Кто такой журналист Союзного государства? Какое у него будущее, к чему он должен стремиться и какие ценности проповедовать? За ответами на эти вопросы мы обратились к декану факультета международной журналистики МГИМО Ярославу СКВОРЦОВУ
Тест на мандарин
– Ярослав Львович, скажите, на ваш взгляд, есть разница между белорусской и российской прессой?
– Есть. Белорусская пресса аккуратнее и красивее. Не в смысле красивости выражений и словесных оборотов. Когда в 1991 году упразднили Главлит, было ощущение: ну теперь-то мы развернемся! И вдруг выяснилось, что люди привыкли писать в условиях цензуры. И при этом они создавали шикарные произведения, где все читалось между строк. А в условиях, когда все можно, они писать не умеют.
Сегодняшняя белорусская журналистика, по моему мнению, во многом тоньше российской, деликатнее. Я сейчас говорю о профессиональных чертах отрасли. Та же немецкая журналистика не позволяет себе многого того, что позволяем себе мы. Мне видится, что мы постепенно будем возвращаться к хорошему, крепкому и человечному, что наша профессия будет становиться чуть тоньше, деликатнее, профессиональнее, аккуратнее. Белорусам возвращаться не надо, они сами по себе деликатнее, чем россияне, тише, спокойнее, поэтому у них это все и в печати осталось. И этому можно поучиться.
– Телевидение – одно из мощнейших СМИ. Однако наш, союзный телевизионный флагман – ТРО – в российской сетке вещания найти очень сложно, если не сказать больше. В Беларуси он присутствует, а у нас ни в мультиплексе, ни в основных сетях его нет. С чем это связано?
– Это вопрос к Минкульту и к Правительству. Есть некие государственные задачи, которые это Правительство обязано решать, в том числе и путем финансирования приоритетных направлений. В советские годы к юбилею Ломоносова сняли сериал и тут же показали по центральному каналу. То же самое с «Брестской крепостью», снятой в 2010 году по постановлению Совета Министров Союзного государства России и Беларуси режиссером Александром Коттом. Фильм хороший. Верить в то, что в современных информационных условиях зритель сам его найдет, купит и посмотрит, – чушь собачья. Весь мир ожидает новой премьеры «Гарри Поттера», потому что идет массированная рекламная компания, дата подбирается специально, кругом – трейлеры, контролируемые «утечки» и так далее. Как в свое время готовилась аудитория к «Ночному дозору».
Представьте, что фильм «Брестская крепость» будет показан в кинотеатрах Москвы и Бреста 22 июня в 4 часа утра и об этом объявлено по Первому каналу. Я бы пошел. Взял бы своего сына. И мои родители бы пошли, друзья. В этом есть та сакральность искусства, ради которой ты встанешь в три утра и пойдешь. И ты будешь совершенно по-другому этот фильм воспринимать.
Талантам надо помогать, бездарности прорвутся сами. Нужны специальные мероприятия, которые бы поддерживали мастеров, помогающих строительству Союзного государства. Мне видится, что способствовать продвижению союзных идей в общем и союзного телевидения в частности должна правильно отстроенная государственная политика, если угодно – государственный заказ.
Возьмем США. Можно много писать о войне, а можно снять «Спасти рядового Райана» – и всё. Это заменит тысячи проходных публикаций. Так и здесь. Умные люди принимают решение: вот это надо поддержать, это нужно профинансировать. В случае с «Райаном» бюджет фильма, включая и компанию по продвижению, составил 70 млн долларов, а сборы – почти 500 млн. И это мы не считаем сбора «идеологического», который на порядки превысил эти несчастные полмиллиарда.
Не Европы мы и не Азия
– В МГИМО, даже судя по названию, обязательно должны заниматься интеграционными процессами.
– У нас уже много лет работает кафедра европейской интеграции. Появился процесс евроинтеграции – появилась кафедра. Сейчас обсуждается интеграция евразийская. Автор идеи евразийства – знаменитый советский и российский ученый-историк Лев Гумилев. В созданной им пассионарной теории этногенеза исторический процесс определяется как взаимодействие этносов и вмещающих их ландшафтов.
– То есть душу россиянина определяют «Степь да степь кругом», «Ой, мороз, мороз» и «Во поле береза стояла»? Ширь, равнина и не самый приятный климат? В отличие от гористой и теплой Европы.
