Словно чья-то невидимая огромная рука вырывает ее из постели и бросает к окну. Часто и жутко дыша, Бабушка силится открыть его, но заедает шпингалет – и она начинает сипло выть, дико глядя перед собой и судорожно тряся гремящую раму, – а Мила уже рядом с ней, пытается заглянуть в ее мутные от смертного страха, словно подернутые сизой пленкой глаза, и тоже в запредельном ужасе повторяет:
- Что с тобой?! Что с тобой?! Что с тобой?! – на самом-то деле у нее выходит: «А-ой!! А-ой!!! А-ой!!!».
Но вот окно распахнуто, со двора, уже вполне светлого, врывается тугая волна прохлады – но Бабушке не легче. Она теперь держится за грудь:
- Да это – сердце… Это сердце, Мила… – замирающим шепотом свистит она и вдруг вся тяжелеет, цепляется за подоконник.
Мила не впервые слышит это слово – Бабушка часто говорила раньше, обнимая ее: «Ух, и колотится же у тебя сердце, Мила! И как только не выскочит!» – и прижимала теплую ладонь туда, где внутри у Милы трепыхалось что-то маленькое и неустанное, которое всегда играет и бегает в ней, даже когда Мила спит… Еще это сердце как-то дает о себе знать, если Мила чему-то очень радуется – там так сладко-сладко ноет, как будто ешь сгущенку, и так пусто становится, когда обидно… или страшно… Да, Мила очень хорошо понимает, что такое сердце. Она и Бабушкино сердце не раз слышала, когда прижималась к ней: оно стучало ровно, гулко, надежно… Должно быть, оно такое крупное, горячее… Мила почему-то видит его красным… Но что оно сейчас делает в Бабушке – это большое сердце? А вдруг оно выскочит и – убежит? Что тогда будет? Мила сразу решает, что если сердце сейчас выскочит из Бабушки, то она его поймает. Это просто: хвать – как бабочку. Но не съест его, а сразу вернет, потому что у нее уже есть внутри одно. Должно быть, она когда-то давно его проглотила…
Но Бабушкиного сердца нигде не видно, а сама она всем телом лежит на подоконнике, и Мила замечает вдруг, что и лицо ее, и губы, и даже глаза – все это точно такое же белое, как и рубашка… Она отталкивается руками от рамы, еле слышно стонет:
- Нет уж, дудки, Мила… Я не умру – так… Одна… Слишком глупо… Не хочу… Не позволю…
Она делает шаг к кровати, шатается, прислоняется к шкафу… Ее надрывное дыхание заполняет всю комнату – Мила бросается на помощь…
- Не путайся под… ногами… дай… дойти… – хрипит Бабушка и делает еще рывок, упирается локтями в спинку кресла…
Там она судорожно переводит дыхание, тянется к тумбочке… Телефон! Она хватает телефон, и ее мотает с ним к двери. Бабушка ушибается о косяк, но он же и служит ей опорой… Черная коробочка у ее уха…
- Дима… – голос Бабушки не похож на ее собственный, и вообще на человеческий. – Вызывай «скорую»… Мне… Сердце… Сейчас попробую… открыть… Если… не смогу – ломай… – коробочка летит на пол, Мила кидается к ней, оттуда горит белый свет, и еще слышны какие-то звуки.
- А-я-а! – громко зовет Мила. – У-и-и! У-и-и!
А Бабушка уже в прихожей, она всем телом прислонилась к входной двери, что-то гремит – и дверь вдруг подается наружу. Бабушка сползает по ней, опускается на колени, руки ее уже там – в той Другой Жизни, куда Миле ходу нет. Там иной цвет и чужой запах, там опасно, оттуда приходят незнакомые люди, к этой двери Миле и подходить запрещено! Но Бабушка стоит на коленях, упираясь ладонями в пол, как раз поперек заветного рубежа, голова ее опускается все ниже, ниже, вместо дыхания вырываются слабые всхлипы… Но Мила не убегает. Подвывая от страха, она стоит рядом с Бабушкой и ждет, сама не зная чего…
Но вот поблизости раздаются быстрые шаги и знакомый голос. Это Друг, понимает Мила и отступает в квартиру. Он знает, что делать, сейчас опять все окажется, как прежде… Давай же, Бабушка, вставай, вставай! Но, увидев Друга, Бабушка не поднимается, а, наоборот, падает вниз лицом...
- Ляля-а!!! – басом зовет Друг. – Лялечка, ты чего это?!!
В их маленькой квартирке происходит такое, чего раньше никогда не бывало… Вдруг появляются совсем незнакомые мужчины в синей, как дерево во дворе, одежде, они что-то делают с лежащей на диване Бабушкой, витает страшное, корявое слово «инфаркт», звенит стекло и железо, отвратительные запахи заполняют комнату… Но не это пугает Милу, забившуюся в кресло и всеми позабытую. Ее пугает Тьма… Она не видит ее, но чувствует, как она нависает над Бабушкой, растопыривается уродливым облаком над их безопасным диваном и набухает, набухает чернотой…
- Она выживет? Она выживет? – беспрестанно спрашивает Друг у всех мужчин по очереди.
А они рассеянно отвечают:
- Вроде, должна…
И снова звякает железо и стекло, что-то падает на пол, и вдруг раздается Бабушкин короткий мучительный вдох.
- Лялечка, я здесь! – кидается к ней Друг, расталкивая мужчин, но они отстраняют его и мрачно спрашивают Бабушку:
- В больничку поедете?
- Поедет! – поспешно отвечает за нее Друг. – Еще как поедет! А носилки у вас есть?
В комнате оказывается странная узкая кровать на высоких блестящих ногах с колесами, мужчины вместе поднимают Бабушку и кладут сверху. Мила мельком видит ее неузнаваемое маленькое лицо, повернутое к Другу:
- Мила… Ты – Милу… Нужен уход… Кормить… Там, в холодильнике… Ей нельзя одной… Ключи… – шелестит она.
Он машет на Бабушку обеими руками, будто ловит белых бабочек:
- Да разберусь я! Ничего с твоей Милой не сделается! Ты, только, ради Бога не волнуйся! Тебе нельзя волноваться!
И все. Одна Мила. Нет Бабушки. И никого нет. Только День. Но он никогда ничего не говорит.
Продолжение следует
Книги автора находятся по ссылкам: