Второй том книжного проекта Леонида Парфенова «Намедни. Наша эра. 1971–1980». Все тот же иронично-легкий парфеновский стиль, та же прекрасная полиграфия, тот же крайне редкий в наших краях несомненный дизайнерский профессионализм, та же всеядность в хорошем смысле слова, способная удовлетворить любого. Для Парфенова по прежнему не существует «высоких» и «низких» тем, судьбоносные события соседствуют с сугубейшей бытовухой: книга открывается сменой власти в Польше и ГДР и рубашкой-«бобочкой», а заканчивается Джуной и советскими блокбастерами.
В общем, вроде как остается лишь отсалютовать качественному изданию и порадоваться за читателей. Однако одна мелочь смущает, и мелочь эта отпечатана на задней странице обложки. Среди традиционных фраз, вырезанных из хвалебных рецензий, значится и мнение Льва Данилкина: «И хотя ряд Нестор — Татищев — Карамзин — Ключевский — Парфенов кажется несколько шокирующим, но в сущности, почему бы нет?».
В рецензии, из которой изъят тезис, известный критик пошел еще дальше и объявил Парфенова изобретателем «нового жанра историографии». Самое интересное, что по сути Данилкин прав, Парфенов со своими проектами действительно стал для обывателя главным историком постсоветской России.
Нет, меня вовсе не пугает тот факт, что история теперь занимательная и красочная. Просто несколько напрягает, что это занимательное и красочное — нынче и есть история.
Парфенов — хороший профессионал, и его книги — очень качественная работа. Но исключительно в рамках жанра. Журналист (а работы Парфенова — это именно качественная и профессиональная журналистика) — это одна профессия, историк — другая.
Предисловие автора ко второму тому «Намедни. Наша эра» начинается рассказом о том, как после выхода первого тома работники СМИ допытывались у него в интервью: просоветская эта книжка или антисоветская. Не хотелось бы разочаровывать автора, но в данном случае это не повод для веселья. С точки зрения историка главная проблема парфеновских книг именно в этом. Невозможность понять позицию автора свидетельствует вовсе не о его беспристрастности, а об отсутствии этой позиции.
Беспристрастность — вовсе не тщательная маскировка историком собственных воззрений, это всего лишь умение работать не мухлюя.
Не подтасовывая, не передергивая, не игнорируя факты, не укладывающиеся в твою концепцию. Помните гениальную в своей лаконичности и точности рецензию Пушкина на многотомный труд Карамзина, которого можно обвинить в чем угодно, только не в отсутствии собственной концепции российской истории?
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Проблема Парфенова в том, что он ничего не доказывает. Он, как это и положено журналисту, рассказывает. Мастерски, почти не привирая и очень занимательно травит байки: «А вот еще в том году случай был…».
В парфеновском рассказе об очередном десятилетии жизни страны под названием «Советский Союз» очень много фактов и артефактов из истории этой страны — издатели их даже скрупулезно подсчитали, расцветив обложку надписью «282 феномена десятилетия».
Но истории этой страны — нет.
В книге тотальный дефицит самого главного — осмысления. Задача журналиста — показать. Историка — понять.
Ведь суть работы историка, в сущности, довольно проста: историк — это человек, который умеет за деревьями увидеть лес.
__________
Подписывайтесь на канал!