Утро было странным, а пришло незамеченным.
Тоненько пропело что-то, грохнуло над головой: и…и-и-дыц!
Что за притча, подумал Чика, сладко потягиваясь, неужто бабка форточку не закрыла? Не проснулся дом, не бродят в нём запахи. Солнце на полу, а Чика в кровати… ну и ну! Торопясь, зашарил Чика пятками по полу, отыскал единственный тапок. Второй, смеялась бы бабка, к подружке в гости ушёл. Вздохнул Чика, бросил тапок обратно.
По коврам домотканым, доскам обшарпанным босиком пробежаться несложно.
Тронул печку – холодная. Глянул на плиту – ни крошечки!
Тишина вокруг, сонные мухи.
В пять шагов достиг Чика спальни, занавеску отдёрнул:
– Ну всё, баба Шура! Лизать тебе сковородки…
И не смог продолжить: на том свете.
1.
Застыла бабка, упершись взглядом в пришельцев – или, как там, ангелов? – портящих, по мнению Чики, лучший уголок спальни, убранный вышитым рушником, скрашенный лампадкой, свечкой, лёгкими осенними паутинками. В гляделки играет, подумал Чика.
Качаемая сквозняком паутина вызвала во рту неудержимую горечь.
Сплюнул Чика. Мёртвые лики с золотыми тарелками косились неодобрительно, словно остались без завтрака.
За плевок, конечно, ангелы не похвалят, подумал Чика, но за лампадкой не углядели, угасла лампадка.
Тоже мне, иконы называются, нагрубил Чика.
И перевёл взгляд на бабушку Шуру.
Костяной стал у бабки носик, остренький. Как у птички, подумал Чика.
На месте болтливого рта – провал. Серая слюна к подбородку присохла.
Выцветшими глазами смотрит в спальню Бяшка, домовитый олень с настенного коврика. Удивляется бабкиной неподвижности. Крикнул Чика с досадой и болью, осознав, что нет рядом бабы Шуры. Бросился к соседям, на улицу. Любимица-Пеструшка что-то объясняла товаркам, коротая время у калитки, поджидая свою Фортуну – загорелый ковшик пшена.
Кинулась под ноги, так что чуть не грохнулся Чика, справился на бегу.
– Отвяжись, дура! – крикнул курице, надёжно запирая калитку.
Разбегутся, собирай их потом, засранок…
Через улицу, в старом доме, сложенном из тёсаных брёвен, с крышей бордовой, как свёкла – одинокая тётя Вера.
2.
Жизнь у Чики протекала неплохо.
С утра до вечера в делах-заботах. Курам дать пшена, гвоздь какой забить по хозяйству, с ребятами либо за земляникой в лес, либо за плотвой на озеро, да просто поозоровать. Но лето, шестое по Чикиному исчислению, закончилось. Разъехалась ребятня, а Чика остался с бабкой. Выкопали картошку, просушили на полу, сгрузили в погреб. Чика во всём помогал бабе Шуре: копал, носил рюкзачком овощи, собирал червей на рыбалку. Осенний день зиму кормит, приговаривала бабка, неделя весну справляет. Чика да тётя Вера, больше и поговорить бабке было не с кем. Мать Чики, Клава, вторыми родами умерла, когда ему минуло четыре года.
Отец, Николай, уехал через месяц после смерти жены в город на заработки. Квартиру ждали, говорила бабка.
Чика недоумевал: квартира не поезд, чего её ждать-то? Откуда, зачем…
Примерно через год после отцовского побега бабка сказала Вере: выбрал Николай другую семью. Чику услышанное позабавило. Он представил себе отца, собирающего по городу, как грибы, увешанных шляпками мальчиков, женщин, девочек… но всё-таки опечалился. Чтобы поднять настроение, мальчик вспомнил, как ходил однажды за грибами вместе с родителями, совсем ещё маленький, и быстро выбился из сил. Между тем, жаловаться Чику отучили почти во младенчестве. Да и хныкать попусту, дела девчачьи… чтобы вернуться к дому, Чика стал незаметно бегать перед родителями, топтать ногами грибы: нечего собирать – значит, поворачивай домой! Хитрость была раскрыта. Растроганный Николай, усадив Чику, звавшегося в ту пору Тимофей, Тим, Тимошенька, на плечи, направился к дому, несмотря на протесты матери. По дороге Чика, сам того не желая, взрослых снова рассмешил.
