Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Вот уже близится к концу зима (а ведь ещё недавно, кажется, едва началась) и, знаете ли, у меня нынче настроение построить наш voyage по одному дню не совсем традиционным образом. Дело в том, что классики Серебряного века столько всего понаписали 21-м февраля, что совершенно не хочется, чтобы такое добро пропадало. А потому я сокращу по возможности скучную прозу, а более буду апеллировать к Поэзии. Да, я сегодня - лентяй. А для начала - давайте попробуем погрузиться в сладкий сон о... лете, бесснежье и солнце, - так, как это сделал уютно-дремотный Максимилиан Волошин 21 февраля 1910 года в своём Коктебеле.
Облака клубятся в безднах зеленых
Лучезарных пустынь восхода,
И сбегают тени с гор обнаженных
Цвета роз и меда.
И звенит и блещет белый стеклярус
За Киик-Атламой костистой,
Плещет в синем ветре дымчатый парус,
Млеет след струистый,
Отливают волны розовым глянцем,
Влажные выгибая гребни,
Индевеет берег солью и сланцем,
И алеют щебни.
Скрыты горы синью пятен и линий –
Переливами перламутра.
Точно кисть лиловых бледных глициний,
Расцветает утро
А нашу информативную часть начнём, пожалуй, с... просветлённого! Именно так выглядит письмо духовного гуру России Льва Николаевича Толстого от 21 февраля 1901 года сектанту-"бегуну" Андрею Васильевичу Власову. Последний не признавал паспортов, не имел постоянного местожительства, в конце XIX столетия познакомился с учением Толстого и стал проповедовать нечто среднее из своих мировоззрений и евангелических текстов. Итак, что есть смерть, что - обман, и что - ложная вера, куда идёт мир? На эти вопросы отвечает Лев Николаевич. Это, пожалуй, что и хорошо... почитайте сами!
- Любезный брат Андрей Власов
Я давно уже получил ваше письмо со статьею. Простите меня, что долго не отвечал вам; всё время был нездоров, да и теперь не поправляюсь, а понемногу слабею и приближаюсь к смерти плотской, на которую часто смотрю как на желательную перемену должности. Я думаю, что как в этой жизни дело наше только в том, чтобы проявлять и разжигать в себе искру божию, так и после смерти дело будет то же, хотя и в другой форме, о которой мы здесь понятия иметь не можем, и потому смерть не изменяет нашего дела, а только ставит нас в новые, лучшие против здешних условия. Лучше же будут условия потому, что всё в мире идет к лучшему — вперед, а не назад.
Статью вашу прочел и нашел ее хорошей и для людей полезной, только в России ее напечатать нельзя. За границей можно попробовать. Если у вас дальше написано, то присылайте. Мне кажется, что у вас всё самое главное сказано. Не забывайте того, что для того, чтобы статьи были действительны, надо, чтобы не только было справедливо то, что сказано, и хорошо, от души сказано, но надо и то, чтобы ничего не было лишнего, чтобы было ясно и коротко. В статье вашей мне особенно понравилось то, что вы главное зло усматриваете в ложной вере. Я точно так же думаю. Исправить зло, царствующее на земле, можно только тем, чтобы освободить людей от обмана, в котором их с детства воспитывают. Это очень трудно, потому что слуги зла все силы употребляют на то, чтобы обман их, тем, которым они живут, не был раскрыт, но если мы хотим служить богу, то все силы наши должны употреблять на обличение обмана. Это я и стараюсь делать, пока во мне есть жизнь. Недостаток же вашего писания в том, что вы слишком много и часто опираетесь на библию. Убеждает людей не то, что слова эти есть в библии, а то, что слова эти согласны с разумом и требованиями духа. Простите. Брат ваш Лев Толстой.
************************
Трудно не согласиться со словами Льва Николаевича насчёт "обмана, в котором нас с детства воспитывают". Так было во все эпохи, правда, век двадцатый со своими страшноватыми мифологемами отличился этим особо, да, признаться, и к нынешнему есть некоторые... вопросы.
