Знаменитого французского писателя, поэта, драматурга, общественного деятеля Виктора Гюго в России всегда любили. Он был популярен у русской публики в XIX столетии, когда его новинки читались сначала по-французски, а уж потом в переводах. Не меньшей популярностью он пользовался и в Советском Союзе. А с проникновением к нам жанра мюзикла его «Собор Парижской Богоматери» стал весьма модным романом у современной молодежи. Как поэта широкий российский читатель знает Гюго гораздо меньше, а вот об отношении великого литератора к нашей стране известно разве что специалистам. Так как же относился Виктор Гюго к России, в которой его всегда любили?
Текст: Наталия Таньшина, фото предоставлено М. Золотаревым
Виктор Гюго, родившийся 26 февраля 1802 года, был третьим сыном в семье Жозефа Леопольда Сигисбера Гюго и Софи Требюше. Его отец в 14 лет простым солдатом вступил в армию, участвовал в революционных, а потом и в Наполеоновских войнах, во время которых дослужился до генерала. Раннее детство мальчик провел в Марселе, на Корсике, на Эльбе, в Италии, Мадриде – там, где служил его отец. Но семья всегда возвращалась в Париж.
Мать Гюго, дочь судовладельца из Нанта, была убежденной роялисткой, ненавидевшей Наполеона. Именно взгляд матери на Наполеона и воспринял юный Виктор. Только после ее смерти его отношение к императору начало меняться.
Мать оказала большое влияние на становление характера мальчика. В 1813 году она разошлась с мужем и обосновалась с сыном в Париже, где Виктор в 1814 году поступил в Лицей Людовика XIV. К этому времени относится его первое впечатление о России, точнее, о казаках, которых он увидел в Париже, после того как 31 марта 1814 года русские войска во главе с императором Александром I триумфально вступили в столицу Франции. Парижане, обработанные наполеоновской пропагандой, со страхом ждали встречи с этими ужасными «варварами севера», «глотателями свечей» и «пожирателями детей». Однако, увидев русских, они испытали настоящий когнитивный диссонанс: настолько их страхи расходились с реальностью. Парижане отказывались верить, что эти красивые галантные военные, прекрасно говорящие по-французски и знающие французскую историю и литературу лучше них, являются русскими. Казаки, расположившиеся лагерем на Елисейских Полях, стали объектом всеобщего любопытства. Подросток Виктор Гюго вспоминал впоследствии, что казаки «оказались кроткими, как агнцы».
В первые годы Реставрации Париж был охвачен настоящей александроманией и модой на все русское. Это отразилось и на творчестве начинающего поэта. Вместе с братьями Абелем и Эженом в 1819–1821 годах он издает журнал «Литературный консерватор», где публикует свои стихотворения. В одном из них он обращается к истории России, создавая настоящий панегирик императору Петру Великому в духе Вольтера: «Смотрите на царя, славного своей мужественной энергией. Петр, для того чтобы просветить свои невежественные народы, спустился до их уровня, смешался с их рядами. Невзирая на свое величие, он учился сначала сам тем искусствам, которым он собирался их научить. Его видели поочередно то деспотом, то плотником, оставляющим дворец для работы на верфи, пьющим с моряками, пожимающим руки государей и обогащающим свои владения искусствами Европы». Он даже связывает с Россией надежды на обновление старой Европы: «Сегодня Франция, Англия и Россия – три европейских гиганта. После недавних потрясений в Европе каждый из этих колоссов ведет себя по-своему. Англия держится, Франция оправляется, Россия просыпается. Эта империя, еще совсем юная посреди старого континента, в этом веке растет с невероятной быстротой. Ее будущее окажет огромное влияние на наше развитие. Не исключено, что придет день, когда ее варварство придаст новый импульс нашей цивилизации».
Мать Гюго умирает в 1821-м. В этом же году на далекой Святой Елене уходит из жизни Наполеон Бонапарт. И в душе Гюго постепенно происходит поворот в сторону романтизма. В 1825 году он пишет лирическую поэму «Два острова», в которой Наполеон предстает в образе романтического героя, а спустя два года публикует уже настоящий политический манифест – «Оду Вандомской колонне». Она стала ответом на происшествие в австрийском посольстве: четыре французских герцога, пришедшие на прием, не были представлены в соответствии с их титулами, поскольку они были получены по названиям мест, где Наполеон разгромил австрийцев. Гюго воспринял это как оскорбление, нанесенное памяти его отца. Ода вызвала огромный общественный резонанс, став гимном «несокрушимому трофею», выполненному из металла австрийских и русских пушек, захваченных Великой армией в Аустерлицком сражении.
