Это в первый раз (и последний, но она об этом не знала) Аля попыталась обставить их свидание как жалкую пародию на семейственность: подогрела в микроволновке какие-то домашние котлеты с клейким картофельным пюре, вывалила из банки в чужую салатницу собственноручно наструганный «оливье» и теперь судорожно давила на него из пакета жирный желтый майонез. Национальный салат из Алькиных рук был забракован Михаилом априори, без снятия должной пробы: все-таки не было на свете хозяйки, умевшей приготовить его лучше Жанны, вечной супруги, получившей недавно от мужа на серебряную свадьбу давно лелеемые тою в мечтах блескучие висюльки. У нее имелся унаследованный от бабки секрет, своеобразное «ноу-хау», ставившее именно ее «оливье» вне конкуренции: Жанна добавляла в уже готовый мясной салат – только с говядиной, никаких вам колбас-ветчин – банку крабов вместе с соком – и все…
- Сама… ешь, – буркнул Михаил Альке, с умильными глазами совавшей ему под нос хрустальную салатницу, причем лишь в последний момент, быстро одумавшись, смягчил глагол на нейтральный, успев заменить первоначально выскочившее на язык «жри»: больше она его сюда не затащит, но раз уж сегодня приволокла, так надо доиграть пристойно.
Он принялся деловито поглощать под ее одобрительным, исполненным вечной бабьей надежды взглядом деликатесные котлеты, неожиданно явившие под шубой коричневатых сухарей изумительное куриное филе с нежнейшей начинкой из протертой цыплячьей печени – только ради них одних стоило сегодня сюда притащиться с этой… Позавчера-то ни до чего было: прямо на пороге вцепились друг в друга не то в страсти, не то в свирепой драке, полетели какие-то пуговицы, шпильки и тряпки, и добраться они сумели только до кресла в прихожей, словно специально для этого буйного дела предназначенного… А вчера он заметил, что, открыв белый бельевой комодик, Аля уверенно взяла синий шуршащий пакет откуда-то сбоку – отдельный какой-то пакет, знающий свое законное место в этом вроде бы чужом комоде, – лично ее, Алино место… Оттуда она извлекла две наволочки и простыню – все на вид чистое, но явно не вчера стиранное – и какими-то особенно ловкими и привычными движениями застелила бельем гладкую хозяйскую тахту… Перед уходом все отправилось в том же родном пакетике в уютный беленький ящичек. «Не впервые, – сразу понял Михаил. – Ну, еще бы, конечно: пустая квартира близкой подруги прямо у работы, когда дома мать-старуха и сестра-студентка. У воды – да не напиться?». И стало ему так противно, будто она была любимой женщиной, пойманной на измене. «А если бы была? Что бы я тогда почувствовал? – подумал он, и его отчетливо передернуло. – Нет уж, будем вечно придерживаться совета Экклезиаста…».
Весь Ветхий Завет он, конечно, не читал – как и Новый, и Псалтирь, по которым тридцать лет назад на первом курсе Универа они учились читать по-старославянски. Но в отрывках знал и то, и другое, и третье изрядно, а кое-что даже и наизусть – потому что препод по старославу был желчным пунктуальным старикашкой с козлиной бородкой, пытавшим и без того ошалелых от сигматического аориста студентов еще и длинными текстами из Священного Писания, раздавая на занятиях ксерокопии целых страниц и требуя гладкого, беззапиночного чтения и наиточнейшего, без всяких художественных домыслов, перевода.
- Ну-с, уважаемая, – блеял он в набыченную от смущения голову толстой девочки, что с бесконечными спотычками и придыханиями уже четверть часа натужно переводила эпизод с Саломеиной пляской. – И на чем же, по-вашему, Саломея просила Ирода подать ей голову Иоанна? Что же это за таинственная «миса» такая?
- Большая миска? – с тоскливой надеждой вопрошала та (ну, конечно, если маленькая, то миска, а большая – так выросла до целой «мисы», следовало по ее убогой девичьей логике).
- Вы сами-то, уважаемая, гуся жареного гостям на чем подаете? – неумолимо дребезжал дотошный профессор.
- Блюдо! – трагически выкрикивала пытуемая, словно выдавая государственную тайну, и казуистический допрос продолжался до самого конца страницы, очень часто заканчиваясь жестяночным скрипом: «Садитесь, "плохо"!» – и так однажды наткнулись, помнится, на историю Амнона и Фамари.
Ее бойко перевела записная отличница Ирка – и на том пара успешно закончилась, поэтому горькая судьбина бедной Фамари не успела потонуть для студентов-русистов в дальнейших перипетиях высоких судеб древнееврейского народа, а была бойко обсуждаема в темноватом кафе за фирменными университетскими грибными пирожками, известными тогда многим городским гурманам восьмидесятых, незаконно посещавших со двора студенческий кафетерий. Злокозненный Амнон, поначалу аж заболевший от любви к Фамари, тем не менее, ничтоже сумняшеся заманил ее к себе, пробив на жалость, – и преспокойно изнасиловал. Самое интересное, что девчонки (а учились в группе, кроме Михаила, только они) именно за это не очень-то его и осуждали: дело житейское, влюбился парень да не сдержался, с кем не бывает! А вот за то, что после содеянного возненавидел обесчещенную им же девушку, да так, что «была эта ненависть больше его любви», и прогнал ее вон, велев слугам вытолкать взашей, – за то девчонки подвергли Амнона страшным женским проклятьям, и, думается, не в первый раз за человеческую ветхую и новую историю, – так что кости его, а потом и пыль, в которую они с тех пор превратились, должны были не то что регулярно переворачиваться, а просто смерчем носиться по миру. Этаким разрушительным тайфуном «Амнон», насланным вековой женской ненавистью. Под возмущенный шумок Михаил предусмотрительно выскользнул из кафе, пока не дождался лично в него нацеленного рокового вопроса: «А ты что об этом думаешь?». Потому что нельзя же было в эти двадцать прищуренных в половой солидарности острых глаз ответить прямо и честно, что Амнон ему милей и понятней, чем Фамарь. Кромешная, дремучая дура, на что она была еще мужику нужна? И никакую не ненависть испытал к ней Амнон – много чести, ненавидят врага, а не бабу! Простое отвращение у него появилось, как у любого здорового самца к потребленной самке. А этим как объяснить? Ведь не скажешь же: хорошо, в жаркий день захотела ты мороженого. Съела одно, съела другое… Ну, ладно, третье… А при мысли о четвертом затошнит ведь!
Вот как сейчас, шестая котлета «де воляй» – или как там они называются – уже ни за что не хотела в него влезать. Тьфу, гадость жирная. А еще с голодухи вкусными показались…
Продолжение следует
Книги автора находятся здесь:
https://www.litres.ru/author/natalya-aleksandrovna-veselova/
https://ridero.ru/author/veselova_nataliya_netw0/