Довольно философствовать, давайте погрузимся в атмосферу большого города, затейливо и с занимательнейшими деталями воссозданную Валерием Брюсовым 21-м февраля 1911-го. Не знаем - фантазия это его, или в самом деле февраль того года выдался ближе к весеннему, но у него - ручьи, да-с... и немного грусти в финале.
С пестрым мешком за плечами татарин,
В чуйке облезлой веселый мужик,
С дымной сигарой задумчивый барин,
Барышня в синем – бессмысленный лик.
После гигантских домов – два забора,
«Фиалки, фиалки!» – «Шнурки, гуталин!»
Быстро отдернулась белая штора:
Девочка с кудрями в раме гардин…
Шумно вдоль мокрых бегут тротуаров,
Детям на радость, живые ручьи,
В думах, как зарево дальних пожаров,
Светят прошедшие весны мои.
Проносятся без малого два десятилетия, уходит в небытие великая Империя, а мы с вами читаем довольно объёмное, но безумно интересное письмо довольно мутного (между нами) и жутковатого советского деятеля товарища Красина к первой жене Любови Васильевне, между революционной Россией и эмиграцией выбравшей последнее. Тут и политическая карта, и петроградские зарисовки, и... вообще - страшное, доложу вам дело! Итак, 21 февраля 1919 года.
- Милый мой, родной Любан! Пишу тебе в надежде послать это письмо с Классоном, если только ему удастся получить пропуски в Швецию. С ним такая история: у него давно уже бывали припадки какой-то желудочной болезни — образование газов в желудке, давление на сердце, которое доходит до двухсот и больше ударов в минуту. Раньше эти припадки бывали редко, а теперь повторяются чуть не через две недели. И вот на днях был один такой, после которого Роберт наш едва не отдал Богу душу. Мы с Ульманом решили отправить его за границу и вот выдумали командировку в Швейцарию, и возможно, что его, как политически нейтрального, и пропустят. Хорошо бы, если бы ему удалось вас повидать, вы бы лишний раз убедились, что я тут совсем благополучен и за меня беспокоиться нет основания.
Что-то союзнички не отвечают на наши ноты, хотя последние составлены если не в примирительных, то в успокаивающих тонах. А то одно время меня совсем уже было начали снаряжать на Принцевы Острова для мирных переговоров. Пока что это, видимо, откладывается, но если до мирных переговоров дойдет, то мне, по всей вероятности, не избежать в них участия. Мы не теряем надежды переговаривать с французами и компанией не на Принцевых Островах, а, например, в Париже, и тогда по пути мне, вероятно, удалось бы заехать в Стокгольм.
Впрочем, это все пока мечты, действительность же заключается в том, что мы воюем и на Северном, и на Южном, и на Западном, и на Восточном фронтах. После Великой Французской революции не было еще такой революционной на всех фронтах войны. С топливом и транспортом очень плохо, пассажирское движение на днях, вероятно, будет остановлено и, пожалуй, надолго. Войска приходится снабжать, подвозить артиллерию и припасы и перебрасывать воинские части из Самары на Ригу или из Вятки под Киев или Полтаву. И все это после четырех лет большой войны и двух лет большевистской революции. Это письмо я пишу в Питере, в "Астории". Приехал сюда на три дня и, по обыкновению, занят выше головы.
Сегодня, между прочим, была у меня баронесса Ропп, хлопотала за каких-то сидящих людей, которых мне приходится выручать, — просила вам кланяться. Ее, конечно, уже давно выселили из великолепной квартиры и, вероятно, изрядно при этом пограбили, но так она бодра и выглядит неплохо. У Анны Казанской умер муж, и вот не знаю, удастся ли выхлопотать какую пенсию. Надежды мало. Саму Анну я еще не видел и не представляю, как она с ребятами перебивается. Не дай бог сейчас попасть в этакое положение.
