Аркадий Пластов (1893—1972). «Некрасов на охоте».
10 декабря — день рождения Н.А. Некрасова (1821—1877).
Наверное, не так много бывших советских школьников могут про себя сказать, что они пострадали от царской цензуры. Я — могу. :) По крайней мере, я получил из-за неё двойку на уроке. Вот как это случилось.
В восьмом классе школы мы проходили поэму Н.А. Некрасова. «Кому на Руси жить хорошо». Насколько помню, на школьников эпохи Ю.В. Андропова и К.У. Черненко поэма особенного впечатления не произвела: слишком далеки мы были от её реалий. Класс только дружно похихикал над строчками:
Мужик что бык: втемяшится
В башку какая блажь —
Колом её оттудова
Не выбьешь...
Так что раздосадованная учительница произнесла нам целую укоризненную тираду о том, что мы серьёзных произведений не понимаем, а на всякую ерунду, вроде «мужик что бык», клюём и реагируем дурацким хихиканьем. «Всё, что вы поняли из поэмы Некрасова — это «мужик что бык»!» И задала выучить к следующему уроку наизусть известную песню Гриши Добросклонова, «народного заступника», из поэмы:
Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и могучая,
Ты и бессильная,
Матушка-Русь!
И т.д.
Александр Леликов (1916—1984). Н.А. Некрасов с крестьянами. 1951
Что ж, придя домой, я взял с полки томик Некрасова, добросовестно собираясь учить песню. Тут я должен заметить, что дома у меня стояло в книжном шкафу собрание сочинений Некрасова, выпущенное в свет за добрых сто лет до описываемых событий. Полагаю, оно попало к нам из домашней библиотеки моей прабабушки, известной актрисы Ольги Майсурян (1861—1931). Она была большой поклонницей всей передовой русской литературы, и даже своему сыну (то есть моему дедушке) на день его 18-летия в 1914 году подарила не что-нибудь, а трёхтомник Белинского, с прочувствованным сопроводительным письмом. Вполне логично, что и произведения Некрасова занимали почётное место на её полке. Это было хорошее по качеству издание, в твёрдом переплёте, с гравированным портретом писателя и т.д.
Сложность состояла только в том, что это было подцензурное издание. Собственно, я сразу это заметил, когда стал его листать. Например, знаменитый эпиграф к стихотворению «Железная дорога», знакомый школьникам СССР в виде:
«Ваня (в кучерском армячке). Папаша! кто строил эту дорогу?
Папаша (в пальто на красной подкладке). Граф Пётр Андреевич Клейнмихель, душенька!» — в этом издании заканчивался иным ответом родителя в пальто на красной подкладке (то есть в генеральском чине): «Инженеры, душенька!».
Но всё же такого цензурного коварства, с которым я столкнулся, я никак не ожидал... Итак, я открыл поэму с целью найти песню Гриши. Но её не было. Несколько раз я пролистал всю поэму от начала до конца и в обратном направлении, в надежде всё-таки найти эту злополучную песню. Не было! Как корова языком слизнула! Мысль о том, что это проделки императорской цензуры, мне почему-то в тот момент в голову не пришла. Так и не найдя песню, я недоумённо захлопнул томик. Домашнее задание осталось невыполненным. Сети, в которой нынче эту песню и всю поэму в целом можно найти за пару кликов, в те времена, как вы понимаете, ещё не существовало. Но всё-таки я самонадеянно рассчитывал, что о поэме на следующем уроке спросят не меня, а если спросят, то не об этом.
Как бы не так! Словно по какому-то року, назавтра учительница вызвала к доске именно меня, и спросила не что-нибудь, а ту самую песню. Что мне оставалось делать... Я убитым голосом прочитал вслух первые строчки, которые знал наизусть (они приводились в школьном учебнике), про убогую и обильную, могучую и бессильную... и замолчал. Произнёс смущённо: «Дальше не знаю». «Что ж, — несколько недоумённо сказала учительница (обычно я отвечал неплохо), — садись. Два».
Даже в этот момент ещё не всё было потеряно: мне достаточно было сослаться на свирепство царской цензуры, показать отцензурированную поэму в книжке, которая лежала у меня в портфеле, и я был бы оправдан. Увы, я так растерялся, что не догадался сделать и этого...
И лишь дома меня осенила догадка: чёрт возьми, да ведь это всё проклятая цензура! Ну, конечно, ведь песня была одним из ударных по крамольности мест всей поэмы и пророчила, прямо скажем, революцию:
Русь не шелохнется,
Русь — как убитая!
А загорелась в ней
Искра сокрытая, —
Встали — небужены,
Вышли — непрошены,
Жита по зёрнышку
Горы наношены!
Рать подымается —
Неисчислимая,
Сила в ней скажется
Несокрушимая!..
Ясное дело, от такой дерзости царские цензоры всполошились, забегали, суетливо защёлкали ножницами и удалили весь крамольный кусок целиком. Я стал снова пролистывать поэму, чтобы утвердиться в своей догадке... И тут меня ожидал новый сюрприз, который окончательно сбил меня с ног.
Оказывается, издатели сборника 1870-х годов всё-таки исхитрились напечатать песню Гриши. Они обошли-таки тупую цензуру! Понимая, что песня Гриши в основном тексте поэмы «непроходная», они дали её в виде факсимиле, не в поэме, а в начале тома. Вот, мол, уважаемые читатели, вам образец почерка писателя, любуйтесь. И вся песня была там.
Это меня окончательно добило: значит, если бы я победоносно предъявил на уроке свой том: посочувствуйте, мол, бывшему члену Государственной Думы пострадавшему от произвола царских церберов, то учительница могла случайно раскрыть этот томик в начале, на факсимиле, и показала бы мне в ответ ту самую искомую песню...
Так я и остался с этой двойкой по литературе. Но, видимо, всё плохое когда-нибудь может обернуться и хорошей стороной. Много ли сейчас на свете живёт людей, кто может гордо сказать про себя: я лично пострадавший от царской цензуры? Может быть, я даже один такой?.. В общем, пришлось нам натерпеться... Николаю Алексеевичу и мне заодно с великим поэтом... Говорю не понаслышке... :)