В школе я сам столкнулся с травлей. Длилось это со второго по девятый класс очень бурно, а в старших классах интенсивность и накал несколько снизились. Происходило всё в небольшой школе среднего городка. А это значит, что не только в школе все друг друга знали, но и «на районе» были друг другу как минимум знакомы. Более того, эти связи очень часто вырывались и за границы района. Следовательно, специфический ореол травимого ребенка был крайне «концентрирован» внутри класса, чуть менее «концентрирован» где-нибудь на уличной спортивной площадке, где на уроки физкультуры собиралось сразу несколько классов или на перемене в школьном коридоре, еще менее – на улице или на пляже. Совсем не ощущался он только в одном месте – в кругу немногочисленных друзей.
Как можно понять, имея такой длительный и глубокий опыт травли, человек наблюдательный может кое-что рассказать. А если такой человек, преодолев эту беду, вырос и стал сильнее, то его знания приобретают еще большую ценность. Однако, помимо этих двух обстоятельств, есть еще и третье. А именно, не просто опыт работы в школе, но неоднократный опыт выявления и прекращения травли моих школьников. Причем, учитывая, что сегодня времена социальных сетей, не только в реальности, но и в группах социальных сетей.
Выше – пример травли в социальных сетях. Это группа одной из школ, где я работал. Группа прекратила свое существование, как место травли из-за моих действий. Об этом я рассказывал тут. Красные мазки – моя цензура. Представьте себе девочку (её комментарий имеется под картинкой), которая приходит в школу, понимая, что это унижающее изображение просмотрели 1700 раз, а 54 её знакомым оно понравилось. И только один человек смог пересилить страх и поддержать ее лайком. Учтите, что в школе ей не один десяток раз об этом напомнят...
И мы плавно переходим к тому, как сейчас травлю модно называть. Ей дают несколько названий. То, о чем я только написал выше называется «кибербуллинг». Сам буллинг – это когда один издевается над одним. А моббинг – это когда над одним издевается несколько человек. Как по мне, так все эти «термины» – выродки пустого сотрясания воздуха прозападными психолохами. И взять с них нечего, как и с самих «специалистов». Травля – она и есть травля. Простое русское слово, отлично отражающее суть явлений.
Когда-то мне в голову пришла неуверенная мысль: «А может рассказать специалистам, что это такое и что с ним делать?». Неуверенной она была по трем причинам:
1. С этим крайне тяжело бороться, учитывая возможности и методы наших учителей и психологов. Рассказать-то я расскажу, но кто и в какой мере сможет это применить?
2. Да и кто вообще захочет что-то применять? Вот, честное слово, не много специалистов я встречал за все время собственной учебы и работы, которые хотели бы просто обратить внимание на возможность данной проблемы (а присутствует она почти в каждом классе).
3. А кто меня услышит? Площадки у меня нет, популярности тоже. И какой смысл?
Однако, поразмыслив и руководствуясь принципом «Делай как должен и будь что будет» когда-то я «запилил» свой первый ролик, натянув маску на голову. Ролик быстро набрал более полутора тысяч просмотров в ВК. Удивившись, я стал смотреть, откуда просмотры. Оказалось, что его растащили по группам именно психологи. Сначала это удивило. Но подумав, я понял, что не имеющие ничего кроме пустого сотрясания воздуха психологи готовы "утащить" хоть что-то существенное. В таком случае, подумал я, надо систематизировать все что я знаю и выложить. Так и родился данный текст. Сейчас я его только выкладываю, немного редактируя.
Уверенно утверждаю, что более подробной и, главное, более привязанной к реальности информации вы не найдете нигде. Да, конечно, я что-то могу упустить. Могу забыть или просто не додуматься до какой-либо мелочи. Но в основном – всё тут.
Для того, чтобы как-то понять степень невыносимости бытия во время травли можно ознакомиться с художественными произведениями. На самом деле их не мало. Я рекомендую эстонский фильм «Класс» – с психологической точки зрения идеально выстроена картина усиления давления и изменение отношения группы к объектам травли.