В Царское (оно теперь называется не Царское, а Детское Село, ибо тут большой приют или колония) в этот приезд я не попаду, не мог пока успеть повидать и Таубманов. Питер совершенно пуст, магазины все закрыты, вид довольно унылый, как, впрочем, и в других городах Европы. Война всюду наложила свою печать, и только в Скандинавии еще уцелели более или менее неприкосновенно прежний блеск, шум и сутолока. Люди по улицам ходят изрядно обшарпанные, как дома, с которых обваливается штукатурка, и часто, встречая знакомое лицо, останавливаешься, поражаясь переменам. Была у меня как-то Анна Яковлевна. Тоже постарела здорово, живет в Москве у Адели. У ней ведь терялись старшая дочь и сын, но потом как-то нашлись, и сейчас все при ней и где-то работают. Трудную школу всем приходится проходить. Молодежи-то еще ничего, у них есть шансы выбраться до более приветливых дней, ну а вот пожилые и старики внушают жалость.
А перспективы и возможности в этой стране громадные, и если бы оставить нас в покое, через какой-нибудь десяток лет не узнать бы России. Пора спать. Кончаю пока. Ну, прощай, мой ласковый Любченышек, целую тебя крепко, мой родной. Не унывай и не тоскуй там, голубышек мой. Родных девочек целую крепко. Твой, любящий тебя Красин.
Милые мои, родные девочки!
Прошу вас очень, пишите мне чаще и попросите маму через каких-нибудь шведов мне письма пересылать. Как вы поживаете? Не забыли ли язык? Усердно ли занимаетесь музыкой? Я жду, что к нашему свиданию вы будете уже хорошо играть. Не хворайте, берегите маманю. Мы здесь все здоровы, об Андрее нет известий, но в Крыму люди, по слухам, живут хорошо, и, надо думать, Андрей наш там живет не худо. Не скучайте очень по папе и знайте, что как только можно будет вас взять в Россию, я это сделаю, но пока нельзя — значит нельзя, ничего тут не поделать. Ну, целую вас крепко...
*******************************************
Любопытно, что сожалеет обо всех этих людях - Анне Казанской, Анне Яковлевне, "пожилых и стариках"- человек, столь много и деятельно сделавший для таких вот... последствий ("С топливом и транспортом очень плохо, пассажирское движение на днях, вероятно, будет остановлено и, пожалуй, надолго... Люди по улицам ходят изрядно обшарпанные...") Но это же ничего, да? Главное - "перспективы и возможности в этой стране громадные"! Правда, не у всех получится воспользоваться этими... "перспективами". А у кого получится - те скоро о них пожалеют. Что же до жены и детей Красина, то даже не уверен - удалось ли им встретиться? Вскоре он женится на художнице Тамаре Миклашевской, а с 1925 года, отойдя от дел, жил в Европе, страдая от белокровия, от него и скончался в Лондоне в 1926-м. Думаю, что, учитывая смешные по российским меркам размеры старушки Европы, и Любу, и детей Андрея и Нину он всё же повидал.
А мы с вами, пожалуй, попрощаемся со старой Россией стихами будущего эмигранта Ивана Бунина, написанными 21 февраля 1907 года.
Леса в жемчужном инее. Морозно.
Поет из телеграфного столба
То весело, то жалобно, то грозно
Звенящим гулом темная судьба.Молчит и внемлет белая долина.
И все победней ярче и пышней
Горит, дрожит и блещет хвост павлина
Стоцветными алмазами над ней.
Невольно так и тянет (и я таки сделаю это!) вспомнить остроумную пародию Куприна на автора этих стихов! Заметьте, современные "вальсы Шуберта, лакеи, юнкера и хруст французской булки" появились много позже, и написаны они были, кажется, на полном серьёзе!
"Сижу я у окна, задумчиво жую мочалку, и в дворянских глазах моих светится красивая печаль. Ночь. Ноги мои окутаны дорогим английским пледом.
Папироска кротко дымится на подоконнике. Кто знает? – может быть, тысячу лет тому назад так же сидел, грезил, и жевал мочалку другой, неведомый мне, поэт?
Ржи, овсы и капусты уходят в бесконечную даль, а там, на самом краю озимого поля, у одинокого омета, важно гуляет грач. Правда, ночью мне его не видно, но он мне нужен для пейзажа. Суслик мягко свистнул на дереве под моим окном...
Отчего мне так кисло, и так грустно, и так мокро? Ночной ветер ворвался в окно и шелестит листами шестой книги дворянских родов. Странные шорохи бродят по старому помещичьему дому. Быть может, это мыши, а быть может, тени предков? Кто знает? Все в мире загадочно. Я гляжу на свой палец, и мистический ужас овладевает мной!
