Екатерина Вторая, женщина, как известно, вовсе не слезливого нрава, говорит (в одном из писем своих к Гримму (здесь барон Фридрих Мельхиор)), что она умилилась и растрогалась, когда перед нею открылся воздвигнутый по ее замыслу памятник Петру Великому. Это было 7 августа 1782 года, на другой день праздника Преображения, и Государыня смотрела на торжество открытия из помещения Правительствующего Сената в Петербурге.
Екатерина, государственным умом своим и отлично-усвоенным русским чувством, постигала великое значение этого памятника. Это не только медная хвала преобразованию, но и олицетворение всей новой русской истории. Медный Всадник попирает змею недоумений и безоглядно мчится вдаль, грозный, и в тоже время ликующий.
Сравните это изображение с памятником под липами в Берлине (здесь конная статуя Фридриха Великого Кристиана Даниэля Рауха, 1851 (бронза, высота 13,5) Берлин, Унтер-ден-Линден) и вам ясно представится характер обоих народов и стран.
Оба изваяния отличаются сходством со своими подлинниками. Самый конь берлинского изваяния выступает с какой-то оглядкой и осторожностью, а
В сем коне какой огонь,
Какая сила в нем сокрыта!
В наши дни (1870-е) обаяние медного петербургского Всадника несколько утратилось: ужата площадь, на которой он красуется; самое изображение заслонено чрез меру раздвинутым садом, и вечером, когда проезжаешь теми местами, уже не так отчетливо как прежде выступает Петр
Во мраке медной головой.
Чудесно-художественный образ Петра Великого памятен и дорог русскому сердцу; он будит в нас потребность и обязательство учиться; он живо напечатлен в каждом из нас, кто сколько и когда-нибудь останавливался мыслью и болел душой над судьбами родной земли.
Глядя на этого Всадника, либо вспоминая про него, русский человек невольно задумывается о значении петровского переворота, об наших отношениях к старшим братьям общей европейской семьи, о том, сколько потрачено сил на созидание петровской столицы, как много пролито русской крови ради нашей совместной политической жизни с Европой, как мало узнано и усвоено, и зато как много пренебрежено и позабыто....
Петр вдвинул нас в Европу, и не прошло столетия с его кончины, как Европа уже припожаловала к нам с мечем и огнем. Запылала Москва, и русскому Государю пришлось заботиться о том, как бы снять с гранитной скалы и увезти в безопасное место гениальное произведение ваятельного искусства, предмет многолетних забот его бабки.
Статс-секретарь (здесь Александра I) Молчанов (Пётр Степанович) определительно передавал князю П. А. Вяземскому (?), что в 1812 году, когда Петербургу грозила опасность французского нашествия, Александр Павлович поручал ему, Молчанову, спасение Медного Всадника, для чего секретно получил он из казначейства и нужные деньги*
Из Записной книжки графа Александра Ивановича Остермана-Толстого
Когда Наполеон в 1812 г. шел к Москве, Петербург также был не очень покоен и безопасен. В нем также принимались правительством меры, чтобы заблаговременно вывезти из столицы все драгоценности, государственный дела и проч. Не был забыт и памятник Петра Великого: и он предназначался в упаковке и отправлению в безопасное место водою.
И подлинно, слишком было бы грустно старику видеть, как чрез прорубленное им окно влезли в дом его недобрые люди. Государь поручил спасение памятника особенной распорядительности Молчанова: секретно выдана ему на то из казначейства и надлежащая сумма. Когда, по выход Наполеона из Москвы, действия наши приняли благополучный оборот и неприятель преследуем был нашими войсками, Молчанов при одном докладе Государю напомнил о вверенной ему сумме и спросил, не прикажет ли Его Величество отдать ее обратно в казначейство.
- Ты Кутузова не знаешь, - с живостью прервал его Государь: - было бы у него все хорошо, а о других заботиться он не станет. Держи деньги пока у себя на всякий случай.
Памятник предназначался к упаковке и вывозу из Петербурга водою. - И подлинно, прибавляет князь Вяземский (? Не отсюда ли пошло заблуждение, что «записная книжка» принадлежит по-авторству П. А. Вяземскому, но это странно, ведь Бартенев печатал все выдержки этой «записной книжки), слишком было бы грустно старику видеть, как чрез прорубленное им окно влезли воры.