– Совершенно верно. И интеграция у евразийских народов должна протекать иначе, чем у чисто европейских. Я уверен в том, что рано или поздно евразийство в той или иной степени институционализируется в нашем университете.
– В теории – понятно, но что мы сейчас вкладываем в понятие евразийства? И в политическом, и в экономическом плане?
– Кто-то говорит, что это ответ Москвы Европейскому союзу. Вроде как у нас свой Евразийский союз, и еще большой вопрос, что лучше, а что – хуже. Но когда ты пытаешься создавать некое подобие чего-то уже существующего, ты всегда выступаешь в роли догоняющего.
Еще один вариант, что Москва и Минск давно искали пути взаимоприемлемого объединения. В 1990-е годы говорили о введении рубля как единой валюты, обсуждали вопросы общей Конституции, другие площадки. В чем-то продвинулись, как в вопросе с таможенным пространством, в чем-то – нет, как с валютой. И наконец нашли какую-то оболочку, существование в которой нескольких партнеров вроде бы не нарушает ничьих интересов.
И третий смысл евразийства – по моему мнению, главный – апеллирует к сознанию. К тому, чтобы ощущать себя евразийцами. Гумилев предпринял попытку сформулировать, что такое евразийство в голове. А это производная, от нее уже идет всё остальное. Как мы бизнес выстраиваем друг с другом, как – с представителями других, неевразийских культур. За изучением этого явления – будущее. От этого зависят наши дальнейшая жизнь и благосостояние.
– А как же солидарность славянских народов, значительная часть которых причисляют себя целиком к Европе, давно состоят в том же Евросоюзе и слышать ничего не желают об евразийстве?
– Я глубоко убежден в том, что говорить о солидарности славянских народов можно было до того, как началась война в Югославии. После этого как-то уже очень сложно говорить об исторической общности и так далее, потому что война дала слишком много контраргументов, почти похоронивших эту солидарность. Поэтому панславизм – красивая идея, но почти исключительно для красивого теоретического дискурса.
А вот что касается евразийства, то это вещь более практичная. Потому что она дает ответ на вопрос о том, кто наши союзники по мозгам, с кем мы схоже мыслим, кого нам легче понять? На одном из медиафорумов в Астане мой казахстанский коллега сказал очень интересную вещь: «Понимаешь, мы, казахи – народ-пастух. И живем мы по законам табуна. Как лошадям в табуне, нам нужен вожак, который показывал бы нам единое направление».
– Говорят, что в казахском языке нет слова «назад», потому что конь назад не ходит.
– Не знаю, казахского языка я не изучал. Но вполне вероятно. Вот при таких национальных особенностях становится понятно, что казахам легче будет сотрудничать с близкими им этносами, которые думают так же, понимают так же, двигаются так же и в том же направлении. В воздухе витает эта тема. Как с темой евроинтеграции. Кто-то тему озвучил, посмотрели – действительно, есть процесс. И на каком-то этапе учебное или научное заведение говорит: а не пора ли на него накинуть платочек и изучить? Найти рамки. Как он проявляет себя в этой области, а как – в той, в политической, в экономической, в области образования, науки, обороны. Как он развивается, чем ускоряется, чем тормозится, что для него благо. а что – вред.
За изучением евразийства как исторического, культурного, этнического, экономического феномена – будущее. Общую теорию в этой области пока не сформулировали, но когда-нибудь обязательно сформулируют. Мозг для этого должен созреть. Один европейский коллега мне как-то сказал: «Нам с вами, русскими, общаться и вести дела сложнее, чем с китайцами и японцами. Потому что вы внешне на нас похожи, а внутренне – совсем другие. Когда я вижу китайца, я с ним общаюсь и работу строю не как с европейцем, а как с азиатом. Когда же я вижу русского, мне кажется, что он такой же, что он все понимает так же, как я, и делать будет так, как я думаю, а получается – совсем иначе». Так что, возможно, будь у нас разрез глаз поуже или кожа другого оттенка, наши отношения с Европой и США развивались бы успешнее.
Время молодых
– Есть ли, по вашему мнению, приемы, с помощью которых интеграционные процессы в отношениях России и Беларуси можно активизировать и развить?
– Конечно есть. Мы уже говорили о стереотипах, которые надо ломать. Так вот, студенты – как раз то поколение, которое в меньшей степени находится в плену этих стереотипов. Родители их все время ими накачивают, но они же молодые, у них есть силы и желание этому процессу сопротивляться.