Хорошо бы теперь поесть пирога с груздями. Сладкая и нежная тоска сжимает мое сердце, глаза мои влажны. Где ты, прекрасное время пирогов с груздями, борзых густопсовых кобелей, отъезжего поля, крепостных душ, антоновских яблок, выкупных платежей?.."
Представим себя зрителями некоторой старой фильмы с непременными титрами "А в это время в Париже..." На дворе нынче 1936-й... полагаю, даже не нужно пояснять - что в это время происходит в СССР... Что-то строится, всё бурлит и кипит, кругом враги, товарищ Ежов не дремлет, а, напротив, очень даже усердствует по части их поисков... А Владимир Набоков, к примеру, пишет 21 февраля из этого самого Парижа в Берлин к жене Вере... И, знаете, даже досада берёт. И хоть и слог хорош, и эдакой бестолковой изысканностию от каждой фразы веет, и ничего не понятно - что там у него происходит, и кто все эти, упоминаемые им, люди... Но эта его чудовищная отстранённость от происходящего на родине отчего-то... бесит!
- Любовь моя, с русским вечером ничего не выйдет, так что сам выйду отсюда 26-го вечером или 27-го утром, – извещу заранее (хотелось бы по некоторым маленьким и тепленьким соображениям встречного свойства приехать днем!). Душой затеи был Рабинович, оказавшийся наглым шарлатаном. Он деловито крутил что-то, всем руководил, созывал дам, назначил дамский чай у Кянджунцевых – на который ни он, ни дамы, кроме личных двух знакомых Иры, – не явились. Когда ему позвонили, ссылался на флюс и на путаницу в голове. Еще имел наглость позвонить мне и, ни словом не обмолвившись о своем хамстве, пригласить к себе. Я любезно отказался. Я, главное, чувствовал, что он шарлатан, – и отговаривал Кянджунцевых. Глупо. Зато приготовления к французскому вечеру идут вовсю... Тут прямо какой-то парад-аллэ моих бывших пассий: звонила Катерина Берлин, с которой завтра увижусь на обеде у Lэона. Третьего дня вечером (после того как я с трудом отделался от милейшего, добрейшего, но несколько навязчивого Достакьяна, – уведя его наконец, – … – и приведя его обратно к себе, так как он сопровождал меня во все те лавки, в которые я заходил, – и даже в лифт в неведомом доме, куда я с отчаяния вошел, чтобы подняться к несуществующему знакомому, которого пришлось спешно отменить, когда Дастакиан, сияя сквозь золотые очки, поднялся вместе со мной) звонил Бунин, приглашая на обед – вместе с Алд. и Зайц. для чествования Кюфферлэ, но я уклонился – и очень рад, что уклонился. О моя душка, я скоро увижу тебя и моего самого маленького... Сегодня дождь – вся сетка на чугунной решетке соседнего сада в одинаковых перлах дождя, и где-то очень звучно и взволнованно митингуют воробьи. Сегодня буду у Ходасевича, а вечером у Кокошкиной. Завтра – Фиренс. Я плохо спал после шампанского у Кянджун., болят брови... Я тебя очень много и очень нежно целую, моя душка...
Да, читать чужие письма вообще-то нехорошо, так что мы даже не имеем оснований повторить вопрос профессора Преображенского "Кто на ком стоял?" Но, право же, жизнь окололитературного светского папийона, ведомая в Париже Набоковым, весьма раздражает - вместе с ничем не виноватыми Кянджунцевыми, Достакьяном, Lэоном и Кюфферлэ. И правильно, что "брови болят", поделом!
Всем, кто полагает, что знаменитые наши братья Аркадий и Борис Стругацкие сразу родились с этакой "фигой в кармане", предстоит сейчас немного... изменить своё мнение. Почитаем письмо от 21 февраля 1950 года старшего Аркадия младшему Борису из Канска, где первый преподаёт иностранные языки в местном офицерском училище. Тот ещё, доложу вам, текст...
Дорогой мой Боб!
