Скалистый язык отрога Кэулнюн протянулся к озеру от нагорья Куйвчорр, и в самом его основании, шагах в пятидесяти от кромки воды мы устроили временную стоянку. Чёрная фигура почти нависала над нами – с такого расстояния контуры её теряли всякое сходство с человеком, но нашего проводника-лопаря, носившего вполне саамскую фамилию Ковуйпя вместе с именем «Ивашка» (он гневно отвергал наши попытки назвать его более уважительно – Иваном или, на худой конец, Ваней) это ничуть не успокаивало. Местный обитатель, знавший Ловозерские тундры, как свои пять пальцев, он слушать не хотел пришлых московских умников, объяснявших что-то насчёт дедовских суеверий, которым не место даже на такой глухой окраине Советской России. «Плохое тут место, злое, - твердил Ивашка. - Старик Куйва из скалы глядит, беда будет!» А когда глупые чужаки всё же не послушали – махнул безнадёжно рукой, взял лодку, да и поплыл через озеро, не желая задерживаться на ночь возле места гибели древнего ледяного великана, обижавшего его далёких предков-саамов. Он проделывал это каждый вечер, а по утрам приплывал назад - и каждый раз удивлялся, что мы ещё на месте, живы и в здравом уме… насколько вообще могут быть в здравом уме люди, по своей воле приближающиеся к «Старику Куйве».
Таким образом, после дезертирства проводника в лагере остались: я, Татьяна, Марк (сколько изворотливости и фантазии понадобилось, чтобы убедить Гоппиуса включить его в группу!), сам Евгений Евгеньевич в роли начальника, один из его лаборантов да двое пограничников, выполнявших роль охраны и, заодно, подсобных рабочих. Кроме нас семерых имелась ещё и собака – большой, ярко-рыжий с белыми подпалинами, кобель, похожий на карело-финских лаек, только что покрупней. Пёс этот перебежал к нам, бросив навещавших базовый лагерь лопарей, которые к моему удивлению не возражали против столь наглого увода их хвостатой собственности. Звали беглеца Пьеннэ, и сопровождавшие экспедицию погранцы, недолго думая, переиначили непривычное для русского уха слово в «Пьяный» - и только потом мы случайно выяснили, узнали, что «пьеннэ» на лопарском наречии означает просто «собака». Давать имена собственные что собакам, что оленям у лопарей как-то не приято, но к «Пьяному-Пьеннэ» кличка прилипла, да и пёс охотно на неё отзывался. Особенно подружился он с Татьяной, и когда мы отправились на Сейдозеро – увязался вслед за нашей группой. И, оказался единственным, кто выразил солидарность с проводником Ивашкой, когда тот уговаривал нас сменить место стоянки. Пёс выл, рычал, гавкал на «Старика Куйву», тянул Татьяну подальше от страшной фигуры, вцепившись в рукав её фуфайки, сам несколько раз запрыгивал в лодку проводника - и всё же каждый вечер оставался в лагере, преодолевая свой собачий страх перед неведомым.
Целыми днями Татьяна в сопровождении Пьяного ходила по берегу озера со своими прутиками-искалками, а следующий за ней Гоппиус, наносил на самодельную карту массу пометок, долженствующих означать уровень реакции «биолокаторов». Оказывается, ещё на Мамоновой даче они выработали целую систему значков, обозначающих уровень «ауры», которую улавливала с помощью своих цыганских прутиков девушка, а так же «пеленги» - направления, в которых этот уровень повышался. По вечерам же, когда измотанная Татьяна, едва проглотив ужин, забиралась в спальный мешок и отрубалась, Гоппиус ещё долго сидел над картой, пытаясь с помощью некоего подобия триангуляции определить наиболее перспективные участки для поисков на следующий день. Что касается меня, то днём я сопровождал Татьяну, усиливая своим присутствием её способности; вечером же либо помогал фиксировать на бумаге результаты дневных исследований, либо вместе с Марком, которого Гоппиус, видимо, в отместку за нашу настойчивость, назначил бессменным дежурным, возился по хозяйству.