Кроме фильма, приведу объемный отрывок из «Педагогической поэмы» Антона Семеновича Макаренко. Речь в нем пойдет об очень сложном воспитаннике Ужикове. Этот персонаж сильно пересекается с линией Рыжикова из повести «Флаги на башнях». И если кто-то хочет подробнее погрузиться в вопрос, то ему, конечно, нужно прочесть и её. Что касается самого Ужикова, то на него не могло подействовать ничего из «обычного» инструментария Макаренко. Вот как развивались события:
«Преступление Ужикова было раскрыто только на третий день. Я немедленно посадил Ужикова в канцелярии и дверях поставил стражу, чтобы предотвратить самосуд. Совет командиров постановил передать дело товарищескому суду. Такой суд собирался у нас очень редко, так как хлопцы обычно доверяли решению совета. От товарищеского суда Ужиков ничего хорошего не мог ожидать. Выборы судей происходили в общем собрании, которое единодушно остановилось на пяти фамилиях: Кудлатый, Горьковский, Зайченко, Ступицын и Перец. Переца выбрали, чтобы не обижать куряжан, Ступицын славился справедливостью, а первые три обещали полную невозможность мягкости или снисхождения.
Суд начался вечером, при полном зале. В зале были Брегель и Джуринская (чиновники из «минобра» того времени – мое примечание), приехавшие нарочно к этому делу.
Ужиков сидел на отдельной скамейке. Все эти дни он держался нахально, грубил мне и колонистам, посмеивался и вызывал к себе настоящее отвращение. Аркадий прожил в колонии больше года и за это время, несомненно, эволюционировал, но направление этой эволюции всегда оставалось сомнительным. Он стал более аккуратен, прямее держался, нос у него уже не так сильно перевешивал все на лице, он научился даже улыбаться. И все же это был прежний Аркадий Ужиков, человек без малейшего уважения к кому бы то ни было и тем более к коллективу, человек, живущий только своей сегодняшней жадностью.
Раньше Ужиков побаивался отца или милиции. В колонии же ему ничто не грозило, кроме совета командиров или общего собрания, а эта категория явлений Ужиковым просто не ощущалась. Инстинкт ответственности у Ужикова еще более притупился, а отсюда пошли и новая его улыбка, и новая нахальная мина.
Но сейчас Ужиков бледен: очевидно, товарищеский суд ему несколько импонирует.
Дежурный командир приказал встать, вошел суд. Кудлатый начал допрос свидетелей и потерпевших. Их показания были полны сурового осуждения и насмешки. Миша Овчаренко сказал:
— Вот тут, понимаете, говорят хлопцы, что Аркадий этот позорит колонию. Я так скажу, дорогие мои, не может этого быть, он не может такое — позорить колонию. Он не колонист, куда там ему, а разве можно сказать такое, что он человек? Посудите сами, разве он человек? Вот, скажем, собака или кошка — так, честное слово, лучше. Ну, а если спросить, что ему сделать? Нельзя же его взять и выгнать, это ему не поможет. А что я предлагаю: нужно построить ему будку и научить гавкать. Если дня три не покормить, честное слово, научится. А в комнаты его пускать нельзя.
Это была оскорбительная и уничтожающая речь. Ваня Зайченко хохотал за судейским столом. Аркадий серьезно повел глазом на Мишу, покраснел и отвернулся.
Попросила слова Брегель. Кудлатый предложил ей:
— Может быть, вы после хлопцев?
Брегель настаивала, и Денис уступил. Брегель вышла на сцену и сказала пламенную речь. Некоторые места этой речи я сейчас помню:
— Вы судите этого мальчика за то, что украл деньги. Все здесь говорят, что он виноват, что его нужно крепко наказать, а некоторые требуют увольнения. Он, конечно, виноват, но еще больше виноваты все колонисты.
Колонисты затихли в зале и вытянули шеи, чтобы лучше рассмотреть человека, который утверждает, что они виноваты в краже Ужикова.