Скотина ты, братец, вот что. Две недели задерживать письмо! Ох, взвоешь ты когда-нибудь, очутившись в моем положении, далеко от матери, брата, от жены, от всего родного, — я тогда тебе это припомню. Скажите пожалуйста, времени у него нет! Врешь, друг мой, лентяй ты, хоть и хороший парень, и умница, и брат мой — а скотина.
Со всем, о чем ты писал в рассуждении «Падения Берлина», совершенно согласен. Сегодня пойду смотреть вторую серию.
Насчет твоего будущего — дело твое, подавайся в атомщики, я тебя предупредил, там поэзии не будет — придется много страдать. А в общем — хорошее дело, окно в коммунизм, и пр. и т. д.
Идеалистом меня не обзывай лучше — ты, по-видимому, плохо себе представляешь, что это такое, похож на младенца, ругающегося матом. Джинсову теорию изогнутого пространства ругали не за то, что пространство у Джинса изогнуто, а за то, что выводы он сделал из этого идеалистические, предполагающие ограниченность вселенной во времени и в трехмерном пространстве. Кроме того, тех, кто ругал, следует тоже за одно место подвесить, таких критиков на любой помойке полтора десятка наберешь — омерзительная порода современных критиков — «разрушители», критикуют направо и налево, чужих и своих, за дело и на предмет просто подзаработать, а нового, правильного ничего не создают. Нужно быть таким критиком, как Ленин, Энгельс, Маркс, Сталин — на обломках разрушенного ими создавать, утверждать новое, стройное, совершенное. А ползучих гадиков, трусов, сволочей следовало бы к стенке ставить. Наше ЦК уже занялось кое-кем, только пока не в науке, а в других областях общественного бытия.
Ммм... Это - точно будущий соавтор "Улитки на склоне" и "Сказки о тройке"? Представьте - да. И ему - 25 лет. И родина его - СССР, он из Батуми. И суждения его обо всём - абсолютно ортодоксальные, полностью в духе времени. Ленин, Энгельс, Маркс и Сталин - демиурги "нового, стройного, совершенного", а "омерзительных критиков" - к стенке, и непременно. И свой путь в литературе он начинал с повести "Пепел Бикини"... нет, это не постапокалиптическая эротика, это как раз то, о чём вы подумали в первую очередь - типичная антиимпериалистическая проза. Хотите начало - для интереса? Извольте.
Шесть дней бушевал шторм. Шесть дней огромный серо-желтый пароход, тяжело переваливаясь, лез на водяные холмы, проваливался в водяные пропасти, проползал через водяные стены. Шесть дней волны с гулом и ревом били в скошенные скулы корабля.
В небольшом салоне, зарывшись в глубокое кресло, задыхался и охал тучный человек в мохнатом халате. «Время от времени он проводил ладонью по влажной от пота лысине, доставал из кармана коробочку и, взяв оттуда белую таблетку, с гадливой гримасой клал ее в рот. Капитан, высокий, подтянутый и чисто выбритый, блестя многочисленными пуговицами и нашивками, слегка косолапя, ходил из угла в угол.
– Старайтесь не думать о качке, мистер Болл, – сказал он, останавливаясь у иллюминатора и силясь рассмотреть что-нибудь через потоки воды, хлещущей по стеклу. – Больше ешьте, больше двигайтесь, и все пройдет...
Непонятненько... Давайте сразу к финалу, там всё ясно как июльское утро.
... Умэко скосила глаза на значок.
– Это будут носить все честные люди Японии, – проговорила она. Затем отколола его и перевернула: – Видите? Здесь написано: «6 августа 1945 года» – дата взрыва атомной бомбы над Хиросимой. Листок означает жизнь, а красен он от крови, пролитой сотнями тысяч погибших. Все, выступающие с лозунгом «Долой атомную и водородную бомбу!», носят или скоро будут носить такой значок. Мы выступаем за то, чтобы больше никогда не повторились Хиросима, Нагасаки, Бикини.
Умэко коротко вздохнула и подняла глаза на портрет отца в черной рамке. Таро и Ясуко переглянулись.
