Словно в зеркале страшной ночи,
И беснуется и не хочет
Узнавать себя человек, —
А по набережной легендарной
Приближался не календарный —
Настоящий Двадцатый Век.
Анна Ахматова
Москва, 1946 год. На вечере памяти Александра Блока в Большом Драматическом театре Анна Андреевна Ахматова читает только что написанные ей стихи:
Он прав — опять фонарь, аптека,
Нева, безмолвие, гранит…
Как памятник началу века,
Там этот человек стоит
Когда он Пушкинскому Дому,
Прощаясь, помахал рукой
И принял смертную истому
Как незаслуженный покой.
А почти четверть века спустя, в 1960 году, будут написаны строчки, ставшие одними из наиболее известных характеристик Александра Блока:
И в памяти черной, пошарив, найдешь
До самого локтя перчатки,
И ночь Петербурга. И в сумраке лож
Тот запах и душный и сладкий.
И ветер с залива. А там, между строк,
Минуя и ахи и охи,
Тебе улыбнется презрительно Блок
Трагический тенор эпохи.
В этом стихотворении гений Анны Ахматовой очертил загадочный, необъяснимый, но в то же время ясный, пугающе прямой силуэт поэта. Александр Блок, как само бытие, прост и в то же время неуловим. В нем детская искренность и умение называть вещи своими именами сочетается с символистической дымкой, трагизм и апокалиптика – с оптимизмом и верой в лучшее.
Разговор о Блоке – разговор о настоящем гении, о голосе времени (или даже человеке, с которым разговаривает время) – это в первую очередь разговор о самом себе. «Понять» Александра Александровича – как «понять» законы мироздания – значит лишь определить свою собственную картину мира. Поэтому сейчас, когда творчество поэта становится все более актуальным, попытка ответа на вопрос, что имя Блок значит для нас, может помочь разобраться в самих себе.
Что же это за эпоха, в которой даже тенора могут быть трагическими? В рассказе Всеволода Гаршина «ATTALEA PRINCEPS», написанном в 1880 году (в год рождения Блока!), пальма, растущая в оранжерее ботанического сада, страдает от неволи и одиночества. Она не видит голубого неба, не чувствует дыхания ветра и мечтает о свободе. Однажды она решает вырваться из плена, вырастает и пробивает стекло оранжереи. Но освобождение не приносит ей покоя – вместо тепла она чувствует пронизывающий холод, а вместо созерцания прекрасного мира, который должен был ей открыться, она видит лишь «скучный огромный город» и «грязный двор». Пальму спилили. Ей было душно и одиноко в оранжерее, но оказалось, что пальма может жить лишь в ней. Мне кажется, в этом рассказе Всеволод Гаршин предрек трагедию Серебряного века, который дорос до 1917 года, восторженно его приветствовал и погиб в буре революции.
Жизнь Александра Блока во многом прошла под знаком перелома эпох. Когда ему было несколько месяцев от роду, в 1881 году, был смертельно ранен Александр II. Блок предчувствовал будущие трагедии и даже во многом был пророком гибели старого мира. Первая глава поэмы «Возмездие», написанная за 6 лет до революции, наполнена ужасом неизбежного:
И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
Безусловно, атмосферой декадентства, предслышанья будущего ужаса было полно творчество очень многих поэтов Серебряного века, но голос Блока выделялся из этого грандиозного хора, был слышен отчетливее всех. Слова Владислава Ходасевича «был Пушкин и был Блок…Всё остальное между!» характеризуют отношение современников к Александру Александровичу.
Но как символисту жить в мире страшных предчувствий и страданий? Ведь то, что мы называем реальным миром – есть лишь тень мира символов. Блок уходит в другую реальность. В поэме «Соловьиный сад», написанной в 1915 году, лирический герой бежит от мира реального, в котором он вынужден ломать «слоистые скалы», в котором жизнь трудна и равнодушна к герою, в мир любви, в «соловьиный сад», где он сможет освободиться от терзаний и найти счастье. Но мимолетная греза быстро проходит: герой просыпается на «мглистом рассвете» и рутинная жизнь снова входит в свои права. Однако, сердце и душа героя остались в том саду. Его собственные хижина и осел кажутся ему чужими, а на себя он теперь смотрит со стороны:
А с тропинки, протоптанной мною,
Там, где хижина прежде была,
Стал спускаться рабочий с киркою,
Погоняя чужого осла.
