Тринадцатилетний Лёша стоял возле крыльца православного храма, робко сжимая свою шапку. Он был не самым частым гостем в церкви, однако зачастил туда в последние пару месяцев. Своей худой рукой Лёша перекрестился и, подгоняемый порывом ноябрьского ветра, шагнул на каменные ступени.
Дверь в храм отворилась с усилием, издав протяжный скрип. Внутри было довольно пусто, несмотря на небольшой размер помещения, лишь пара свечей отбрасывала уже угасающий свет на тускнеющие иконы. Пара человек, составляющих скудный сегодняшний приход, плыла во тьме вечерней часовни словно тени призраков, неспешно перетекая от одной иконы к другой и читая шёпотом разные молитвы. Лёша пытался вслушиваться в их монотонный шёпот, разбирать слова, ему даже в какой-то момент показалось, что он понимает содержание этих молитв, однако довольно быстро Лёша пришёл к осознанию факта, что люди говорят на каком-то ином языке. Ему стало немного жутко и, решив держаться от всех подальше, подросток подошёл к Распятию. Подле креста стояло пустое кандило, свечи, которые здесь стояли с утра, давно потухли. Сжимая худыми пальцами свечу, купленную им в лавке перед храмом, Лёша молился. Он не знал молитв, написанных в молитвословах, пожалуй, единственное, что в его голове было наизусть – «Отче наш». По этой причине Лёша просто про себя проговорил все самые сокровенные пожелания, просьбы и страхи. Для него это был разговор с Богом и надежда, что его слышат. Господь давал Лёше ощущение любви, особенно в то время, когда последний чувствовал себя наиболее одиноко.
Семья подростка состояла из матери и отца. Люди эти были среднего достатка, не сказать чтобы бедные, но и богатыми их можно было назвать едва ли. Мать Лёши работала уборщицей в бывшем заводском помещении некогда процветающего городского предприятия. Теперь, когда прошли времена, характерные бурной работой этих ангаров и мастерских, остались лишь пустующие стены с тусклым освещением. Матери подростка работа предписывала в одиночестве мыть полы и поверхности в пустом здании, где когда-то собирались детали. Сейчас уже большая часть станков и инструментов была вывезена в неизвестном направлении и даже электричество, подаваемое сюда видимо ради освещения, казалось не целесообразной тратой денег, не говоря уже о зарплате уборщице и охраннику. Каждый день мама Лёши проходила мимо этого престарелого мужчины. Его волосы были грязно-серого цвета, веки часто опущены так, будто он всегда находился в полудреме, она была даже не уверена слышит он её и видит ли, поскольку весь их контакт был только в росписи в какой-то бумажке, вероятно являющейся журналом. Тем не менее, охранник этот каждое утро был на своём рабочем месте, освещаемом тусклой лампой накаливания, среди пыли старой заводской вахты. Помыв полы, мама Лёши собирала швабру и вёдра, относила их в подсобку на место, переодевалась в бытовке и неспешно направлялась к выходу. Она была не уверена, что у неё есть сменщики, что хоть кто-то контролирует её работу, качество её уборки, даже в том, что швабру заменят, если та придёт в негодность. Зарплату всегда стабильно приносили почтой в подъездные ящики, надёжно закрываемые на ключ, так что все эти вопросы просто было некому задать. Мама подростка даже не помнит, когда последний раз была в отделе кадров, но её всё устраивало, поэтому и искать ответы она не торопилась.
Отец Лёши был преподавателем в городском университете. Его кабинет находился на кафедре в корпусе, который не часто посещали студенты. Программа обучения изменилась с тех пор, как он начал преподавать, тогда ему приходилось вести пары чаще, а смех и бурные разговоры юношей и девушек постоянно наполняли стены этого корпуса. Сейчас может два или три раза в неделю ему приходилось читать лекции небольшим группам скучающих студентов.
В очередной день гулкие коридоры пустовали и сумеречное освещение превратило сине-белую окраску стен в однотонную гамму. Островком жизни в этих бетонных руинах среди городских пустошей был лишь мужчина средних лет, который под светом настольной лампы заполнял ручкой очередное изобретение министерских бюрократов, стремящихся, по их заверениям, улучшить качество образования, в тем не менее пустующем учебном заведении. Его усталый взгляд не вникал в суть печатного текста на белой бумаге, его рука вяло и монотонно ставила подписи и односложные ответы на математически просчитанные вопросы. Отец Лёши уже перестал пытаться разобраться в этих методичках, которые были написаны будто машиной для мира, который она сама выдумала, и сама же пытается чинить. Он не сопротивлялся этой машине, век его горячей крови прошёл, а стремление давать знание растворилось среди повседневных потребностей. Мысли мужчины занимал лишь ужин и вечернее чаепитие за уютным кухонным столом. Сегодня ноябрьский ветер будет подгонять его домой по наметённому рассыпчатому морозному снегу. Стрелки на часах стали идти всё медленней и медленней, за окном становилось тихо, хотя холод, идущий от щелей в деревянных рамах, не торопился сбавлять свои обороты. Пустота корпуса стала как будто более глубокой и густой. Бытие истлевает.