Мысли и чувства, возбуждаемые памятником Петру Великому, часто и много занимали Пушкина. Самое то, что статую хотели увозить из Петербурга, могло быть ему известно, и может быть даже еще в Лицее, где он чутким отроком следил за событиями 1812 года, как это видно из многих его стихотворений.
В одной из трех рукописей "Медного Всадника", хранящихся ныне в Румянцевском музее в Москве (по описи, тетради XI, XII, XIII) встречаем, следующие незаконченные стихи:
Была ужасная година:
Об ней начну простой рассказ.
Давно, когда я в первый раз,
Услышал мрачное преданье,
Я дал тогда же обещанье
Стихом… передать.
Пушкин находился у себя в псковской деревне, когда случилось страшное наводнение, грозившее гибелью уже не только Медному Всаднику, но и всему Петербургу. Судя по сохранившимся отметкам на петербургских домах, надо полагать, что вода заливала самое подножие кумира.
Поэт имел известия об этом событии не в одних газетах. Друзья, навещавшие его в изгнании, Пущин, Дельвиг, конечно передавали ему подробности бедствия, к которому он относился с тревожным любопытством и с участием: известно, что он поручал брату Льву Сергеевичу помогать пострадавшим от наводнения из денег, выручаемых за "Онегина".
Вслед за тем петровская площадь еще сильнее стала привлекать к себе поэтические думы Пушкина: на ней произошло роковое событие 14 декабря (здесь восстание декабристов), в котором принимали участие многие приятели его и к которому он во всю жизнь потом обращался мыслью.
Еще через несколько лет Пушкин с большим усердием и усидчивостью принялся за историю Петра. Известно, что у него всякое занятие, всякое даже новое впечатление обращалось в достояние его художественного творчества.
Повесть "Арап Петра Великого" по отношению к этой разработке петровских бумаг тоже что "Капитанская дочка" относительно труда о Пугачёвском бунте. Пушкин волновался и тревожился, не зная, как оценить Петра: то восхищался он его гением, то утверждал, что Петр презирал человечество еще более, чем Наполеон, и находил в нем совмещение свойств Наполеона и Робеспьера.
Медный Всадник преследовал его воображение, и хотя он не успел кончить эту лучшую свою поэму (при жизни его напечатано только "Вступление" с описанием Петербурга), но мы видим в ней необыкновенное совершенство отделки. Нигде стих Пушкина не достигает такой силы, такой, отчеканки: это стихи металлические, которые не забываются.
(*"Петербургская повесть" была полностью напечатана в "Современнике", т. 2 (вып.4-6) за 1836 г.)
Рукописи "Медного Всадника" исполнены помарок и правок. Написан он осенью 1833 года, в Нижегородской деревне, куда Пушкин заехал на обратном пути из оренбургской поездки.
Начат он 6-го октября:
На берегу Варяжских волн
Стоял, задумавшись глубоко....
Отсель стеречь мы будем Шведа.
На зависть грозного соседа...
Мы уже знаем (?), что "родословная моего героя" должна была входить в состав "Медного Всадника". Она писана вперемежку с ним. Тут встречаются следующие стихи:
К тому же это подражанье
Поэту Байрону. Наш лорд,
Как говорит о нем преданье.
Не только был отменно горд
Великим даром песнопения.
Но и… рожденья.
Ламартин,
Я слышал, также дорожил
Гюго, не знаю...
В России же мы все дворяне,
Все, кроме, двух иль трех; за то
Мы их и ставим ни во что.
Угодно знать происхожденье,
И род, и племя, и года Евгения?..
А впрочем гражданин столичный.
Каких встречаете вы тьму,
Ничем от братьи неотличный
Ни по лицу, ни по уму.
Мне скажут может быть: зачем
Ничтожного героя
Взялся я снова воспевать?
...Что за мода!
Не лучше ль, ежели поэт
Возьмет возвышенный предмет?..
*
Хоть человек он не военный,
Не демон, даже не Цыган,
А просто молодой чиновник,
Довольно смирный и простой,
Ленивый телом и душой....
Хоть не похож он на Цыгана....
