До сих пор помню, как скучно мне было перед началом первого занятия в хоре. Педагог опаздывал на полтора часа, если не больше. Взрослые и дети толпились около закрытой двери. Некоторые ребятишки скакали, пищали, пытались играть в догонялки. Родители покрикивали на неспокойных отпрысков и нервно смотрели на часы.
От безделья я завёл беседу с тремя незнакомыми мальчиками, что стояли группкой около окна. "Привет. Меня зовут Дима. А ва…" – не успел я договорить, как из глубин коридора раздался громкий высокий голосок: "А меня Владимир!" Это было так резко, так неожиданно, что я забыл, о чём же хотел говорить с незнакомцами.
Вова тут же подскочил к окну. Выслушав наши короткие реплики, начал увлечённо рассказывать о себе; своих игрушечных солдатиках; книге, найденной у деда; однорогой, но бодливой корове; лесной речке, где ловится всякая рыба, от уклейки до сома... Мне не нравилось, что этот Владимир так безобразно перебил меня и что незнакомцы, увлеченные его рассказами, совсем не уделяют мне внимания.
Однако я лишь молчал в стороне. Молчал не из трусости. Я изумлённо отмечал про себя: "Этот наглец говорит как взрослый, но его интересно слушать!"
В тот же день, на занятии, выяснилось, что Владимир никакой не Владимир, а Артём. "Артёмом меня назвали по ошибке. Моё имя – Владимир!" – с недетской настойчивостью утверждал он в беседе с педагогом. Не описать словами, насколько безумно выглядел этот диалог со стороны. Кто-то хихикал, кто-то шептался, а мне было не по себе из-за высказываний "Вовы".
На этом странности Артёма не закончились. Иногда он рассматривал давно знакомые шкафы, парты, стулья и портреты композиторов так, будто бы видел их впервые. Подолгу глядел на пустую стену или в угол под потолком. Жаловался, что ему душно, даже когда и окна, и двери были открыты нараспашку. Мог напрочь забыть о беседе, что прошла полчаса назад.
Стоя перед зеркалом, часто наклонялся к нему вплотную, всматриваясь в отражение. Если вдруг замечал кого-то поблизости, то начинал беспокойно поправлять причёску, воротник, галстук или каким-то другим образом оправдывать своё нахождение у зеркала. Другие мальчишки прозвали его Модником, а мне уже тогда было ясно, что всё не столь просто.
Впрочем, вокальные данные Артёма были на четыре головы выше, чем у лучших детей хора. Кто бы не заходил в класс, будь-то уборщица или директор музыкальной школы – все изумлялись его голосу. Тёма был совсем ребёнком, а ему пророчили карьеру оперного певца. Ничто так не радовало Артёма, как эти комплименты! Он рассказывал, что его мама – большая поклонница оперы, в особенности Владимира Атлантова. Она часто включает постановки с этим тенором. Благодаря ним Артём заинтересовался музыкой, а чуть позже – возжелал оперной славы. Тёма мечтал стать солистом Большого театра, гастролировать по всему миру, работать с лучшими режиссёрами и дирижёрами, превратиться в живую легенду.
Музыкальную школу нельзя окончить, просто занимаясь вокалом. Нужно освоить ещё какой-нибудь инструмент. Артём пошёл на скрипку вместе со мной и ещё несколькими ребятами. По правде, мне хотелось играть на трубе или барабанах. Класс струнных я выбрал только из-за того, что мне хотелось почаще бывать со странным мальчиком, рассказывающим занимательные истории.
Знал бы я, на какой ад подписался! Подбородок и спина изнывали от боли, пальцы отказывались слушаться, смычок постоянно съезжал. Я тренировался поздним вечером и ложился спать в час ночи, а скрипка звучала хуже, чем старая дверца шкафа. Мне хотелось сжечь эту дьявольскую деревяшку, но я, стиснув зубы, продолжал тренировки. У всех ребят из группы ситуация была аналогичной. У всех, кроме Артёма. Конечно, он не сыграл "Шторм" Вивальди на первом занятии, но с упражнениями справлялся лучше и учился куда быстрее. Он самостоятельно осваивал гаммы, а в это же время половина группы гаденько пиликала на открытых струнах.
Артём редко делал записи в конспекте, на учителя не обращал особого внимания. Крутил головой или увлечённо рассматривал нечто в пустом углу, но как дело доходило до дела… То исполнял мелодию на отлично. Я лично видел, как ребята закатывали истерики перед родителями, плакали над нотными тетрадями, со злости швыряли смычки на пол, рвали конспекты в отчаянии… Но Артём даже на боль и усталость не жаловался. Казалось, что для достижения результата он вообще не прикладывал усилий.
Шло время. Как-то незаметно Артём перестал требовать, чтобы его называли Владимиром. Всё сильнее становилась нездоровая фанатская атмосфера, сформировавшаяся вокруг мальчика ещё в первый год. Тёму не только нахваливали, игнорируя успехи остальных, но и давали существенные поблажки. Он мог абсолютно безнаказанно явиться на занятие без конспекта, нот и дневника или уйти с урока по причине "что-то скучно". Артём неоднократно опаздывал на 20 минут, а хор не начинал без него репетицию! Для любого другого ученика это было немыслимо!