Увидал на дороге подкову и крикнул:
– Гляньте, конь тапочек потерял!
Пока соседка, охая, мыла полы и убирала бабку, Чика, не находя себе места, бродил по комнатам, кренясь над покатым полом, как самолёт-разведчик. Закончив, тётя Вера, худая, мосластая женщина неопределённо-старушечьего возраста, привела Чику к себе. Усадив малыша на кухне, велела никуда не уходить, налила пустого борща, а сама отправилась в сельсовет.
Именно Вере Чика был обязан своим прозвищем.
Как-то под вечер, болтая с бабкой, Вера тронула за плечо крутившегося поблизости малыша:
– Бедный ты поскрёбышек! Не горюй. Всё будет чики-пуки, Перевозчиков-младший… вихрастый, как воробышек – ну, Чика и есть.
Прозвище прижилось, ко многому привыкаешь.
Из сельсовета Вера возвратилась с казённой бумагой в синих кляксах, сгребла в узелок нехитрый Чикин скарб и велела собираться в детдом. Жила Вера одиноко, перемен не ждала: самой бы протянуть, к чему ей нахлебники?! Ночь в чужом доме пролетела незаметно.
Проспав от силы часа четыре, Чика решил: поеду к отцу!
3.
Вспомнив навыки путешественника, привитые родителями, засобирался Чика в дорогу чуть свет.
Нарезал хлеба-чернушки, сбрызнул водой из ковшика, солью присыпал, стопочкой завернул в газету. Догорало огородами бабье лето, и Чика надеялся, что хлеб удастся по дороге высушить, переделав в настоящие сухари. Помахивая белым полотняным мешочком с вышитыми бабой Шурой подсолнухами – сложены в нём были полотенце, мыло, чистые трусики, носки и майка, а также будущие сухари и бутылка от бон-аквы с колодезной водой – вышел Чика за окраину родного Сельца. Оголец, штаны на лямках, ковыряет задумчиво пыль на обочине.
Перед собой он держит повыше резинки в штанах квадрат посылочной фанерки с надписью: «ПАЕДУ С ВАМЕ».
Легенду подорожную беглец хорошо продумал, однако путь к отцу представлялся смутно.
Из разговоров взрослых следовало, что от Сельца ему надо к райцентру, в Россоши, а оттуда поездом в Вольск. Что делать в Вольске, Чика не знал, приходилось надеяться на авось. Помнил Чика слова отца: на Руси дорог нет, одни направления. Глядишь, и повезёт… Прервав его невесёлые размышления, прокашлялся от пыли «каблук» – в Россоши едет почта. Конопатый и весёлый, как блин на пасху, сияет за рулём дядя Паша:
– Привет, Чика! Далеко ли без сухарей?
– В райцентр, дядя Паша! Тётка Вера за творогом послала…
– Садись! Пешком не дойти, если по дороге не вырастешь.
В Россошах Паша высадил Чику у гастронома на площади, полагая, что обратно мальца захватит рейсовый пазик.
Однако у Чики были совершенно иные планы.
Надо было садиться в поезд, и он стал приглядываться к покупателям, пытаясь определить, у кого, без риска быть пойманным, можно разузнать дорогу к вокзалу. Вошла настырная, как сельский праздник с гармонью, тётя в небывалых размеров розочках – спереди, сзади, повсюду – и с девочкой, Чикиной ровесницей. Пристроился Чика в очередь.
Шепчет девочке: дорогу к вокзалу знаешь?
– Мама, он пристаёт! – заорала вредная пигалица.
– Да что ж это!!! – охнула тётя. – Шагу не ступишь! Куда милиция смотрит?!
– Дыр-быр-дыр!!! – взревела очередь. – Смотрят-мотрят…
Чика вылетел наружу, как осколок снаряда.
Покружил по площади, подошёл к пивному ларьку.
Богатый в Россошах ларёк – с сигаретами, мойвой, пивом и мужиками. Курят мужики за пивом, жрут копчёную мойву. Аж за ушами противно трещит.