Сегодня такой возни было особенно много – днём, ещё до нашего возвращения, из базового лагеря пришёл «конвой» - так мы называли маленькие караваны из двух-трёх оленей с погонщиками-лопарями под охраной пары погранцов, доставлявших провизию и прочие необходимые вещи. Лопари появились возле базового лагеря вечером первого же дня; Барченко, имевший с предыдущих экспедиций некоторый опыт общения с этим народом и даже немного понимавшим их наречие, подрядил лопарей доставлять грузы по тропе до Сейдозера, а, кроме того, снабжать экспедицию олениной и рыбой. Платили за это по здешним меркам щедро – мукой, солью и патронами для трёхлинейных карабинов. Я сдуру предложил включить в обменный фонд и самогонку, которой в Кандалакше было хоть залейся, но нарвался на гневную отповедь начальника экспедиции: «как вам не стыдно, юноша, лопари, они же как дети спаивать их – это надо вовсе совести не иметь!» Что ж, придётся этим детям тундры обойтись без огненной воды – может, оно и к лучшему…
Часть из доставляемых с каждым «конвоем» грузов мы забирали для повседневных нужд, а остальное складировали в сооружённых из жердей и лапника сараях-балаганах. Поиски, которые вела наша группа, были всего лишь предварительной разведкой – предполагалось, что когда будет определено нужное место, сюда переместиться большая часть экспедиции вместе с научным оборудованием. А ещё – десяток рабочих, которым предстояло монтировать «вышку», громоздкую решётчатую конструкцию высотой с шестиэтажный дом, заказанную на одном из ленинградских механических заводов. Вышку эту в разобранном виде доставили по железной дороге в Кандалакшу, откуда ей предстояло – опять же, по частям – перелететь сюда по воздуху.
Вышка необходима на главном, заключительном этапе экспедиции – с её помощью, как объяснял Гоппиус, предстоит сформировать направленный поток особой энергии, объединив для этого наши – пяти спецкурсантов и Елены – нейроэнергетические ауры. Будучи надлежащим образом нацелен, этот поток сможет пробить защиту, укрывающую с незапамятных времён Гиперборейский порог - и вот тогда…
А вот что будет «тогда» - никто из нас не имел ни малейшего представления, и даже сам Барченко изъяснялся на этот счёт туманно. С первого же дня он засел в своей палатке с Карасём, перевалив все организационные заботы на Гоппиуса. Они пытались выискать в той самой книге какие-нибудь указания, намёки, ранее упущенные – все понимали, что второго шанса у экспедиции не будет, и надо делать всё правильно с первого раза.
Почему, отчего? Никто не смог бы ответить на этот вопрос, но все были уверены, что малейшая ошибка запросто может обернуться катастрофой, по сравнению с которой резня, учинённая в замке Либенфельса его сорвавшимися с цепи зомби покажется не более, чем детским утренником.
Новости, доставленные «конвоем», вместе с мешками и ящиками, оказались не самыми вдохновляющими. Пропал Карась. Как выяснилось в процессе расследования, последний раз его видели вечером, когда он уже за полночь выбирался из палатки Барченко, где они по многу часов кряду сидели над расшифровками древних текстов – и с тех пор он больше не попадался никому на глаза. Соседи по палатке не могли сказать, возвращался ли он туда на ночь, а когда с утра забили тревогу – было уже поздно. Барченко подрядил для поисков лопарей, потом подключил к Елену с её медными проволочками-биолокаторами, а когда и это не дало результата – отправил с очередным конвоем депешу с требованием немедленно – немедленно, вы слышите? – вернуть в лагерь Татьяну, чтобы и её подключить к процессу.
Но тут случился облом. Конвой пришёл после обеда, часа в четыре пополудни, и поисковая партия в составе меня, Гоппиуса, Татьяны и одного из погранцов, уже отправилась к каменистой осыпи под скалы со «Стариком Куйвой». Накануне там удалось нащупать перспективные пеленги, и Марк (он оставался в лагере за старшего) категорически отказался посылать второго пограничника, чтобы вернуть их назад. Никаким самодурством и самоуправством тут и не пахло – Гоппиус, ясно представляющий, как легко сбить рабочий Татьянин настрой, и как тяжко ей обходятся усилия, категорически запретил мешать работе поисковой группы.