Лёша закончил свою молитву и неспеша направился к ближайшей горящей свече. Он зажёг свою свечку и, глядя на танцующий огонёк в темноте часовни, поднёс его к Распятию, у которого только что молился. Поставив этот освященный кусочек воска в кандило, он совершил крёстное знамение и застыл, глядя на тёплое пламя. В его голове не было мыслей, не было страхов, сейчас он будто был в каком-то медитативном трансе наедине со святым огоньком. Лёша не заметил, как часовня полностью опустела и единственным источником света теперь являлась только его свеча. Не известно, сколько он стоял и сколько простоял бы ещё, если бы пламя, приковавшее его взгляд, только что не потухло. Сумеречная тьма окутала храм и едва различимые иконы в ней теперь казались надменными лицами, осуждающе глядящими на одинокого подростка. Теперь мальчику не хотелось больше оставаться здесь, его начало пробирать наступающее ощущение жути, и он быстрым шагом направился к выходу. Лёша шёл уже пару минут и для него это казалось странным и пугающим, ведь пересечь всё помещение церкви можно было за пять секунд. Двери выхода расплывались на границе наступающей тени, его собственные шаги со звонким стуком отражались от стен и поднимались вверх. «Умри сегодня». «Самоубийство в другой стороне, Алексей». Эти фразы появились в его паникующей голове, несмотря на то что Лёша явно не слышал, чтобы кто-то или что-то произнесло их в слух. «Несуществование с завтрашнего утра, а сегодня пора умирать». «Не переживай, сегодня умирающим делают скидку, и ты сможешь поесть второе мясо». Лёша решил обернуться, так как увидел, что выход не приближается. Повернув голову, подросток увидел коридор ведущий далеко вперёд вместо помещения часовни, в которую пришёл до этого. Происходящее испугало мальчика, он схватился за нательный крестик и начал молиться Богу, перейдя уже на бег. Перед глазами Лёши появилась дверь из храма, он сразу же схватился за неё и, наседая на неё всем весом своего худого тела, вытолкнул себя из того, что оставалось позади.
Снаружи были ноябрьские сумерки, пустая улица и морозный ветерок, гоняющий редкий снег по каменной плитке церковной территории. Любопытство одолело мальчика, и он дёрнул ручку двери, из которой только что буквально вылетел, однако, к его удивлению, дверь была полностью заперта и не поддавалась. Его волосы потрепало морозным дуновением и, надев свою шапку, Лёша пошёл домой, ускоряя шаг.
Улицы, по которым шагал подросток, пустовали. Надменно, словно недавние иллюзии икон, на него глядели массивы длинных и высоких многоэтажек. Окна отблескивали темнотой и нигде не горел свет, к удивлению Лёши, и чем дольше он вглядывался в эти пустые и холодные окна, тем более знакомой ему казалась та темнота, которую он в них видел. Она напоминала ему то, что было в конце коридора, в котором оказался в церкви, на бессознательном уровне знакомый пейзаж, хотя, погружаясь взглядом в глубину этой тьмы, он, казалось, видел что-то, с чем ранее не был знаком, новое и жуткое ощущение. Быстрый шаг привёл его к двери родного подъезда, над которым словно маяк горела лампа. Лёша почти что взлетел на свой этаж и судорожно достал ключи из кармана своей куртки.
Он открыл дверь в квартиру, в квартире было темно, хотя, судя по стукам посуды, родители были дома. Мальчик зашёл в зал, где стоял обеденный стол. Мать и отец сидели за столом, водили ложками в пустых тарелках. Казалось, что они не заметили, как их сын вошёл в квартиру и просто продолжали есть воздух из праздничного сервиза, который уже годами пылился на большой деревянной стенке. Оба родителя практически синхронно подняли головы в сторону Лёши, сейчас он едва смог разглядеть их глазницы, в них была та же темнота, что и в окнах, и в том проклятом коридоре, их зрачки будто растворились в ней. «Мы сегодня не купили лампочки, поэтому на ужин будет твоё мясо».