— Он у вас прожил больше года и все-таки крадет. Значит, вы плохо его воспитывали, вы не подошли к нему, как следует, по-товарищески, вы не объяснили ему, как нужно жить. Здесь говорят, что он плохо работает, что и раньше крал у товарищей. Это все доказывает, что вы не обращали на Аркадия должного внимания.
Зоркие глаза пацанов, наконец, увидели опасность и беспокойно заходили по лицам товарищей. Необходимо признать, что пацаны не напрасно тревожились, ибо в этот момент коллектив стал перед угрозой. Но Брегель не увидела тревоги в собрании. С настоящим пафосом она закончила:
— Наказывать Аркадия — значит мстить, а вы не должны унижаться до мести. Вы должны понять, что Аркадий сейчас нуждается в вашей помощи, он в тяжелом положении, потому что вы поставили его против всех, здесь приравнивали его к животному. Надо выделить хороших парней, которые должны взять Аркадия под свою защиту и помочь ему.
Когда Брегель сошла со сцены, в рядах завертелись, загалдели, заулыбались пацаны. Кто-то серьезно-звонко спросил:
— Чего это она говорила? А?
А другой голос ответил немного сдержаннее, но в форме довольно ехидной:
— Дети, помогите Ужикову!
В зале засмеялись. Судья Ваня Зайченко отвалился на спинку стула и стукнул ногами в ящик стола. Кудлатый сказал ему строго:
— Ванька, собственно говоря, какой ты судья?
Ужиков сидел, сидел, склонившись к коленям, и вдруг прыснул смехом, но немедленно же взял себя в руки и еще ниже опустил голову. Кудлатый что-то хотел сказать ему, но не сказал, покачал только головой и поколол немного Ужикова взглядом.
Брегель, кажется, не заметила этих мелких событий, она о чем-то оживленно говорила с Джуринской.
Кудлатый объявил, что суд удаляется на совещание. Мы знали, что меньше часа судьи не истратят на юридические препирательства и писание приговора. Я пригласил гостей в кабинет.
Джуринская забилась в угол дивана, спряталась за плечо Гуляевой и тайком рассматривала остальных, видимо, искала правду. Брегель была уверена, что сегодня она преподала нам урок «настоящей воспитательной работы». Я чувствовал в себе страшное упрямство, не упрямство прямоты, не упрямство торжества, нет, упрямство горечи и какой-то неопределенной беспросветной моей работы.
Брегель спросила:
— Вы, конечно, не согласны со мной?
Я ответил ей:
— Хотите чаю?
У этих людей гипертрофия силлогизма. Это средство хорошо, это плохо, следовательно, нужно всегда употреблять первое средство. Сколько нужно времени, чтобы научить их диалектической логике? Как им доказать, что моя работа состоит из непрерывного ряда операций, более или менее длительных, иногда растягивающихся на целые годы и при этом всегда имеющих характер коллизий, в которых интересы коллектива и отдельных лиц запутаны в сложные узлы. Как их убедить, что за семь лет моей работы в колонии не было случаев, совершенно схожих? Как им растолковать, что нельзя приучать коллектив переживать неясную напряженность действия, опыт общественного бессилия, что в сегодняшнем суде объектом воспитательной работы является не Ужиков и не четыреста отдельных колонистов, а именно коллектив?
Дежурный пригласил нас в зал. В полной тишине, стоя, колонисты выслушали приговор.
Приговор:
"Как врага трудящихся и вора, Ужикова нужно с позором выгнать из колонии. Но, принимая во внимание, что за него просит Наркомпрос, товарищеский суд постановил:
1. Оставить Ужикова в колонии.
2. Не считать его членом колонии на один месяц, исключить из отряда, не назначать в сводные отряды, запретить всем колонистам разговаривать с ним, помогать ему, есть за одним столом, спать в одной спальне, играть с ним, сидеть рядом и ходить рядом.
3. Считать его под командой прежнего командира Дмитрия Жевелия, и он может говорить с командиром только по делу, а также, если заболеет, — с врачом.