– Правильно, – сказал Таро, стараясь говорить низким, взрослым голосом. – Чтобы больше не повторились Хиросима, Нагасаки, Бикини. Значит, мы тоже будем носить такие значки. Правда, Ясу-тян?
– Обязательно!
Да, наверное, каждый значительный автор должен пройти свою внутреннюю эволюцию, чтобы прийти к чему-то значительному. От "Пепла Бикини", скажем, до "Отягощённых злом". Или от "Ганса Кюхельгартена" до "Мёртвых душ". И это - нормально. Главное - не начать с призывов "подвесить за одно место", завершив творческую биографию "Пеплом Бикини", вот это - точно самое скверное.
Раз я в самом начале публикации упредил, что нынче будет не совсем традиционный, более - поэтический день, то позвольте пренебречь непременными атрибутами цикла - Ангарском, "Советской культурой", а помянуть одну дату... 21 февраля 1972 года в Ницце (да, вот так - аристократически, совершенно в русских традициях XIX столетия, умирает поэт-акмеист, переводчик и литературный критик Георгий Адамович. Не будучи столь известным, как его старшие собратья по музе Гумилёв, Ахматова и тем более Анненский, к которому Адамович в начале своего творческого пути заметно тяготел, свой след среди русской эмиграции он тем не менее оставил. В качестве критика был не слишком-то принципиален и более снисходителен, оправдываясь тем, что "литература проходит, а отношения остаются". А я же для вас подготовил небольшое его, но крайне ёмкое и по-восточному лапидарное стихотворение. После него сперва берёт какая-то оторопь, а затем ненадолго задумываешься - а так ли важно то, чем я занимаюсь? И в самом ли деле цены на бензин, неубранный во дворах снег и грядущий сомнительный праздник "международный женский день" играют существенную роль в нашей жизни?.. А, быть может, стук падающих желудей осенью в моём парке куда важнее?..
Один сказал: «Нам этой жизни мало»,
Другой сказал: «Недостижима цель»,
А женщина привычно и устало,
Не слушая, качала колыбель.
И стёртые верёвки так скрипели,
Так умолкали — каждый раз нежнее! —
Как будто ангелы ей с неба пели
И о любви беседовали с ней.
Неоправданной разнузданностью в современном искусстве сейчас уже никого не удивишь. Даже напротив, словно одумавшись, власть стала доводить пуританство до абсурда, "замазывая" ягодицы, сигареты, закрывая чёрными упаковками "неправильные" книги, возвращая общество к состоянию сомнительного морального целомудрия воспитанницы Смольного института, скрещённой со строителем Магнитки. А ещё не так уж и давно всё было иначе! Как? Давайте вспомним вместе с еженедельником "Аргументы и факты" от 21 февраля 1996 года.
- "Момент, когда в спектакле Театра Вахтангова "Соборяне" парторг русской сцены Михаил Александрович Ульянов, стоя в рясе, крикнул: "Вы, бл..и!", означил новую эру в нашем искусстве. Шок стал повальным вирусом, заразившим уже не только эстраду, но и театр, выставочные залы и даже консерваторскую сцену. Умение сочинить и отрежиссировать скандал стало для человека искусства качеством чуть ли не более необходимым, чем талант...
- ГОГОЛЕВСКОЕ признание: "Скучно жить на этом свете, господа!" - обрело сегодня особый смысл. Одним скучно в театре потому, что в животе от голода урчит, другим - оттого, что объелся. Растормошить сегодняшнюю публику не так просто. Человека, ежедневно видящего по телевизору восемнадцатилетних солдатиков, которым на чеченской войне оторвало ноги, взбудоражить чем-либо трудно. И если лет сорок назад героев абсурдистской пьесы Ионеско могла ужаснуть угроза превратиться в носорогов, то сегодня прохожие спокойно обойдут стадо динозавров, пасущееся на московском бульваре. Философия "где хочу, там и пасусь" определила общественное сознание, одинаково уставшее и от политических, и от художественных экспериментов. Совокупления Гумберта Гумберта с носочком Лолиты кажутся ныне унылыми стариковскими экзерсисами, а гомосексуальные авантюры Эдички Лимонова на нью-йоркской лавке представляются скучноватыми откровениями не знающего жизни провинциала.