Ленивые, как мухи, ползут в разговоре фразы:
– А она что?
– Да сначала ништяк! А на днях, падла, простатитом вдруг заразила…
– Иди ты! Он что, заразный?
– А с чего бы с им трахаться не велят?!
Мужики заметили Чику:
– Чего трёшься? Щас как..
– Мне к поезду надо.
– Ну так иди! От жилконторы налево, по тропинке и выйдешь.
– Дяденьки, вы мелочью не богаты?
– На вот рыбку, отваливай.
Чика потрепал зубами мойвину спинку. Удивился, с чего это вдруг – про мелочь его понесло? Подбежала собака, ткнулась в руку страшной дворянской мордой. Слизнула с Чикиной ладони остатки мойвы. Съела не спеша, шевельнула хвостиком. Чика тоже ей подмигнул и отправился к поезду.
4.
– Да нет по четвергам дороги на Вольск! – сипела тётка-кассирша. – Вторник, среда, суббота. Что, у тебя родители расписание сами не могут прочесть?
– Ага, – легко согласился Чика. – Совсем ничего они сами не могут.
Тётка проводила его долгим взглядом, но Чика уже бился над проблемой ночлега. Когда по травку выползает сизая изморозь, тут не до радостей вольного сна. Хотя, рассуждал про себя Чика, кому как. Вот, например, мужик: лёг себе в тощие пеньки от сирени, никакой морозец не берёт. Зато у него берут! Опомнившись,Чика бросился к мальчишкам, чистившим карманы пропойцы:
– Эй, пацаны, не трожьте! А вдруг у него маленький есть?
– Маленькая! Уже была! – похвастал четвертинкой один из подростков.
– Полиция!!! – заверещал Чика, сам себе удивляясь: чего я встреваю?
Пацаны переглянулись.
Пожали плечами, начали Чику бить.
– Ох, сейчас я всем надаю! – раздался высокий голос.
Чика подумал, не прибыл ли кто из бабкиных ангелов. Закрыл глаза и принюхался.
Пахло халвой, цветами и воском, словно ангелы налетались по свету и устроили привал в чайхане.
– Подымайся, храбрец, весь нос в крови! – приказал голос. – Как зовут? Ты откуда?
По-военному, в нескольких словах Чика изложил ситуацию. Над ним возвышалась милая девушка лет семнадцати в бежевом плаще, сером платьице и колготках с белыми туфлями. Не ангел, подумал Чика. Скорее, русалка.
– Вот что, Чика, пойдём ко мне! Будем петь и веселиться, – сказала русалка, блеснув зубами, и весёлая чёлка лавиной пала ей на глаза. – Ах, да! Ты у нас такой джентльмен… меня зовут Любка.
Любка отгородила Чике угол в своей комнатушке, заставив его вначале поужинать.
Они вместе оттянули от стены здоровенный платяной шкаф. Весело переругиваясь, разобрали и застелили чистыми тряпками розовую раскладушку.
– А теперь – извольте мыться! Ну-ка, Чика, не лениться! – вскричала Любка.
В жестяную ванну мигом налит был кипяток, с долгими пререканиями разбавлен из ведра холодной водой. Не желавшего расстаться с трусиками Чику погрузили в восхитительную пену, намылили давно не стриженные вихры. Прижатый к высокой женской груди, Чика с восторгом прислушивался к новым для себя ощущениям.
Запахи Любки, казалось, витали внутри него, переплетались с дыханием, кружили голову…
– Смотри, женилка какая выросла! – прокричала Любка, рассмеявшись, мазнула рукой по туго набрякшим Чикиным причиндалам. Не успевший понять, что к чему, Чика густо покраснел и надулся. Сделав вид, что не заметила его неловкость, Любка сполоснула отменно вымытого малыша, вытерла насухо и, завернув в огромное махровое полотенце, отнесла на раскладушку.
– Поживёшь, дальше видно будет, – сказала Любка.
Фыркнула, сдувая пену с волос.
– Да где поживу… к отцу бы надо, – слабо запротестовал Чика.
И сразу уснул.5.
Снился Чике хромой цыган в жёлтой кофте, укрощавший лошадь-звезду. Хотя, по правде, её звали Зорькой.