4. Спать Ужикову в коридоре спален, а есть за отдельным столом, где укажет ССК, а работать, если захочет, в одиночку, по наряду командира.
5. Всякого, кто нарушит это постановление, немедленно выгнать из колонии по приказу ССК.
6. Приговор начинает действовать сразу после утверждения заведующим колонией".
Приговор был одобрен аплодисментами собрания. Кузьма Леший обратился к нам:
— От-то здорово! Вот это поможет. А то говорят: помогите бедному мальчику, сделайте ему отмычки, хе!
Простодушный Кузьма говорил все это в лицо Брегель и не соображал, что говорит дерзости. Брегель с осуждением посмотрела на лохматого Лешего и сказала мне официально:
— Вы, конечно, не утвердите это постановление?
— Надо утвердить, — ответил я.
В пустой комнате совета командиров Джуринская отозвала меня в сторону:
— Я хочу с вами поговорить. Что это за постановление? Как вы на это смотрите?
— Постановление хорошее, — сказал я. — Конечно, бойкот — опасное средство, и его нельзя рекомендовать как широкую меру, но в данном случае он будет полезен.
— Вы не сомневаетесь?
— Нет. Видите ли, этого Ужикова в колонии очень не любят, презирают. Бойкот, во-первых, на целый месяц вводит новую, узаконенную форму отношений. Если Ужиков бойкот выдержит, уважение к нему должно повыситься. Для Ужикова достойная задача.
— А если не выдержит?
— Ребята его выгонят.
— И вы поддержите?
— Поддержу.
— Но как же это можно?
— А как же можно иначе? Коллектив имеет право защищать себя?
— Ценою Ужикова?
— Ужиков поищет другое общество. И это для него будет полезно.
Джуринская улыбнулась грустно:
— Как назвать такую педагогику?
Я не ответил ей. Она вдруг сама догадалась:
— Может быть, педагогикой борьбы?
— Может быть.
В кабинете Брегель собралась уезжать. Лапоть пришел с приказом.
— Утверждаем, Антон Семенович?
— Конечно. Прекрасное постановление.
— Вы доведете мальчика до самоубийства, — сказала Брегель.
— Кого? Ужикова? — удивился Лапоть. — До самоубийства? Ого! Если бы он повесился, не плохо было бы… Только он не повесится.
— Кошмар какой-то! — процедила Брегель и уехала.
Эти женщины плохо знали Ужикова и колонию. И колония и Ужиков приступили к бойкоту с увлечением. Действительно, колонисты прекратили всякое общение с Аркадием, но ни гнева, ни обиды, ни презрения у них уже не осталось к этому дрянному человеку. Как будто приговор суда все это взял на свои плечи. Колонисты издали посматривали на Ужикова с большим интересом и между собою без конца судачили обо всем происшедшем и обо всем будущем, ожидающем Ужикова. Многие утверждали, что наказание, наложенное судом, никуда не годится. Такого мнения держался и Костя Ветковский.
— Разве это наказание? Ужиков героем ходит. Подумаешь, вся колония на него смотрит! Стоит она того!
Ужиков действительно ходил героем. На его лице появилось явное выражение тщеславия и гордости. Он проходил между колонистами, как король, к которому никто не имеет права обратиться с вопросом или с беседой. В столовой Ужиков сидел за отдельным маленьким столиком, и этот столик казался ему троном.
Но увлекательная поза героя скоро израсходовалась. Прошло несколько дней, и Аркадий почувствовал тернии позорного венца, надетого на его голову товарищеским судом. Колонисты быстро привыкли к исключительности его положения, а изолированность все-таки осталась. Аркадий начал переживать тяжелые дни совершенного одиночества, дни эти тянулись пустой, однообразной очередью, целыми десятками часов, не украшенных даже ничтожной теплотой человеческого общения. А в это время вокруг Ужикова, как всегда, горячо жил коллектив, звенел смех, плескались шутки, искрились характеры, мелькали огни дружбы и симпатии. Как ни беден был Ужиков, а эти радости для него уже были привычны.