Не тигр...
Не чернокнижник молодой,
Не демон, даже не убийца,
Не белокурый мизантроп,
Гонитель дам и кровопийца,
(Не чалмоносный кровопийца)
И не лунатик...)
В скобках поставлено, здесь и ниже, что Пушкин зачеркнул.
А малый добрый и простой.
*
Какой вы строгий литератор!
Вы говорите, критик мой,
Что уж коллежский регистратор
Никак не должен быть герой;
Что выбор мой совсем ничтожен,
Что в нем я страх неосторожен,
Что должен брать себе поэт
Всегда возвышенный предмет...
Что в списках целого Парнаса
Героя нет такого класса.
Вы правы; но, божиться рад,
И я совсем не виноват.
*
Он одевался нерадиво,
На нем сидело все не так;
Всегда бывал застегнут криво
Его зеленый, узкий фрак;
Но должно знать, что мой чиновник
Был сочинитель и любил...
Мы будем звать его Евгений,
Затем, конечно, что язык
Ко звуку этому привык.
*
Но о прошедшем очень мало
Иван Езерский помышлял;
Лишь настоящего алкало
В нем сердце....
Известные строфы, в которых Пушкин говорит о том, что обедняло наше старинное дворянство, так читаются в его рукописях:
Мне жаль, что домы наши новы,
Что прибиваем мы на нних
Не льва с мечом, не щит гербовый,
А ряд лишь вывесок цветных.
Мне жаль, что мы руке наемной,
Вверяя чистый свой доход,
С трудом в столице круглый год
Влачим ярмо неволи темной
И что спасибо нам за то,
Не скажет, кажется, никто...
Что не живём семьею дружной,
В довольстве, в тишине досужной,
В своих владеньях родовых;
Что наши сёла, нужды их
Нам вовсе чужды; что науки
Пошли не в прок нам, что с проста
Из бар мы лезем в tiers état,
Что будут нищи наши внуки;
Что Русский ветреный боярин
Теряет грамоты царей
Как старый сбор календарей;
Что исторические звуки
Нам стали чужды...
Что нищи будут наши внуки....
Мне жаль, что мы руке наемной
Дозволя грабить свой доход,
С трудом ярем заботы темной
Влачим в столице круглый год;
Что не живем, семьею дружной,
В довольстве, в тишине досужной,
Старея близ могил родных
В своих поместьях родовых,
Где в нашем тереме забытом
Растет пустынная трава,
Что геральдического льва и т. д.,
как в общеизвестном издании («Родословная моего героя» является извлечением из поэмы «Езерский», напечатанным Пушкиным в виде отрывка (без названия). Здесь вновь поднята тема о судьбах русского дворянства, которую Пушкин неоднократно обсуждал в прозе и в стихотворении «Моя родословная»).
Пушкин испытал всю разорительность петербургской жизни, и, как известно, денежное расстройство держало его в том раздражительном состоянии, которое отчасти было одной из причин его гибели. Осенью 1836 года он думал покинуть Петербург и поселиться «совсем» в Михайловском; по словам П. В. Нащокина, Наталья Николаевна соглашалась на это, но ему не на что было перебраться туда с большой семьей, и Пушкин умолял о присылке пяти тысяч рублей, которых у Нащокина на ту пору не случилось.
*
Тут он разнежился сердечно
И размечтался как поэт:
А почему ж? Зачем же нет?
Я не богат, в том нет сомненья,
И у Параши нет именья.
Ну что ж! Какое дело нам!
Ужели только богачам
Жениться можно? Я устрою
Себе смиренный уголок.
Первоначально, Пушкин хотел рассказать про своего героя что-то другое. Вот полуразобранный отрывок, который о том свидетельствует:
Тогда по каменной площадке
Песком усыпанных сеней
Взбежав по ступеням отлогим
Широкой лестницы своей,
...Кто-то с видом строгим
Звонил у запертых дверей.
Минуту ждал нетерпеливо.
Дверь отворилась. Он бранчиво
Вошел...
Лакею выговор прочел
И в кабинете к себе прошел.
Радостно залаял
Цербер косматый
И положил ему на плеча
Свои две лапы, и потом
Улегся тихо под столом...