– Ай, чу-чу-чу… – говорил цыган, дуя в конские ноздри.
И Зорька, готовая мчаться, а не таскать унылую упряжку, играла копытом, била всеми цветами радуги.
– Ай, чу-чу! – говорил цыган. – Хочешь, Чика, пойти в цыганы?
– Я не Чика, я Тим! – отвечал Чика хриплым шёпотом.
– Ай, чу, чу… умер Тим, да и хрен бы с ним! – сказал на это несносный цыган.
– А лошадь дашь? – спросил тогда Чика.
– А душу дашь? – спросил упрямый цыган.
Тут вышла Чикина бабка с метлой, сказала: кыш, ироды! Нанесли песку, навели тоску.
И лучики лошадкины тут же погасли.
Хлопотал кто-то за шкафом. Дышал с надрывом.
Бились за свободу вольные большие тела.
– Э… эй! Вы чего? – вскинулся Чика, до конца не проснувшись.
Из-за шкафа к раскладушке вышел расписной мужик, до пояса в иероглифах, а ниже в чёрных трусах с драконами:
– Ты кто, чудовище?
– Любкин хахаль, – хмуро, с вызовом откликнулся Чика.
За шкафом всхлипнула Любка, смешком подавилась.
– Интересные шляпки носила буржуазия, – протянул незнакомец. – Ничего не выйдет, уважаемый! Это я как раз – Любкин хахаль. Ты петь умеешь? Отвечай как есть.
Чика запечалился: петь он любил, но единственная известная ему до конца песня «Нас было три весёлых атамана, Галочку поймали у фонтана», горячо ценимая местными пацанами, к обстановке явно не подходила.
– Петь не люблю… зато стихи знаю, – нашёлся Чика. – Страшные, «Лукоморье» называются.
– Чего там страшного? – улыбнулся незнакомец, садясь на край раскладушки. – А впрочем… сколь душа ни пой, всё на небо просится. Пусть будет «Лукоморье»… Звать-то как тебя, детская неожиданность?
Хотелось Чике пояснить: ну как же! Ходит в сказке бабай, пугает всех.Там, говорит, чудеса, там леший бродит. Русалка на ветвях сидит, Любой кличут, страшно ей… но сдержался, ответил кратко:
– Чика.
– Серьёзно? А я зовусь Братец Лис. Ты чей по жизни?
– Был бабкин, теперь ничей, – вздохнул Чика. – Меня, наверное, ищут… я в город еду. К отцу.
– Меня, братан, три года ищут, однако я тоже ничей, – вздохнул Братец Лис. – Ну что, попробуем выжить? С хитрованом не пропадёшь!
Припомнил Чика слышанную по радио сказку.
Хотел напомнить, что хитрован-то в сказке был совсем не тот, кто звался Лисом.
Но вовремя передумал.
Взрослые признают лишь чужие ошибки.
– Здесь-то что потерял? – спросил Братец Лис.
– Бабушка умерла, – признался Чика и шумно всхлипнул.
– Ну-ну, не реви! Бабушки, брат – лучшие люди, какие живут на свете, – убеждённо сказал Братец Лис. – Их первыми Господь и принимает к себе.
– А меня к ней Господь не примет? – спросил Чика, утирая глаза.
– Всех нас однажды примут – здесь ли, на небе, – сказал Братец Лис, и глаза его наполнились грустью, как синевой к заходу солнца запоздало темнеют глубины горного озера. – Никто не знает, где лучше.
– Мне в город надо, – сказал Чика. – К отцу.
Встал с розовой раскладушки Братец Лис.
Покрутил в руках полотняный Чикин мешок с роскошной бабкиной вышивкой, провёл по дну мешка быстрыми пальцами, определяя содержимое.
И пропел: жёлтые подсолнухи, жизнь моя фартовая…
Любка в сорочке приблизилась, быстро зашептала мужчине на ухо.
– Нишкни безропотно! – сказал Братец Лис. – Тут дело мужское.
И Чика решил: нечего ждать, поеду с Лисом!6.
Плацкартный вагон битком.
Братец Лис улыбнулся Чике, кивнул: начинай!