Через семь дней его командир Жевелий сказал мне:
— Ужиков просит разрешения поговорить с вами.
— Нет, — сказал я, — говорить с ним я буду тогда, когда он с честью выдержит испытание. Так ему и передай.
И скоро я увидел с радостью, что брови Аркадия, до того времени неподвижные, научились делать на его челе еле заметную, но выразительную складку. Он начал подолгу заглядываться на ребят, задумываться и мечтать о чем-то. Все отметили разительную перемену в его отношении к работе. Жевелий назначал его большею частью на уборку двора. Аркадий с неуязвимой точностью выходил на работу, подметал наш большой двор, очищал сорные ящики, поправлял изгороди у цветников. Часто и по вечерам он появлялся во дворе со своим совком, поднимая случайные бумажки и окурки, проверяя чистоту клумб. Целый вечер однажды он просидел в классе над большим листом бумаги, а наутро он выставил этот лист на видном месте:
КОЛОНИСТ, УВАЖАЙ ТРУД ТОВАРИЩА,
НЕ БРОСАЙ БУМАЖКИ НА ЗЕМЛЮ.
— Смотри ты, — сказал Горьковский, — товарищем себя считает…
На половине испытания Ужикова в колонию приехала товарищ Зоя. Был как раз обед. Зоя прямо подошла к столику Ужикова и в затихшей столовой спросила его с тревогой:
Вы Ужиков? Скажите, как вы себя чувствуете?
Ужиков встал за столом, серьезно посмотрел в глаза Зои и сказал приветливо:
— Я не могу с вами говорить: нужно разрешение командира.
Товарищ Зоя бросилась искать Митьку. Митька пришел, оживленный, бодрый, черноглазый.
— А что такое?
— Разрешите мне поговорить с Ужиковым.
— Нет, — ответил Жевелий.
— Как это — «нет»?
— Ну… не разрешаю, и все!
Товарищ Зоя поднялась в кабинет и наговорила мне разного вздора:
— Как это так? А вдруг он имеет жалобу? А вдруг он стоит над пропастью? Это пытка, да?
— Ничего не могу сделать, товарищ Зоя.
На другой день на общем собрании колонистов Наташа Петренко взяла слово:
— Хлопцы, давайте уж простим Аркадия. Он хорошо работает и наказание выдерживает с честью, как полагается колонисту. Я предлагаю амнистировать.
Общее собрание сочувственно зашумело:
— Это можно…
— Ужиков здорово подтянулся…
— Ого!
— Пора, пора…
— Поможем мальчику!
Потребовали отзыва командира. Жевелий сказал.
— Прямо говорю: другой человек стал. И вчера приехала… эта самая… Да знаете ж!
— Знаем!
— Она к нему: мальчик, мальчик, а он — молодец, не поддался. Я сам раньше думал, что с Аркадия толку не будет, а теперь скажу: у него есть… есть что-то такое… наше…
Лапоть осклабился:
— Выходит так: амнистируем.
— Голосуй, — сказал колонисты. А Ужиков в это время притаился у печки и опустил голову. Лапоть оглянул поднятые руки и сказал весело:
— Ну что ж… единогласно, выходит. Аркадий, где ты там? Поздравляю, свободен!
Ужиков вышел на середину, посмотрел на собрание, открыл рот и… заплакал.
В зале заволновались. Кто-то крикнул:
— Он завтра скажет…
Но Ужиков провел по глазам рукавом рубахи, и, приглядевшись к нему, я увидел, что он страдает. Аркадий, наконец, сказал:
— Спасибо, хлопцы… И девчата… И Наташа… Я… тот… все понимаю, вы не думайте… Пожалуйста.
— Забудь, — сказал строго Лапоть.
Ужиков покорно кивнул головой. Лапоть закрыл собрание, и на сцену к Ужикову бросились хлопцы. Их сегодняшние симпатии были оплачены чистым золотом. Я вздохнул свободно, как врач после трепанации черепа».
Первая часть, вторая часть, третья часть.
Все вместе находится тут.