Разделся: был он озабочен,
Как тот, у коего просрочен.
Просрочен... конечно вексель: дело несчастному поэту обычное.
Во вступлении к поэме, в великолепном описании Петербурга, пропущено следующее четверостишие:
Цветные дротики уланов,
Звук труб и грохот барабанов:
Люблю на улицах твоих
Встречать поутру взводы их.
И далее:
Или крестите, средь Невских вод,
Меньшого брата Русский флот;
Или Нева весну пирует
И в море мчит разбитый лед...
*
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны Финские забудут
И колебать уже не будут
Гранит подножия Петра!
Была ужасная пора...
Но пусть об ней воспоминанье
Живет в моем повествованьи,
И будет пусть оно для вас,
Друзья, вечерний лишь рассказ,
А не зловещее преданье.
29 окт.
Пушкин переделал это окончание, и тут сказался в нем художественный его гений: поэзия не должна быть зловещею. Как ни тревожила Пушкина мысль о столице, ежегодно угрожаемой гибельным наводнением; как ни мучили его нестройности жизни не по состоянию, он не нарушил ими поэтической гармонии своего произведения.
Приводим описание самого наводнения, как оно написано в первоначальной тетради: читатели сами заметят отличие против общеизвестного текста.
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И мылом разъярённых вод...
Но бурным морем (силой ветров) от залива
Уже гонимая Нева,
Обратно шла, гневна, бурлива
И затопляла острова.
Она бродила и кипела
И пуще, пуще свирепела
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг как зверь остервенясь.
Со всею силою твоею
Пошла на приступ. Перед нею
Все побежало: воды вдруг
Завоевали все вокруг.
С Невой слились ее каналы,
И захлебнулися подвалы,
И всплыл Петрополь, как Тритон.
По пояс в воду погружен.
И страх, и смех! Как воры, волны
Полезли в окна. С ними челны
С разбега стекла бьют кормой.
Помчали бешеные - волны
Мосты, снесенные грозой,
Обломки хижин, бревна кровли,
Запасы мелочной торговли,
Пожитки бедных, рухлядь их,
Колеса дрожек городских,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по городу.
Зачеркнутое далее в рукописи слово "гроб" напомнило предание, будто один из плывших по Петербургу гробов, гонимый сильной волной, прошиб оконную раму в нижнем этаже Зимнего дворца и внесен был в комнату самого Государя, который, как известно, в то время страдал рожею на ноге и жил внизу.
(На свадьбе великого князя Михаила Павловича он даже в церкви сидел в креслах). Правда это или нет, не ручаемся; знаем только, что дворцовые кухни были залиты, и население дворца в этот день оставалось без обеда.
Верно также то, что сначала ужас, а потом тяжкое уныние овладели Александром Павловичем. В эти самые дни, у него в Зимнем дворце умирал один из ближайших свидетелей и сподвижников его воцарения, Федор Петрович Уваров: Государь беспрестанно навещал его, здесь его видел один из родственников Уварова, оставивший нам в своих "Записках" рассказ о том, как Государь не таил предчувствия близкой собственной кончины.
Он говорил, что перед его рождением (12 декабря 1777) Нева точно также затопляла дворец. Надо вспомнить, что канун наводнения 1824 года был днем кончины императрицы Екатерины, по которой, конечно, и служили в дворцовой церкви панихиду. Не знаем, был ли Государь на этой панихиде; но вот что находится в рукописи Пушкина:
Тот самый год
Последним годом был державства Царя.
Соображал....
Что лета осмьдесят седьмого...
Вчера была ей годовщина...
Екатерина
Была жива, и Павлу сына
В тот год Всевышний даровал,
Порфиродного младенца....
Пушкин возвращался к этому предмету, и в другом месте его рукописи читаем:
Тогда еще Екатерина
Была жива...
И гимн свой про тот день,
Бряцал Державин....
Пушкину хотелось дать образчик и того, что могло происходить тогда в петербургских домах:
Со сна идет к окну сенатор
И видит - в лодке по Морской
Плывет военный губернатор.
Сенатор обмер: Боже мой!
Сюда, Ванюша! Встань немножко;
Гляди: что видишь ты в окошко?