Встал Чика в проходе, объявил самым громким тоном:
– Внимание, граждане! Московское время – пятнадцать часов. Начинаем концерт по заявкам. Артист Чика прочтёт текст Пушкина «Лукоморье». И тонким, распевным голосом – так когда-то читала мама, листая растрепанный серый томик – начал:
– У лукоморья дуб зелёный,
Златая цепь на дубе том…
Народ перестал жевать. Напрочь притих вагон, озадачился.
Придвинулись к Чике изголодавшиеся по искусству глаза.
– И днём, и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом…
В соседнем купе Братец Лис показал ему большой палец: давай, артист!
И потащил с полки чёрные сумочки, какой-то кожаный мешочек с ремнём…
– Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей,
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей…
Выл и вскрикивал Чика истошным голосом, отпугивая пассажиров от страшной сказки.
От непонятного Лиса, перепутавшего багаж.
От несуразных реалий, путающих взрослую жизнь.
От непослушных слез, бьющихся в голову.
Мешающих взять остаток дыхания…
– Господи, да ведь нас обокрали! – рванулся за стенкой высокий голос.
И Чика замолк растерянно, подумал: теперь уж точно, слетелись ангелы.
Но кричала, к сожалению, всего лишь ограбленная хозяйка сумочки. Заголосила вторая. Братца Лиса оттолкнули от выхода из вагона, когда он взялся за ручку двери.
– Граждане, – только и успел сказать Братец Лис.
Усатый дембель, весь в шнурах с бранденбурами и огромных выменянных значках, ударил пойманного вора крепким кулаком прямо в пах.
Глаза Лиса закатились, он покачнулся и рухнул на замызганный пол.
Пассажиры бросились затаптывать пойманного воришку, как пастухи таёжный пожар.
– Не трогайте его! Это мой папа!!! – отчаянно завопил Чика.
Пассажиры на минуту опешили. Занесли кулаки.
Но Фортуна не спускала с Чики единственного глаза. Второй глаз Фортуны наверняка был залит слезами.
В вагоне появились проводница, бригадир поезда с седыми висками и хмурый капитан в форме линейного отряда на железной дороге.
– Ат-ставить!!! – заорал бригадир, посинев надутыми венами.
Пассажиры замерли, дембель вытянулся по стойке «смирно».
Капитан, с уважением покосившись на бригадира, представился:
– Капитан Батько. А что это тут у вас?
– Кража двух сумочек и барсетки. Преступник задержан! А это малолетний сообщник, – чётко доложил дембель.
– Благодарю за службу, – сказал капитан с лёгкой иронией. – Преступника изолируем. Сообщника ко мне… свидетелей прошу остаться, остальным пройти на места.
И пристегнул к запястью Лиса блестящий наручник.7.
– Товарищ капитан, разрешите доложить: работавший электриком Перевозчиков Николай Романович, семьдесят восьмого года рождения, сменил место службы в районной администрации города Вольска и уехал из области. Отыскать его в настоящее время не представляется возможным…
Капитан глянул Чике в глаза, в самое сердце:
– Не было батьки, сыну, и это тебе не батька… Шматюк, свободен! Вот что, малый, а давай-ка ко мне! Роскошная двухкомнатная квартира, тётя Соня очень любит детей… да-да, у меня и собака есть, Кузей звать! Доберман, не хухры-мухры.
– Кусается? – спросил потерянный Чика, не справляясь с потоком мыслей.
– Кто кусается, Соня? – растерянно спросил капитан.
– Да Кузя, кто же ещё! – сказал Чика и рассмеялся, словно разом выдохнул нелепую жизнь.
Капитан взял мальчика за руку и вывел из комнаты для допросов.
За стеной, в кабинете следователей, рвался к людям давно потерянный голос:
– Берега качают лодку,
Ну, а я ласкаю глотку
Медовухою,
После лишнего глоточку
Глядь, плыву не в одиночку –
Со старухою…
.
Автор: Stan Golem
Источник: https://litbes.com/chika-ili-put-kenguryonka-malenkaya-saga/
Больше хороших рассказов здесь: https://litbes.com/
Ставьте лайки, делитесь ссылкой, подписывайтесь на наш канал. Ждем авторов и читателей в нашей Беседке.