«ОДЫ ВИКТОРА ГУГОНА»
В России имя молодого Гюго в это время было уже известно, но популярным здесь поэт еще не был. Например, Александр Сергеевич Пушкин, зорче других присматривавшийся к европейским литературным новинкам, едва ли читал ранние оды Гюго. Одно из первых упоминаний о нем в России – заметка в «Вестнике Европы» за 1824 год «О новых одах Виктора Гугона и о поэзии романтической».
Только с конца 1820-х в России начинают ближе знакомиться с творчеством Гюго. К этому времени он – признанный лидер либерально-романтического движения во Франции, носящего не только художественный, но и общественно-политический характер. В 1829 году выходит в свет повесть «Последний день приговоренного к смерти», в которой Гюго выступает против смертной казни. Она произвела особое впечатление на русского читателя, возможно, и потому, что в обществе еще были живы воспоминания о казни декабристов. Но особый успех в России имел роман «Собор Парижской Богоматери», опубликованный в 1831 году на волне дискуссии французов о том, как поступить с ветшавшим Нотр-Дам де Пари – снести или перестроить? Именно успех романа склонил чашу весов в пользу сохранения собора.
Между тем во Франции в это время уже действует новый режим – либеральная Июльская монархия, возникшая в ходе Июльской революции 1830 года. Российский император Николай I, предостерегавший короля Карла Х об опасности нарушения конституции, был готов с оружием в руках защищать свергнутый легитимный режим своего венценосного собрата.
Под влиянием событий Июльской революции вспыхивает восстание в Польше. Именно жесткая реакция императора Николая Павловича на Июльскую революцию, а потом и подавление Россией Польского восстания превращают империю в пугало для европейских либералов и радикалов всех мастей. Для среднестатистического француза поддержать восстание в Польше и благоприятствовать развитию демократической идеи в своей стране – одно и то же. И чем большей мученицей казалась Польша, тем большей мучительницей выглядела в глазах европейцев Россия, особенно если они смотрели на это сквозь «оптику» романтизма, для философии которого характерны преувеличения, склонность к черно-белым оценкам, а также восприятие истории как извечной борьбы Добра и Зла.
Как и многие французы, романтик Гюго исполнен сострадания к Польше и ненависти к самодержавной России. Это проявляется в стихах, посвященных наполеоновской легенде, и в сборнике Les feuilles d’automne («Осенние листья»), увидевшем свет в 1831 году. В стихотворении Sous un ciel inclément, sous un roi meurtrier («Под хмурым небом, под властью короля-убийцы») можно увидеть завуалированные нападки на императора Николая I и намеки на декабристов. Российского монарха в Европе тогда сравнивали с Аттилой, а русских – с гуннами, готовыми заполонить Европу. Для Гюго этих лет Россия все еще была страной «казака», этого «потомка Аттилы», хотя ничего плохого о реальных казаках Гюго вспомнить не смог.