- Констатировав, что ничего нового нам уже не открыть и что все мы более заняты выживанием, чем жизнью, художники изменили представление о цели своей деятельности. Новое искусство отказалось искать дорогу к сердцу зрителя через прекрасное - оно объявило, что единственным способом поддержать его любовь является шок. ПОДОБНОЕ поведение - вынужденная мера. Внимание зрителей сегодня действительно обратно пропорционально количеству одежды на актере. Художнику поневоле приходится выбирать между некрофилией, зоофилией, инцестом, совращением несовершеннолетних и однополой любовью (последняя, впрочем, уже обглодана со всех сторон), - только подобного рода мотивы гарантируют стопроцентное заполнение зала.
- Один из самых скандальных московских театральных режиссеров - Андрей Житинкин за последние пять лет перебрал все возможные "запретные темы": в его "Калигуле" впервые был откровенно сыгран гомосексуальный акт, он ставил "Ночь лесбиянок" и умудрился в шоковом ключе решить даже советскую театральную классику, представив арбузовскую пьесу "Мой бедный Марат" как любовь втроем. В самой громкой из житинкинских постановок - пьесе М. Волохова "Игра в жмурики", полностью написанной матом, зрители в течение двух с половиной часов наблюдали за ужасающим по цинизму действием: двое гэбистов, издеваясь друг над другом, коротали ночь в морге. Реакция зрительного зала была бурной. Отряд ветеранов демонстративно, через сцену, выходил вон. Возмущенный бизнесмен на глазах у всех удалился, хлопнув дверью, а потом тайно подсматривал за происходившим через щелочку... Зрители возмущались, но зал неизменно был набит битком. Сознательно залавливая публику на "запретную блесну", Житинкин в ходе спектакля озадачивал аудиторию постановкой "скучно-вечных" человеческих проблем - любви и ответственности, чести и предательства... Мат оказывался адекватным ситуации средством выражения - шокирующий цинизм вел к очищению. Катарсис Житинкина оправдывал разрушение табу"
Признаться откровенно - я сейчас и не могу сказать - что лучше? Когда голые девушки матерятся с экрана через каждую запятую, или когда раненый сержант Великой Отечественной курит некую размытую субстанцию... Наверное, важнее всего, чтобы это было талантливо - прежде всего. И оправдано. Без мата на экране и на сцене обойтись наверняка можно. От того, что в советском кино никто не матерился 70 лет, точно никто не умер, и кино от этого хуже не стало. Мы и так знаем, что мог бы сказать неистовый "Председатель" Ульянова на самом деле. Но альтернатива всему - коли найдутся на сей товар желающие - полагаю, быть всё же должна. Зритель и читатель сам выберет - что ему нужно. А если на дворе - эпоха безвременья и безверия, никакими запретами ни проблемы не решить, ни кино от этого шедевром не станет... особенно, если разучились его снимать. Как-то так...
А ей-ей - славный нынче выдался денёк! И - чтобы не завершить его чем-нибудь пессимистическим (а так и напрашивался немало сегодня понаписавший Блок) - предпочту всё же неожиданно для него самого жизнеутверждающего Валерия Брюсова со стихотворением от 21 февраля 1902 года.
Надо струны перестроить
Вновь на новый лад,
Песни вещие усвоить
Я готов, я рад.
Сердце, мертвое от жажды,
Слышишь? – бьют ключи!
Песнь одну не петь нам дважды,
Лучше замолчи.
Я, как феникс, в пламя кинут,
Гибну, взор смежив…
Но едва мученья минут,
Встану юн и жив.
Я в земле, под грудой гнили, –
Мертвое зерно.
Но дожди меня вспоили –
Цвесть мне суждено!
Дух живительный и юный
Влился в грудь мою, –
Строю заново я струны,
Верю и пою.
Спасибо, что провели этот день вместе с вашим "Русскiмъ Резонёромъ", надеюсь, было хотя бы не скучно! И - да, разумеется: какие-либо ассоциации событий Былого и его персонажей с современностью прошу считать случайным совпадением, не более того... Вам только показалось!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "И был вечер, и было утро", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании