1996г, Католическое пристанище для детей- сирот, Югославия
***
Небо заволокло будто грязной серой ветошью влажного облака и мужчина переодетый в сутану, сидевший за рулем старого белого фургона с румынскими номерами, нетерпеливо выругался на ломаном английском — кажется, все в этом проклятом горном месте было против него. Размытый путь ускользал из-под колес и крученой змеюкой вился вверх. А где-то там, среди скалистых обрывов и поредевших лесов, должен был затаиться каменный, чудом уцелевший детский приют, к которому следовало добраться, прежде чем покажет тьма и пойдет дождь.
Мужчина был здесь не первый раз и хорошо помнил дорогу, но всякий раз, когда он приближался к этому месту, всегда сбивался столку, словно невидимый мольфар напускал туман в глаза. Но он знал, что рано или поздно волшебство спадет, и укажет путнику дорогу. Да и за все путешествие пришлось застрелить только трое повстанцев, которые в одиночку преграждали ему дорогу, пытаясь отобрать старый фургон. Мысленно искренне дал себе обещание: если выберется отсюда живым-здоровым, то больше никогда не вернётся в эту страну!
***
Старая настоятельница нервно мерила шагами просторную келью, служившую ей рабочим кабинетом-приемной, и время от времени поглядывала то на часы, то в глаза Божьей Матери, которые смотрели на нее из потрескавшейся от времени иконы на стене. Сколько себя помнила, всегда оглядывалась на эти глаза, и они каждый раз были другими — ясными, расстроенными, наказывающими.
Сегодня глаза смотрели с укоризной. Настоятельница тяжело опустилась на стул. Не ее вина, когда должна иметь дело с такими, как блуждающий где-то среди облаков в поисках дороги к приюту.
Постучав, в кабинет влетела молодая монахиня.
— Матушка Исидора, он приехал!
А за окном не упало ни капли дождя. Настоятельница с усилием приподнялась из-за массивного письменного стола.
— Не радуйтесь так, сестра Мария. Собирайте детей в большом зале.
Через минуту она вышла во двор, заметая полами длинного черного наряда вырванную непогодой каменную брусчатку, из-за которой кое-где проглядывали желтоватые пятна высохшего спорыша. Из фургона выбрался путник. Он оказался коренастым мужчиной под два метра ростом, с длинными рано поседевшими волосами, кое-как собранные на затылке в клок и с трудом можно было назвать падре.
Матушка Исидора остановилась напротив чужака.
– Вы все привезли?
Он распахнул перед старой монахиней заднюю дверь забрызганной грязью фургона, чтобы она собственными глазами увидела деревянные заколоченные гвоздями ящики с нездешней маркировкой.
— Как договаривались, — отозвался он.
– Ну что вы! – холодно резанула она. — Мы должны доверять друг другу. Пройдёмте внутрь. Не желаете чего-нибудь выпить? Или, может, останетесь на ужин?
Путника мучила жажда, он давно грезил горячими блюдами, но помнил, что должен отказаться.
Ничего там не пей и не ешь.
– Нет! Давайте смотреть детей.
Настоятельница сдержанно кивнула. Увела его за собой в дом. Когда они вошли в большой прохладный зал в восточной части приюта, вдоль стены было выстроено два десятка мальчиков и девочек от восьми до шестнадцати лет. Старшие и младшие дети путника не интересовали, и матушка Исидора об этом знала.
Умытые и зачесанные дети стояли удивительно смирно, ни один не проронил ни слова, ни поднял взгляда, даже не попытался засмеяться. По-видимому, они не очень стремились взрослеть, потому что всем взрослым надлежало быть степенным и насупленным, чинно подметать пол длинной метлой выцветшего черного цвета — как будто остальные цвета заболели и вымерли.
Путник не спеша двинулся вдоль вереницы молчаливых настороженных детей, присматриваясь ко всем и каждому.
- Как тебя зовут?
- Ненад.
- Как тебя зовут?
– Йован.
- Как тебя зовут?
– Милка
- Как тебя зовут?
— Лука.
- Как тебя зовут?
– Анна.
Возле девятилетней Анны путник остановился, присел рядом, заглянул в огромные васильковые глаза, коснулся рукой непослушных локонов черных волос. Он еще никогда не видел таких пронзительно синих глаз, хотя впоследствии они, вероятно, поменяются - станут обманчиво-зелеными или серо-ледовитые с заметным стальным блеском…
- Хочешь поехать со мной, Анна? Я отвезу тебя к твоим родителям.
– Мои родители умерли.
Ее родители были иными. И они скончались.
- Ну что ты? Они просто переехали в другие края. И очень по тебе скучают. Я вернулся, чтобы забрать тебя к ним.
– Не смейте ее забирать! — худой воинственный мальчишка рядом с Анной вдруг вырвался вперед и изо всех сил бросился с кулаками на взрослого мужчину. От неожиданности тот пошатнулся, даже чуть не упал. А поднявшись во весь рост, наткнулся на взрослый взгляд тринадцатилетнего юношу, полный расплавленного до края, страстной ненависти-решительности.