РУССКАЯ ЭКЗОТИКА
Конечно, это не значит, что на любого русского Гюго смотрел как на варвара. Тем более что эти самые «варвары севера», стоило им оказаться в Париже (при Николае I это было непросто: император опасался, что его подданные поддадутся, по словам шефа Третьего отделения, графа Бенкендорфа, «тлетворному влиянию Запада». – Прим. авт.), стремились увидеть своего кумира. Как, например, приехавший в Париж в 1835 году Василий Петрович Боткин, будущий друг Белинского, Огарева, Бакунина, Тургенева. Восторженный поклонник романа Гюго, он взобрался на Нотр-Дам с томиком в руках, а потом, выяснив адрес писателя, попросил его о встрече. Прием в квартире на красивой площади Вогезов, к которому Боткин готовился как к паломничеству, оказался кратким и официальным. Боткин увидел перед собой человека «невысокого роста, с полным, здоровым лицом, волосами, почти белокурыми, лежащими просто. Он стал извиняться, просить меня войти в гостиную и подождать, пока кончится обед… Первым вопросом его было, дозволены ли его сочинения в России? Потом поинтересовался он знать, с какой точки смотрят у нас на «Notre-Dame de Paris», спрашивал о народной нашей поэзии. Я говорил ему о народных песнях наших, старался объяснить характер их, о бродячих семьях наших цыган, их странном быте. Последнее, казалось, очень занимало его. Вообще он дает России высокую поэтическую будущность. Не более получаса длился наш разговор». Гюго был вежлив, но не более того. Рассказы же о русском народе и народных обычаях французов не особо интересовали. Когда в 1837 году французский граф Поль де Жюльвекур, несколько лет проживший в России и женившийся на русской, опубликовал сборник русских народных песен и стихотворений под названием «Балалайка», книга не вызвала большого интереса. Да и в целом какого-то пристального внимания к русской литературе во Франции в это время не было, хотя Эмиль Дюпре де Сен-Мор (см.: «Русский мир.ru» №7 за 2022 год, статья «Я живу среди варваров севера...». – Прим. ред.) еще в 1823 году опубликовал первую на французском языке антологию современной русской литературы и первым познакомил французского читателя с творчеством Пушкина. Только в середине века популярность русской литературы начинает возрастать, и связано это будет прежде всего с именем Ивана Сергеевича Тургенева.
Для Гюго Россия и «русская тема» были «экзотикой», близкой всякому романтическому сердцу, точно так же как «экзотическая тема путешествия» была почти обязательной для французского романа эпохи романтизма. Об экзотичности и загадочности России очень точно высказался Федор Михайлович Достоевский в 1861 году: «Если есть на свете страна, которая была бы для других, отдаленных или сопредельных с нею стран более неизвестною, неисследованною, более всех других стран непонятою и непонятною, то эта страна есть, бесспорно, Россия для западных соседей своих. Для Европы Россия – одна из загадок Сфинкса. В этом отношении даже Луна теперь исследована гораздо подробнее, чем Россия».
«РЕЙН»
Но вернемся к политическим воззрениям Гюго. В конце 1830-х годов Европа была взбудоражена событиями Восточного кризиса: конфликт между турецким султаном и пашой Египта решался за столом переговоров в Лондоне. Восточный кризис спровоцировал резкую напряженность во франко-российских отношениях: Лондонская конвенция 15 июля 1840 года была подписана без участия Франции (по ее собственной вине), но французы обвиняли в этом Россию. Кроме того, Восточный кризис спровоцировал во Франции широкое движение за отмену ненавистной французам Венской системы и возродил надежды на «естественную границу» Франции по Рейну. Это привело к Рейнскому кризису – напряженности во франко-немецких отношениях. И вот в разгар кризиса, в июле 1841 года, Виктор Гюго откликнулся на эти события публицистической работой «Рейн». Но он проявил себя сторонником союза с германскими государствами, а главную угрозу видел в растущем могуществе Великобритании и России.
Франция и Германия, по его мнению, составляют суть цивилизации. Германия – сердце, Франция – голова; Германия чувствует, Франция мыслит, и всё вместе это составляет цивилизацию. Именно в союзе двух стран он видел защиту от угрозы со стороны России и Великобритании, занявших, по его мнению, лидирующее положение в Европе вместо Османской империи и Испании. При этом если Англия, по словам Гюго, совсем непохожа на Испанию, то Россия на Турцию очень похожа. По его мнению, Россия – это Азия, варварство и деспотизм.
В этой работе писатель поднимает модную тогда (да и сейчас) тему «русской угрозы», подчеркивая, что Россия, которая страшит своими размерами, опасна еще и тем, что может поставить под ружье армию в 1 миллион 100 тысяч человек. Россия в ходе Русско-турецкой войны уже оказалась в Адрианополе, а когда она вернется туда снова, то дойдет до Константинополя. Как видим, Гюго развивает тему Константинополя как заветной мечты русских государей, хотя русские правители к тому времени уже давно отказались от этой идеи Екатерины Великой.