Личность Артёма не развивалась, а вырождалась в нечто высокомерное, мелочное, наглое и истеричное. Но я совсем не замечал этого. Ведь он оставался талантливым музыкантом, замечательным рассказчиком, моим единственным другом. Я слушал, как Артём описывает контрольную по математике, с тем же интересом, с каким смотрел зарубежные боевики. Мы вдвоём шатались по улицам города, лазили по заброшенным зданиям, ходили в лес на ту самую речку, где ловится всякая рыба… А потом репетировали вместе.
После ломки голоса Артём оказался тенором, как и кумир его детства. Помню, с каким воодушевлением Тёма поступал в музыкальный колледж. И мне, и ему думалось, что мечта об оперной славе вот-вот сбудется, надо только немного подождать. Эти фантазии разрушились уже в первые месяцы учёбы. Простые песенки сменились ариями. Поблажки – строгой дисциплиной. А главное, никто из преподавателей не боготворил Артёма. Если хвалили, то сухо, редко. Зато постоянно требовали петь чище, чётче и с большей отдачей.
Понял мой друг, что это среди обычных учеников музыкальной школы он гений, а среди не менее способных певцов – ничем не примечательный тенорок! Не передать никакими сравнениями, насколько сильны были боль и разочарование в голосе Артёма, когда он рассказывал мне, что есть одноклассники, талантливее его. Как же тогда Артёму стать лучшим в России и мире, если он не лучший тенор даже в провинциальном колледже?
Разочаровавшись в своих музыкальных способностях, Артём метался от одного хобби к другому. Пробовал себя в лепке, рисовании, моделировании и даже гадании… Хотел хоть где-то стать непревзойденным виртуозом, причём в короткий срок. И, ожидаемо, нигде не имел успеха. Даже писательство не стало прибежищем Артёма, пусть поначалу всё шло хорошо. Рассказы Тёмы получали положительные оценки от редакторов, публиковались в районных газетах, журналах. Но вот в каком-то конкурсе Артём занял "позорное" второе место и был потрясён настолько, что навсегда бросил писать. В глубине души он надеялся добиться признания в музыке, которой посвятил свои детство и юность. Не бросал колледж, старательно учил арии, репетировал часами. А преподаватели будто бы не замечали этого.
Одним весенним вечером я шёл к своей бабушке, чтобы забрать пакеты с вещами. Вдруг вижу – Артём бегает по клумбе и размахивает руками. Я мигом к нему, а он к трассе. Если бы не догнал его и не схватил за капюшон, Артёма бы сбила фура. "Ты что творишь?!" – кричу я во весь голос, а он, смеясь, отвечает что-то в духе: "Ты читал натальную карту Моцарта? Скрипка определила число… Зефир гадость! Смотри: на небе пять солнц!" Крепко держа Артёма за руку, я усадил его на ближайшую лавку. Тёма начал плакать и стонать, потом снова засмеялся и хотел было бежать. Пока я удерживал его на месте, он чуть не вырвал у меня клок волос. Я бил Артёма по щекам, тряс за плечи, щёлкал пальцами перед его глазами. Он даже не моргал.
Когда юноша наконец пришёл в себя, то удивлённо спросил: "Как я сюда попал? Что случилось?" Выяснилось, что Артём не помнит ни клумбы, ни фуры, ни своих бредней. "Я вышел из кафе и всё поплыло", – испуганно говорил он. Артём признался, что у него расстройство, напоминающее шизофрению. Однако такое с ним впервые. Раньше галлюцинации и бред происходили в более-менее осознанном состоянии. Он прекрасно понимал, где видения, а где – реальность.
Я с самого детства догадывался, что у Артёма с психикой не всё в порядке, но до конца не верил в это.
– Таблетки пьёшь?.. – обеспокоенно спросил я.
– Пью нейролептики, которые папе выписывают. Для него они всё равно слабые.
– А что об этом твой врач думает?
– Не хожу я ни к какому врачу!
Ответ Артёма обескуражил меня. Я пытался убедить его обратиться за нормальным лечением, а он наотрез отказывался: "Поставят на учёт и не видать мне хорошей работы! Или в психбольнице запрут, а там как в тюрьме. Папа рассказывал…".
К бабушке в тот день я так и не попал: сопровождал Артёма до двери его квартиры. Чувство тревоги не покинуло меня даже дома. Заснул только под утро, и мне снились жуткие кошмары. Первое, что я сделал после пробуждения – позвонил другу. С Артёмом всё было в порядке. Но неделю спустя он покончил с собой через передозировку таблетками.
Родители Артёма сказали, что это из-за неудач в учёбе. Но я виню в его смерти себя. Позвони я в скорую тем весенним вечером – другу помогли бы.
Благодарим за внимание! Подписывайтесь, ставьте лайки и пишите в комментариях свои отзывы и пожелания.