Недавно прошел Валдайский форум. Когда был первый форум, никто не думал о том, что это будет за площадка. В этом году мы уже видим, что здесь встречаются люди, которых легко можно представить в программе «К барьеру!», а так, чтобы они говорили, слушая друг друга, – сложно. Нашли формат. У людей здесь появилась возможность просто пообщаться – не на митинге, не через баррикаду, а сидя за одним столом. Если придумать какой-то такой союзный форум, не Валдайский, а, скажем, Беловежский, куда бы просто приезжали ребята пообщаться, обменяться идеями, взглядами на будущее, которое им строить, – это было бы великое дело.
– Но у нас есть совместные лагеря. «Зубренок» в Беларуси, «Орлёнок» – у нас.
– Это – для детей. А надо – для молодежи. Мы с вами можем фантазировать и предлагать идеи на тему того, каким должно быть телевидение Союзного государства, какими должны быть СМИ и так далее. А вы дайте возможность сделать это молодым. Пусть они сделают «для себя». Они мыслят уже другими форматами – не моими, не вашими, это уже немного другие люди. Поколение социальных сетей. Все, что мы будем им предлагать, может быть легко отвергнуто со словами, что «это ваше, у нас уже немного другая коммуникационная культура».
Вот если бы была возможность профессионально что-то «заточить», устроить – совместный проект двух журфаков, белорусского и российского. Чтобы не придумывать и им потом спускать сверху вниз, а просто бросить идею, дальше уже пусть они прорабатывают, перерабатывают и вырабатывают. Во что такой форум выльется, я не знаю, но точно во что-то хорошее.
– Предлагаете сделать упор на молодежь?
– Именно. Дать задание молодому российскому журналисту и белорусскому: поезжай в соседнюю республику, скажи, какие встречи тебе нужно организовать, мы поможем, дадим транспорт, номера забронируем. А ты напиши: 20 удивительных вещей в Беларуси и в России, о которых не знали ни я, ни мои родители. Найди, открой что-то новое. Не надо одни и те же скелеты из шкафа доставать, откопай свое.
Люди, которые сейчас «сидят» на бюджетных финансовых потоках, мыслят проектно. Вот у нас есть такой-то проект, кого мы до него допустим? Узок круг этих людей...
– ...страшно далеки они от народа.
– От молодежи. Поэтому надо придумать формат, в котором человек мог бы раскрыться и показать себя. Не надо сложных форматов, дети сами скажут, что им интереснее. Я бы делал ставку на студентов первых двух курсов или старших школьников. Мы оглянуться не успеем, как они станут той самой активной частью населения, которая и формирует как политику, так и экономику наших государств. С точки зрения социологии есть три категории населения: дети, старики и активная часть. Скоро треть активного населения будет составлять это самое поколение социальных сетей.
– Считается, что они чересчур интернет-зависимы.
– Есть такой минус. Молодой человек сегодня часто считает, что если поисковая система выдает: «Нашлось 0 ответов» – значит, этого нет в природе. Ему сложно представить, что есть вещи, которых в Сети может не быть.
Но минусы компенсируются плюсами. Это люди, которые не боятся поиска информации, принятия практических решений. Для них Интернет – это не игрушка, а возможность. В любом случае эти ребята вырастут и будут той самой активной третью населения, которая придет на смену тем, кто сейчас говорит: вот это пока преждевременно, давайте лучше вот то профинансируем.
Я с большим уважением отношусь к «Славянскому базару». Но можно было бы сделать на те же средства что-то, имеющее более практический выход. Я бы сделал ставку на молодежь и дал ей возможность решать. Они сами наверняка что-нибудь придумают.
Пластмассовое слово
– Когда Леонид Бершидский пытался переделать «Огонек», он говорил, что журналистика в том виде, в котором она у нас сейчас существует, отмирает. Скоро будут не журналисты, а «пластмассовые мальчики». У которых отсутствует авторское начало и которые будут писать то, что им поручат и как поручат, независимо от личного отношения. Выдавая больше не эмоции, а холодные новости и факты.
– Очень точно на этот вопрос однажды ответил мой друг Глеб Черкасов. Он сказал: это как курение сигар. Когда-то были сигары, потом появились более удобные сигареты, папиросы, потом электронные сигареты. Все время появляются какие-то более удобные, более простые вещи. Представить человека, который выскочил из метро и по дороге до работы выкуривает сигару, – невозможно. Но при этом сигары остались. Они занимают свою нишу: ценовую, социальную. Человек может себе позволить вечерком сесть в кресло-качалку, приглушить свет, налить рюмку хорошего коньяка. И не спеша выкурить сигару.