РОССИЯ – НАСЛЕДНИЦА МОСКОВИИ
Завершает свою работу Гюго наброском истории России, прежде всего Московской Руси, транслируя все известные стереотипы: страна, расположенная на севере, в сумерках вечной зимы, управлялась великим князем, который наполовину бог, наполовину государь и в целом напоминал правителя из «Сказок тысячи и одной ночи». Скорее азиат, чем европеец, персонаж больше сказочный, чем реальный, он царствовал в огромной стране, периодически разоряемой набегами татар. В Европе о Московии ничего не знали и отправляли туда своих дипломатов, скорее, из любопытства. Те же, кто оказывался в Московии, были поражены богатством княжеской короны (она богаче, чем короны четырех европейских государей, вместе взятых) и его облачения, усыпанного бриллиантами, рубинами, изумрудами и другими драгоценными камнями размером с орех. Власть его была безгранична, хотя относительно его могущества в Европе располагали только приблизительными сведениями.
Далее Гюго описывает современную ему Россию, и только перечисление географических названий занимает у него почти страницу. Он сообщает, что в России есть две столицы. Первая, Санкт-Петербург, представляет Европу, а Москва – Азию. Тот, кто когда-то был великим князем Московским, сейчас является российским императором. Шаг за шагом Московское государство становилось все больше и больше похожим на Европу, иначе говоря, на цивилизацию. Однако Европа всегда помнит, что быть похожим на европейца не значит стать им.
Итак, Россия – наследница Московии; российский император – наследник московского князя, пусть он и не носит расшитый драгоценностями кафтан, но так и остался азиатом, а Россия – варварским деспотичным государством. Она может лишь имитировать европейскую культуру и цивилизацию, но подлинно цивилизованной страной не станет. И это государство постоянно стремится к агрессии. Россия уже значительно укрепила свои позиции на Востоке и теперь жаждет мировой гегемонии – таковы выводы литератора.
НАПОЛЕОН III И КРЫМСКАЯ ВОЙНА
В 1840-е годы Гюго активно занимается политикой. В 1845-м он получает от короля Луи-Филиппа звание пэра и защищает в палате пэров интересы Польши. Но недолго: в феврале 1848 года в Париже происходит очередная революция, удивившая короля Луи-Филиппа: по легенде, он заявил, что французы не устраивают революции зимой. Однако карьера Гюго-политика не прервалась: он был избран в Учредительное собрание, а в 1849 году – в Законодательное собрание, превратившись из умеренного либерала в крайнего республиканца и оказавшись в оппозиции принцу Луи-Наполеону, избранному президентом республики. Гюго, создатель культа Наполеона I, стоял и у истоков антикульта его племянника.
Он был противником государственного переворота 2 декабря 1851 года; сражался на баррикадах и с трудом спасся бегством в Бельгию, откуда его вскоре изгнали. Тогда он поселился на острове Джерси (входит в группу Нормандских островов). В изгнании помимо прочего Гюго пишет памфлеты в стихах и прозе не только против Наполеона III, но и против России.
В конце 1853 года, празднуя на свой лад 23-ю годовщину Польского восстания, Гюго возобновил свои инвективы против императора Николая: «Есть в Европе человек, который давит на нее, который в целом есть правитель духовный, владыка земной, деспот, самодержец, строгий в казарме, смиренный в монастыре, раб устава и догмы, и который приводит в движение, чтобы подавить свободы континента, империю, мощью в шестьдесят миллионов человек < …> Он царствует в Берлине, Мюнхене, Дрездене, в Штутгарте, в Вене, как и в Санкт-Петербурге; у него душа австрийского императора и воля короля Пруссии; старая Германия всего лишь его прицеп < …> Он держит в своих руках крест, который превращается в меч, и скипетр, который превращается в кнут». Гюго в целом полагал, что все закончится всеобщей революцией и из войны выйдет «конфедерация единых народов. Европа казаков породит Европу республиканскую».
Когда колония французских «изгнанников» была выселена английским губернатором острова Джерси, Гюго обосновался на острове Гернси. Там он создает вокруг себя ореол страдальца и мученика. Чувствуя себя пророком, он был готов пророчествовать и благословлять всех, кто обращался к нему за помощью.
