- Несёт меня лиса, за тёмные леса, за быстрые реки, за крутые горы, - голос бабы Мани становился всё тише и тише, она и сама под свою сказку задремывала быстрее, чем Пашка. Мальчишка быстро повернулся: так и есть, голова старушки склонилась на грудь.
Баба Маня посапывала, выводя носом смешные трели, а Пашке все никак не спалось. Он лежал на высокой кровати с никелированными шишечками, обложенный со всех сторон подушками, и еще долго при свете ночной лампы разглядывал узоры по краю плюшевого ковра с оленями, висящего на стене.
Где-то там далеко, за темными лесами и крутыми горами, мчался, прорезая темноту ночным дальним светом, его отец. Он обещал приехать к Новому Году, но никак не укладывался в сроки...
Соседи весело крошили в тазик традиционный оливье, наряжали маленькие пушистые елочки. Через весь длинный общий коридор была протянута яркая бумажная гирлянда и нарезаны разноцветные флажки, совсем, как в Пашкиной группе в детском саду. И только в их с отцом комнате было по-казенному пусто и уныло.
По щеке мальчика на мягкую пуховую подушку скатилась маленькая слезинка, такая же одинокая и потерянная, как он сам. Благородный олень, высоко вскинувший увенчанную тяжелыми рогами голову, словно подмигивал ему со стены и говорил почему-то отцовским хрипловато-прокуренным голосом: “Держись, брат, я совсем скоро приеду! Ты у меня мужик, в конце концов, а мужики не плачут!”
И Пашка старался держаться, он почти не плакал, даже когда очень сильно хотелось.
Сколько себя помнил, рядом всегда была высокая сухая баба Маня с сурово поджатыми губами, и только изредка приезжал вечно занятый на работе отец. Пашка знал, что когда-то у него была мама, но ее забрали на небо, там она оказалась нужнее.
Еще иногда появлялась шумная и бестолковая тетя Надя, младшая сестра матери, она тискала Пашку, прижимала к себе и дышала резкой и неприятной смесью запахов в лицо, фальшиво причитая противным плаксивым голосом:
- Оооой, сиротинушка ты наш! Да на кого ж тебя Зойка оставилаааа! Никому-то ты не нужееен!
Баба Маня еще сильнее поджимала губы и, сердито оттаскивая от нее Пашку, говорила:
- Полно, Надька, уймись! Хоть бы раз ты пришла к ребенку тверезая!
Пашка только рад был скорее отодвинуться от тетки, она ему не нравилась, и противные липкие петушки, покрытые мелкой крошкой и семечной шелухой, которые она доставала из бездонных карманов и совала ему в руки, тоже не нравились. Хоть и редко ему перепадало сладостей, но этих нисколько не хотелось.
- А этого, ирода, опять нет? - любопытные поросячьи глазки Надьки ищуще сновали туда-сюда по комнате, но не за что было им зацепиться в пустом по-спартански обставленном мужском жилище.
Цепочку материну она еще в самый первый свой приход у бабы Мани выцарапала: “Это память, еще нашей с Зоинькой матери. Мальчишке-то ни к чему, а я буду смотреть и Зоиньку поминать”. Потом на общей кухне Тоська-самогонщица с этой цепочкой на шее появилась. Отец, когда узнал, ругался очень сильно, велел Надьку на порог не пускать. Да как же ее не пустишь, какая-никакая, а родня, а баба Маня - кто? Ни пришей к чему рукав, соседка просто…
- Надежда, ты рот-то свой широко не раскрывай, ворона залетит! - сердито отчитывала баба Маня.
- А я что? Я ничего! Только ирод он и есть! Извел сестренку мою, а сам живет и радуется! - с какой-то веселой злостью высказывалась Надька.
- Хоть бы ребенка постеснялась!
- А пусть знает, с кем ему дело иметь приходится! Убивец отец его!
- Надька, думай, что говоришь! Не было Ваньки в городе, когда Зоя померла!
- Вот именно! А был бы рядом, может, и выжила бы! И сейчас его нет! Скинул ребенка бабке на руки, и был таков!
- Помолчи! Мне Пашенька не в тягость! - баба Маня ласково гладила по голове прятавшегося за ее юбками мальчишку.
Перепалки эти периодически повторялись, и Пашка уже начинал втихую ненавидеть тетку Надю, которая ругает его отца…
На неделе баба Маня одевала на него полушубок, обматывала пушистым платком и возила на санках в детский сад. Часто случалось так, что всех детей вечером забирали, а Пашка оставался на ночь вместе с няней, Матвеевной.
Поначалу ему даже нравилось: тишина, пустая группа, играй в какие хочешь игрушки, только не забывай поставить на место. Потом эта тишина начинала давить со всех сторон, и он бежал в теплую спальню к Матвеевне, которая вязала при свете ночной лампы свой нескончаемый носок.
- Что испугался, маленький? Не бойся, тут никого, кромя нас и нет!
- Все равно ссстрашно!
- Ниччёё! А ну-ка, давай вспоминать, какую мы с тобой в прошлый раз песню учили?
И они нестройно затягивали на два голоса:
- Расскинулось море широкооо, где волны бушуют вдали, Товарищ мы едем далееекко, подальше от нашей земли!
Именно Матвеевна избавила Пашку от стеснительного заикания.
- Когда сразу не получается сказать, ты не говори, Пашенька, а пой, прям тяни слова и не обращай ни на кого внимания!
Не сразу, со временем, слова начали слушаться, прыгать и коверкаться перестали…
Утром Пашку разбудили неясные запахи и ощущение незримого присутствия кого-то постороннего в комнате. Он тихонечко приоткрыл один глаз и тут же подскочил на кровати, повизгивая от радости, как щенок, наконец-то нашедший своего хозяина:
- Папка, папка, родненький, любимый! Ты все-таки приехал! Урра!
Отец, который как раз закончил устанавливать в углу огромную, под потолок, пушистую зеленую красавицу, подхватил Пашку своими большими сильными руками:
- Ну что ты, что ты, брат! Ноги застудишь, пол холодный! Я же говорил, что приеду! А смотри-ка, что я тебе привез!
Отец развернул Пашку к столу. В вазе лежали горкой непонятные оранжевые яблоки.
- Ну-ка, попробуй! Это мандарины, я их из самой Абхазии вез.
Он засунул в раскрытый от удивления мальчишечий рот пахучую дольку, и Пашка даже зажмурился от удовольствия. Никогда он не пробовал ничего подобного.
- Что, нравится?! Рад, что угодил, - отец засмеялся, - Беги умывайся, сейчас елку наряжать будем!
Так и к Пашке, наконец, пришел Новый Год…
Продолжение истории