Посланцам пришлось дожидаться их возвращения до самого вечера – и, как выяснилось, напрасно. Татьяна вымоталась настолько, что нам с пограничником пришлось нести её назад в наскоро сооружённых из плащ-палатки и пары жердей носилках. Ни о какой отправке в базовый лагерь в таком состоянии не могло быть и речи. К тому же оба, и Гоппиус и девушка, буквально кипели энтузиазмом от энтузиазма – обнаружился какой-то особенно перспективный «след», и с утра они собирались начать поиски как раз с него. Услыхав о предстоящем ей отъезде, Татьяна заявила, что, несмотря на крайнее истощение своих паранормальных способностей, она сумела сохранить отпечаток этого «следа» в своей ауре – но если заставить её сейчас искать что-нибудь другое, усилия пойдут насмарку и в следующий раз начинать придётся с нуля.
Услыхав это, Гоппиус впал в неистовство и выразил желание отправиться вместе с «конвоем» на Ловозеро, чтобы самолично разъяснить начальнику экспедиции всю абсурдность и невыполнимость его требований, и к обеду следующего дня вернуться назад. На том и порешили; Гоппиуса усадили верхом на оленя (всё же он, как и остальные, целый день карабкался по крутым осыпям и изрядно устал) – и отправились в обратный путь. За старшего в лагере он оставил меня со строгим указанием – первую половину завтрашнего дня посвятить отдыху.
Проводив «конвой», мы с энтузиазмом взялись за выполнение распоряжения начальника группы – а именно, хорошенько отдохнуть. Уселись у костра, стали жарить на углях ломтики оленины. Погранец после недолгих колебаний извлёк из вещмешка фляжку, в которой что-то призывно булькало; самогонка пошла по кругу, приводя нас в окончательно расслабленное и благостное состояние. Марк сходил в палатку и притащил гитару – её мы раздобыли ещё в Москве и прихватили с собой - и вручил мне.
…Забудь про все, забудь про все,
Ты не поэт, не новосел,
Ты просто парень из тайги –
Один винчестер, две ноги.
Тайга вокруг, тайга - закон,
Открыта банка тесаком,
А под ногами сквозь туман
Хрустит хребет Хамар-Дабан…
Горное плато, нависающее над нами, называлось вовсе не Хамар-Дабан, а Куйвчорр. Но – какая разница? Ноги гудели точно так же, как если бы мы отшагали два-три десятка вёрст по горным тропам Прибайкалья, где мне в той, другой жизни тоже довелось побывать и вволю побродить с карабином на шее и абалаковским рюкзаком на спине, мурлыча под нос песню Юрия Визбора. Хотя у него и про здешние места песен хватает, можно и их припомнить при случае…
…И жизнь легка, под рюкзаком
Шагай, не думай ни о ком,
И нету славы впереди,
А впереди одни дожди.
За перевалом умер день,
За перевалом нет людей,
И вроде нет на свете стран,
Где нет хребта Хамар-Дабан…
Низкая седловина перевала, через который шла просека к Ловозеру, ясно рисовалась на светлом фоне неба – полярная ночь, хоть читай мелкий текст, хоть крестиком вышивай! Где-то там ещё плетётся по тропе наш «конвой» и Гоппиус борется со сном, проклиная и вонючего «олешку», на котором ему приходится трястись, и истерику, устроенную Барченко по поводу пропавшего помощника. Куда он, в самом деле, денется? Конечно, хищники в этих краях есть, но ведь сейчас май, пищи достаточно – и с чего им подходить к пахнущему дымом и оружейной смазкой логову двуногих? Не шальные же они, в самом деле… К гадалке не ходи - Карась наверняка просто перебрал с вечера самогонки, да и проспал под каким-нибудь кустиком до обеда. И Гоппиус, заявившись в лагерь, наверняка увидит его – похмельного, с опухшей, искусанной за ночь комарами физиономией и чрезвычайно всем этим недовольного.
…В мешочек сердца положи
Не что-нибудь, а эту жизнь,
Ведь будут тысячи столиц
Перед тобою падать ниц.
И будут тысячи побед,
А снится все-таки тебе
Одно и то же: сквозь туман
Хрустит хребет Хамар-Дабан…
- Поиски идут, Александр Васильич. Результатов пока нет.