Это было время Крымской войны, во время которой Франция и Россия были противниками. Обвинения России в экспансионизме, стремлении подчинить Константинополь, образы ужасных казаков и колонн марширующих медведей – всем этим было наполнено европейское информационное пространство. Однако война окончилась. До Гюго доходят «голоса из России», ставшей на путь реформ, он ищет повод выразить свое одобрение «молодой России», протянуть ей руку помощи. Посредником между ним и Россией становится Александр Иванович Герцен, начало переписки с которым относится к середине 1850-х годов. «Русскими знакомыми» «пророка в изгнании» были эмигранты, группировавшиеся вокруг «Полярной звезды» и «Колокола». Под их влиянием формировался его взгляд на Россию. Герцен пригласил Гюго к сотрудничеству в «Полярной звезде» (аналогичные приглашения получили Мадзини, Луи Блан, Прудон, Мишле), и Гюго согласился.
«НЕКТО ИЗ РУССКОЙ АРМИИ»
В январе 1863 года в Варшаве вспыхнуло антирусское восстание. Спустя некоторое время «некто из русской армии» обратился к Гюго с просьбой написать воззвание к русским военным. 15 февраля в герценовском «Колоколе» появилось воззвание Гюго к русскому войску с призывами не сражаться с поляками. Вот этот текст: «Солдаты, будьте людьми. Слава эта представляется вам теперь, воспользуйтесь ею.
Если вы продолжите эту дикую войну; если вы, офицеры, имеющие благородное сердце, но подчиненные произволу, который может лишить вас звания и сослать в Сибирь; если вы, солдаты, крепостные вчера, рабы сегодня, невольно оторванные от ваших матерей, невест, семейств, вы, телесно наказываемые, дурно содержимые, осужденные на долгие годы военной службы, которая в России хуже каторги других стран, – если вы, сами жертвы, пойдете против жертв, если вы в тот торжественный час, когда скорбящая Польша восстает, когда еще есть время выбора между Петербургом и Варшавой, между самовластием и свободой; если при этом роковом столкновении вы не исполните единого долга, лежащего на вас, долга братства, если вы пойдете с царем против поляков, если вы станете за их и за вашего палача; если вы в вашем рабстве научились только тому, чтоб поддерживать притеснителя; если вы, имеющие оружие в руках, отдаете его на службу чудовищному деспотизму, давящему русских так же, как поляков; если вы, вместо того чтоб обернуться против палачей, подавите числом и превосходством средств героическое народонаселение, выведенное из терпения, заявляющее свое святое право на отечество; если в XIX столетии вы зарежете Польшу, если вы сделаете это, – знайте, люди войска русского, что вы падете ниже вооруженных ватаг Южной Америки и возбудите отвращение всего образованного мира. Преступления силы остаются преступлениями, и общественное отвращение – уголовное наказание их.
Воины русские, вдохновитесь поляками, не сражайтесь с ними. Перед вами в Польше не неприятель – а пример.
Готвиль-Хаус, февраля 1863. Виктор Гюго».
Одновременно с «Колоколом» воззвание появилось во французской печати, в частности в газете La Presse. Что касается персоны, прятавшейся за словами «некто из русской армии», то французские исследователи полагают, что это был сам Герцен.
Перед нами устойчивый набор стереотипов о Сибири, рабстве, крепостничестве, самовластии, деспотизме. В то же время воззвание Гюго вряд ли можно рассматривать как образец политической пропаганды. Оно ориентировано больше на офицерскую элиту, чем на солдат. Риторику Гюго может воспринимать, скорее, образованный человек оппозиционных взглядов, привычный к напыщенному красноречию. Гюго – к этому времени восторженный поклонник Наполеона Бонапарта, опубликовавший в 1862 году «Отверженных», где несколько глав посвящено Ватерлоо, – явно недотягивает до наполеоновского пропагандистского мастерства. В России по цензурным соображениям роман Гюго был запрещен, хотя в нашей стране его читали по-французски, привозя экземпляры из-за границы.