- Яблан, вернись на место! – ледяным тоном приказала настоятельница.
Юноша не шевельнулся.
Путнику стало интересно. Неужели еще остались такие?
— Может, ты бы тоже хочешь поехать со мной? — присел на корточки возле него.
В левой руке черноглазого мальчишки, похожего на волчонка, сверкнуло что-то похожее на лезвие ножа — и в следующее мгновение путник почувствовал резкую вспышку боли в направлении от брови к скуле. Отскочил в сторону, как испуганный зверь. Схватился рукой за щеку. А когда отнял ладонь от перекошенного посеревшего лица текла кровь.
Их дети слишком быстро становятся взрослыми. И сейчас все они на тебя набросятся.
— Сестра Мария, не стойте же!
Путник раздражённо вытер окровавленные пальцы о сутану. Краем глаза заметил: белокурый паренек, назвавшийся Йованом, едва заметно улыбнулся, когда молодая толстая монахиня силой вытаскивала бунтовщика из зала. Бледное личико девочки по имени Милка мелькнуло что-то похожее на пугливую ревность. И только Анна стояла невозмутимо, прижимая к себе полотняную куклу. Путника пугали такие куклы — у них не было лица. За считанные минуты указал на пятерых из тех, чьи имена спрашивал, и велел монахиням собирать их в путь.
Яблана он не выбрал. Все еще горела отметина на щеке.
Но когда взрослые уже выводили детей из приюта и посадили в фургон на те места, где раньше стояли ящики с причудливой заморской маркировкой, юноша неожиданно вырвался из рук молодой монахини и бросился вдогонку.
- Анна!..
Кукла упала на мостовую. Путник инстинктивно нащупал револьвер, скрытый под сутаной. Одно мгновение — и он будет стрелять, не колеблясь.
- Дайте им попрощаться, умоляю, - снова вмешалась настоятельница.
Он неохотно выпустил из своей грубой потрескавшейся ладони хрупкую руку девочки с васильковыми глазами, и она медленно двинулась навстречу юноши. Путник поднял глаза на каменных ангелов, украшавших фронтоны некогда величественной католической постройки. Выщербленные временем, изрытые пулями и невзгодами, они молча наблюдали за бесчестием людей.
Настоятельница отвернулась. Сейчас ее беспокоило только одно — какими глазами в этот вечер будет смотреть на нее Божья Матерь.
- Разыщи меня, - едва слышно сказала Анна, когда между ними остался единственный шаг. Яблан поднял с пыльной брусчатки потерянную куклу и протянул ей.
Словно проснувшись от затаенного сна, кусок неба вдруг распорола кривая молния, где-то из призрачно поседевших вершин отозвался гром, и вокруг зашуршали холодные шершавые струи незваного дождя.
- Не хотите переждать непогоду? — предложила путнику старая настоятельница.
Не принимай ни одно из их предложений, если об этом речь не шла в предварительной договоренности.
— Оно и стоило бы… Но нет, я спешу! — и, подняв грязное боковое стекло, путник нетерпеливо завел двигатель и нажал на газ.
Яблан долго стоял под открытым небом и смотрел, как белый фургон неторопливо растворяется в сплошной стене дождя. Потом сорвался с места и изо всех сил помчался прочь. Остановился уже посреди конюшни. Отряхнулся, как пес. Принюхался. Потянуло смоляным деревом, старым пересушенным сеном до сих пор — лошадьми, хотя всех они съели еще прошлым летом. Вдруг за воротами что-то хлопнуло, отозвались голоса. Юноша вздрогнул и нырнул за стойло своего бывшего любимца Колдуна. Бояться было нечего — рабочие под присмотром матушки Исидоры вносили в конюшню ящики, привезённые путником взамен на детей. Уложив их вдоль стены, начали распаковывать. Как и следовало предполагать, нашли детскую одежду, медикаменты, сухие военные пайки. Однако больше всего ящиков было с огнестрельным оружием.
Яблан отшатнулся, и от увиденного его тошнило прямо на лошадиную упряжь. Очнулся, над ним возвышалась удлиненная и сухая, как шест, фигура настоятельницы.
— Все равно найду и верну Анну! — пообещал упрямо . — А потом убью…
Матушка Исидора необычно робко оглянулась и сказала ему то, чего никто, кроме Божией Матери, от нее никогда не слышал:
– Прости меня.
Яблан не ответил. Отполз подальше в темный закуток и притих.
Настоятельница вернулась в свой кабинет и снова уставилась на застывшие глаза Божией Матери. Из мертвого дерева — капля за каплей — струйкой стекала живица. Икона мироточила. Старая монахиня застыла, неспособная решить, что ей с этим незваным чудом поступать — смолчать или громко бить тревогу…
В конце концов упала навзничь и начала лихорадочно молиться. На все воля Божья. А вдруг ее детям повезет, и старый, забрызганный грязью фургон не достигнет места назначения, а просто сорвётся в горную пропасть?