Барченко посмотрел на командира с неудовольствием.
- Удивляюсь вам, товарищ Сергейцев. Шестеро пограничников, люди опытные, не новички – и не можете отыскать одного-единственного пропавшего парня?
Пограничник развёл руками.
- Не можем, тащ начэкспедиции! Да и как искать-то? Собаки нет, а на каменистых россыпях – какие следы? Нашли, вроде, отпечаток подошвы дальше, по берегу, но чей он – поди, пойми! Ваших же снаряжали централизованно, с одного склада, ботинки у всех одинаковые…
- Ладно, продолжайте. – Барченко кивнул.- Лопарей опросили?
- А как же! Кстати, они рассказали, что вроде бы, видели сегодня утром аэроплан – довольно далеко отсюда, в северной оконечности озера.
Аэроплан? – Барченко оживился. - Что же вы сразу не доложили? А говорите, нет никаких результатов!
- Так, тащ начэкспедиции, мы же ищем вашего помощника, парня, семнадцати лет! При чём тут аэроплан, который лопарям наверняка привиделся? Народ, известное дело, дремучий, тёмный –самолёты наши впервые в жизни увидели, и теперь они им повсюду мерещатся!
- Кто именно из лопарей видел этот аэроплан?
Вопрос был понятен: он сам договаривался с лопарями, подряжая их поработать с экспедицией и хорошо помнил каждого.
- Пяйвей и Давыдка Кавнеев. Я их расспросил – перепуганы оба, к тому же русского почти не знают, а я ихнюю речь понимаю плохо - так, с пятого на десятое. Сумел только разобрать, что Пяйвей видел большую лодку с крыльями на воде, возле северного берега острова Курга. А Кавнеев говорит, что та же крылатая лодка пролетела над островом, развернулась и ушла.
В какую сторону – Канвеев не сказал?
Нет. Говорит – испугался шибко, лег на землю. Думал – помирать придётся.
Барченко ненадолго задумался.
- А что, они так и сказали: «видели, мол, лодку с крыльями»?
- Вроде, да. – кивнул командир пограничников. - Хотя я не всё понял – по своему лопотали, черти нерусские…
- Любопытно, весьма любопытно… - Барченко нахмурился. - Самолёты, которые нас сюда доставили – поплавковые, все три, и на лодку с крыльями совсем не похожи. Может, не наши?
- Откуда им тут взяться не нашим-то?
- Пожалуй. Может, кто-то из наших туда залетел?
- На кой им это сдалось? Разве что случайно – они каждый день мотаются между Кандалакшей и Ловозером, могли и взять немного к северу. Надо бы расспросить лётчиков, а вообще-то – ерунда, конечно, лопари что-то напутали.
- Может, и так. Но ведь Пьяйвей говорил, что крылатая лодка седела на воде, верно?
Пограничник кивнул.
Вот что: отправьте-ка туда двух-трёх ваших бойцов. Пусть возьмут лодку, припасы на пару дней, проводника из лопарей - и обшарят хорошенько этот остров… как его бишь?
- Курга.
- Вот-вот, его пусть и обшарят на предмет недавних стоянок. Знаете, всякие там кострища, следы от лодок на песке...
Знаю, Александр Васильевич, всё знаю и сам туда отправлюсь с нарядом. – недовольно сказал пограничник. Московский гость конечно, начальство, но не хватало ещё, чтобы всякие очкастые умники учили его, как нести службу. - Всё сделаем, как положено. Но, как по мне, это перестраховка. Ну откуда здесь чужие самолёты, сами подумайте?
Барченко пристально посмотрел на собеседника, отчего тому сразу сделалось неуютно. Недаром болтали бойцы, что этот учёный знается с нечистой силой, и именно её собирается искать на берегах проклятого Сейдозера…
- Вы правы, ниоткуда. А всё же, бережёного бог бережёт, знакомы с такой поговоркой? И вот что ещё: возьмите с обой нашу сотрудницу, Елену Андреевну. Пусть она тоже поищет… своими методами.
Если кто-нибудь из читателей захочет поддержать автора в его непростом труде, то вот карта "Сбера": 2202200625381065 Борис Б.
Заранее признателен!