ОПАСНЫЕ РУССКИЕ СВЯЗИ
Виктор Гюго и в последующие годы поддерживал связи с русскими революционерами, оказывая им содействие. Например, к началу 1880-х годов относятся несколько выступлений Гюго в защиту русских революционеров. Одно из них связано с делом Льва Гартмана. 19 ноября 1879 года была совершена попытка покушения на императора Александра II: террористы заминировали железнодорожное полотно, однако вместо поезда, в котором из Крыма возвращалась царская семья, был взорван состав, в котором ехала свита. Гартману – одному из организаторов теракта – удалось сбежать в Париж. Когда об этом стало известно в российском посольстве, князь Николай Алексеевич Орлов потребовал его ареста и выдачи российским властям. Гартман был арестован, однако русские эмигранты развернули активную кампанию против его выдачи. К ней подключился и Виктор Гюго. В радикальных изданиях было опубликовано его обращение «К французскому правительству», датированное 27 февраля 1880 года и тут же перепечатанное во многих газетах Европы и Америки. В нем говорилось: «Вы – правительство лояльное. Вы не можете выдать этого человека, между вами и им – закон, а над законом существует право. Деспотизм и нигилизм – это два чудовищных вида одного и того же действия, действия политического. Законы о выдаче останавливаются перед политическими деяниями. Всеми народами закон этот блюдется. И Франция его соблюдет. Вы не выдадите этого человека. Виктор Гюго».
Под давлением общественного мнения французское правительство склонилось в пользу Гартмана. Он был освобожден 7 марта и отправлен в Дьепп, откуда перебрался в Лондон. Вскоре в радикальных парижских изданиях под заголовком «Врагам выдачи» появилось открытое письмо русских эмигрантов-революционеров, посвященное французам, которые поддерживали и защищали Гартмана, в том числе и Гюго. Последний также опубликовал в газетах письмо к президенту Французской республики Жюлю Греви с поздравлениями по поводу принятого французским правительством решения.
Спустя год русские эмигранты обращались к Гюго за содействием в деле Геси Гельфман, арестованной через два дня после смертельного покушения на императора Александра II 1 марта 1881 года. Она была приговорена к смертной казни через повешение, однако исполнение приговора отложили из-за ее беременности. Неизвестно, дошла ли просьба до Гюго, но сам факт обращения к нему показателен.
В 1882 году Гюго возвысил свой голос в связи с «процессом двадцати» народовольцев, из которых десять человек были приговорены к смерти. В марте того же года Гюго опубликовал открытое письмо-протест под названием «Крик Виктора Гюго», тут же переведенное на русский язык: «Происходят деяния, странные по новизне своей! Деспотизм и нигилизм продолжают свою войну, разнузданную войну зла против зла, поединок тьмы. По временам взрыв раздирает эту тьму; на момент наступает свет, день среди ночи. Это ужасно! Цивилизация должна вмешаться! Сейчас перед нами беспредельная тьма; среди этого мрака десять человеческих существ, из них две женщины (две женщины!) обречены смерти, и десять других должен поглотить русский склеп – Сибирь. Зачем? Зачем эта травля?.. Я прошу милосердия для народа у императора! Я прошу у бога милосердия для императора».
В этих строках Гюго предстает как гуманист, выступающий одновременно и против деспотизма, и против нигилизма. И то, и другое – зло. Он вновь возвращается к теме борьбы за отмену смертной казни, которую он поднял еще в 1829 году. Что характерно: русскими революционерами это воззвание было воспринято как «лживое произведение», свидетельствующее «о все прогрессирующем падении гения писателя».
Император Александр III согласился помиловать пять человек. Когда это известие по телеграфу было передано Гюго, находившемуся на банкете, он встал и произнес тост: «Пью за царя, который помиловал пять осужденных на смерть и который помилует и остальных пятерых»...
СМЕРТЬ «ПОЭТА-СОЛНЦА»
Виктор Гюго умер в пятницу 22 мая 1885 года. На его смерть откликнулись десятки русских журналов и газет. В Париже же смерть «поэта-солнца», как его называли, превратилась в настоящую политическую манифестацию. Проводить Гюго в последний путь вышло около миллиона человек. За 45 лет до этого парижане впервые увидели общенациональную церемонию такого масштаба: этим самым путем по Елисейским Полям через Триумфальную арку проследовал катафалк с гробом императора Наполеона Бонапарта. Когда-то Гюго был ее свидетелем и летописцем, а теперь в последний путь по Елисейским Полям провожали его.
Виктор Гюго, великий поэт и писатель-романтик, защитник слабых и угнетенных, симпатизировал и российским «борцам с режимом». Однако, как истинный гуманист, солидаризироваться с террористами он не желал, считая деспотизм и нигилизм силами тьмы. Наверное, именно это стремление к справедливости, милосердию, состраданию и чувствуют русские читатели романов Виктора Гюго. Ведь Козетта, Гаврош и Жан Вальжан по сей день остаются нашими любимыми героями…