Анна Андреевна Ахматова вспоминала о встрече с Блоком:
«В Петербурге, осенью 1913 года, в день чествования в каком-то ресторане приехавшего в Россию Верхарна, на Бестужевских курсах был большой закрытый (то есть только для курсисток) вечер. Кому-то из устроительниц пришло в голову пригласить меня… В артистической я встретила Блока… К нам подошла курсистка со списком и сказала, что мое выступление — после блоковского. Я взмолилась: «Александр Александрович, я не могу читать после вас». Он — с упреком — в ответ: «Анна Андреевна, мы не тенора».
Почему же тогда Ахматова называет Блока «тенором»? Возможно, ключ к пониманию этого определения кроется не в высоте голоса. Как тенор исполняет заранее написанную для него партию, так и Александр Блок был голосом эпохи – поэтом-транслятором. В поэме «12» мы отчетливо слышим «музыку революции». Автор не вмешивается в повествование, не дает оценку, не показывает свое отношение до самой последней главы, а просто пересказывает услышанное и прочувствованное. Только в двенадцатой главе мы слышим Блока, но этот голос скорее оставляет нас с еще большим количеством вопросов, чем дает какой-либо ответ.
На многочисленные вопросы, почему перед двенадцатью идет именно Иисус Христос, Блок отвечал по-разному, никогда не давая объяснения. Возможно, образ Христа здесь – выражение веры Блока в лучшее будущее, веры в то, что Господь не оставил Россию, несмотря на тот путь, по которому она пошла. Как само время, творчество Александра Блока противоречиво и многогранно, в нем уживаются совершенно разные образы, понимаемые каждым по-своему. «12» - это одновременно и быстрый, скользящий взгляд, брошенный на мгновение в бурю революции, и самое глубинное ее понимание, как будто сама кипящая эпоха, изменчивая и непознаваемая, решила облачиться в словесную форму и выбрала для этого гений Блока.
Может быть, именно поэтому оценки внешности и даже голоса поэта современниками сильно разнились? Ведь транслятор может каждый раз представать в новом обличье, а через его большие детские глаза на собеседника может смотреть вечность. Может быть, поэтому о Блоке так сложно говорить? Ведь описать то, что не поддается никакому описанию, познать то, что мы в силу ограниченности нашего сознания познать никогда не сможем – сродни подвигу античного героя, который отправляется на верную гибель и борется с силами, с которыми он не в состоянии справиться.
Образ Блока как, возможно, единственного полноценного святого в русской литературе – в первую очередь связанный с его высокой любовью к Любови Дмитриевне Менделеевой и ее образом «вечной женственности» в его глазах – тоже может быть проявлением Блока как проводника между мирами. Личность поэта скрылась за его творениями, она, в сущности, лишь мешала бы его связи с миром символов.
Маяковский говорил: «У меня из десяти стихов — пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений — восемь плохих и два хороших, но таких хороших, мне, пожалуй, не написать». Мне кажется, Маяковский писал о тех «хороших» стихотворениях, которые рождаются во время соприкосновения с неким откровением – божественным, символистическим или каким-либо другим – не имеет значения, ведь любое человеческое слово не может претендовать на передачу даже малой доли этой священной тайны.
Как известно, первой жертвой любой революции оказывается тот, кто эту революцию призывал и ждал. Блок и был той самой жертвой, ждавшей и притягивавшей 1917 год и погибшей в его роковом котле. Понимая это, в 1918 году он задумал поэму «Русский бред», которую написать так и не успеет:
Есть одно, что в ней скончалось
Безвозвратно,
Но нельзя его оплакать
И нельзя его почтить,
Потому что там и тут
В кучу сбившиеся тупо
Толстопузые мещане
Злобно чтут
Дорогую память трупа —
Там и тут,
там и тут…
Даже смерть Александра Александровича была действительно смертью целого века. После «12» будут «Скифы», а потом уже не будет ничего. Для символистов жизнь – это продолжение их искусства. Когда Блок-поэт замолчал, Блок-человек не смог существовать. По свидетельствам современников, 7 августа 1921 года, когда умер Блок, была поистине шекспировская гроза – природа прощалась с поэтом и эпохой. Когда затих голос Блока, наступило новое время – эпоха молчания. Поэтому, возможно, именно 7 августа 1921 года можно считать настоящим концом Серебряного века.
Как падающая комета, Блок, а вместе с ним удивительная и трагическая эпоха, стремительно неслись к гибели, оставляя за собой огненный след. Полет этот был мимолетным, но след от него остался в веках. И как же он прекрасен!