Мне кажется, что с информацией происходит ровно то же. Безусловно, есть спрос на что-то быстрое, удобное. Почему «Макдоналдсы» и его копии есть во всем мире? Это удобно. Мне не важно, какая у вас традиция, но это удобно, это понятно. Есть такое понятие «макдональдизация сознания». Какие там корнишоны? Два куска хлеба и котлета между ними – вот вам еда. Не очень полезно, зато дешево и быстро. Это упрощение, и у нас растет спрос на упрощенную информацию. Как в анекдоте: «Сколько будет 3854 умножить на 6871?» – «1 225 911». «Но это неправильно». – «Зато быстро». Так и здесь. Вот тебе картошка, майонез, булка, стейк, салат. И ты вроде сыт. А потом – изжога. Но выбора-то нет, поскольку нет времени на качественную пищу.
То же самое происходит с информацией. Есть безусловный спрос на быстрые голые факты и цифры, ритм диктует такие вещи. Пусть эти «пластмассовые мальчики» лепят быстрые «пластмассовые новости». Но ниша для другой, качественной журналистики все равно сохранится. Это вечный спор о том, когда умрут газеты. Мне кажется, что окончательно не умрут никогда. Равно как и книги. Это целый рынок, некая медиатрадиция.
– Но аудитория людей, пользующихся трудами «пластмассовых мальчиков», будет расти?
– Думаю, что да.
– Однако в своей «Школе журналистского мастерства» вы готовите не «пластмассовых мальчиков»?
– Нет, журналистов. В чем профессия журналиста? Что он должен уметь делать? Писать, задавать вопросы? Нет, он должен уметь думать. Сейчас пошло́ поколение молодых студентов, которые считают, что журналист – человек, который знает ответы на все вопросы. Нет, это человек, который умеет поставить вопросы к предлагаемой теме и найти тех людей, которые могут дать интересный ответ. Я должен во всем сомневаться и я должен докапываться до истины. Даже когда кажется, что это очевидно. Я молодым студентам часто предлагаю небольшой тест.
Ярослав Львович поднялся, взял с полки лежавший там мандарин и показал его мне.
– Вот вы журналист. Что у меня в руке? Опишите.
– Ой, боюсь. Явно чувствуется какой-то подвох.
– Не буду вас мучить. Чувствуете подвох – уже неплохо. А большинство молодых, но очень уверенных в себе тружеников пера и клавиатуры сразу начинают: «Это крупный мандарин, достаточно свежий, скорее всего – с тонкой шкуркой, сочный и сладкий».
– Еще он круглый и оранжевый.
– С этим не поспоришь. А с остальным... Ловите.
Он кинул мандарин мне. Я поймал. Мандарин был очень похож на настоящий.
– Папье-маше?
– Пластмасса, как те самые «пластмассовые новости». Настоящий журналист должен сначала взять этот мандарин, пощупать его, понюхать, попробовать, а потом уже начинать рассказывать другим, что это такое. Иначе это опять будет лишь собрание стереотипов.
Для начала нужно поставить вопросы: хорошие, умные, заинтересованные. Мы можем не знать ответы на все вопросы, но мы должны их поставить. Я год проработал в московском бюро одного маленького баварского журнала. Я посылаю предложение в Мюнхен – 20 тем. Они выбирают три или пять. И к каждой теме ставят 100–150 вопросов. Слева на странице – вопросы, справа – место для ответов. У меня есть день-два, чтобы их туда вписать. Эти вопросы могут казаться неправильными или неуместными, человек в Мюнхене их задает, потому что не понимает, он «не в теме». Но я должен ответить: «Вообще это не имеет отношения к проблеме, но если вас интересует, отвечаю». Получается плотный, очень фактуристый текст, отвечающий на все вопросы, которые могут возникнуть в голове у немца, услышавшего про данную проблему.
Искусство редактора – в том, чтобы эти вопросы найти и задать. А я должен был найти на них варианты ответа. Это и называется информационной журналистикой. Когда на все ответы есть вопросы.
*** *** ***
Беседовал Валерий ЧУМАКОВ
Понравился материал? Подпишитесь на канал. Чтоб и дальше было так, не забудь поставить "лайк" 😊👍