- Я вижу-с, в лодке генерал
Плывет в ворота мимо будки.
- Ей Богу? - Точно-с. - Кром шутки?
- Да так-с. Сенатор отдохнул
И чаю просит. Слава Богу!
Ну, граф, наделал мне тревогу:
Я думал, я с ума свихнул.
Графом просто в то время называли в Петербурге военного губернатора графа Милорадовича.
Предоставляем читателю удовольствие самому сличить что есть нового в нижеследующем:
И он как будто околдован,
Как будто силой злой прикован,
Недвижно, к месту одному,
И нет возможности ему
Перелететь! Гроза пирует,
Мостов уж нет, исчез народ.
Нева на площади бунтует!
Несчастный молча негодует,
И прямо перед ним из вод
Возникнул медною главою
Кумир на бронзовом коне,
Неве безумной в тишине
Грозя недвижною рукою.
Но вот, насытясь возмущеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь разрушеньем.
...Так злодей
С свирепой шайкою своей,
В село ворвавшись, ломит, режет
И жжет и грабит.
Младенцы плачут, вопли, скрежет...
Евгений смотрит, видит лодку,
Неоцененную находку!
Сюда! он машет, он зовет...
С дворов
Свозили лодки, и Хвостов,
Пиит любимый небесами,
Воспел бессмертными стихами
Несчастье Невских берегов.
...Недвижных дум
Безмолвно полон, он скитался.
*
Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны ярые носились,
Бунтуя злобно, вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке гордою главой;
Того, чьей волей роковой
Над морем город основался...
Как грозен он стоит во мгле! Какая сила на челе!
Какая дума в нем сокрыта!
А в звере сем какой огонь!
Куда вскакал ты, медный конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный Царь, о муж судьбы!
Не так ли ты уздой железной.
На высоте, над самой бездной
Россию поднял на дыбы?..
Вскипела кровь. Он мрачно стал
Перед великим истуканом,
И зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной:
- Добро, строитель чудотворный! -
Шепнул он, злобно задрожав.
- Ужо тебе!.. и вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалося
Ему, что страшного Царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось
К нему. И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой
Как будто грома грохотанье,
Тяжело-мерное (далеко-звонкое) скаканье
По потрясенной мостовой.
И видит, - в темноте ночной,
Весь озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
Вдали несется всадник медной
На тяжко скачущем коне.
Вспомним известный рассказ о майоре Батурине (?), который передавал князю А. Н. Голицыну о своем сне, как его в 1812 году преследовал Медный Всадник по петербургским площадям и улицам. Пушкин слышал этот рассказ от графа Виельгорского (здесь Матвей Юрьевич).
Стихи:
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того чьей волей роковой
Над морем гордо основался
зачеркнуты, и вместо них написано рукою Жуковского:
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медной головой
И с распростертою рукой
Как будто градом любовался.
Далее зачеркнуты десять следующих стихов:
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
A в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный (властелин) баловень судьбы!
Не так ли ты скакал над бездной,
(На высоте) И осадив уздой железной
Россию поднял на дыбы.
В дальнейшем поправки рукою Пушкина:
Кругом (подножия кумира) скалы с тоскою дикой
Безумец бедный обошел
И (взоры дикие навел) надпись яркую прочел
(На лик державца полумира),
И сердце скорбию великой
Стеснилось (грудь его) в нем.
Дальше вместо:
Пред горделивым истуканом
Жуковский поправил:
Пред дивным, Русским великаноми зачеркнул следующие стихи: .
И перст с угрозою подняв,
Шепнул, волнуем мыслью черной:
Добро, строитель чудотворный,
Ужо тебе!
Из других разноречий заметим:
Вместо померкла старая Москва Пушкин написал главой склонилася Москва.
Вместо живет в чулане: живет в Коломне.
Вместо кумир с простертою рукою Пушкин написал седок, а рукой Жуковского поправлено Гигант.
В другом месте мы объяснили, почему нельзя винить Жуковского за поправки, которые он делал.
Нет сомнения, что проживи Пушкин дольше, он еще и еще возвратился бы к "Медному Всаднику", и поэма его получила бы еще большее совершенство.
Но будем благодарны судьбе и за то, что имеем.