Разумеется, Аня знала, что в этот день с ней что-то обязательно случится. Что-то необычное, странное и, конечно же, страшное. Она знала это по своему состоянию, предвещавшему сильную психологическую встряску, и потому шла сейчас из санатория через лес осторожно, стараясь не шуметь, не издавать никаких звуков. Но куда там! Листва под ногами шуршала, ветки хрустели. Даже шаги, когда она двигалась по хорошо утоптанной тропке, осторожно, но все-таки гулко раздавались в тишине. Может быть, и не надо было ходить в санаторий, но ведь в их поселке, примыкающем к этому лечебно-оздоровительному учреждению, магазинные полки пусты, не купить хорошего чая, печенья, шоколада и многого другого, чего хотелось Ане. А в санаторском буфете все это – пожалуйста! Можно, конечно, сходить и в деревню, она недалеко, за речкой, и через лес идти не надо, все – по дороге, по трассе, где тьма машин, там в сельмаге полно и продуктов, и тряпок, и многого другого, вплоть до мотоциклов, да только все это – шум, суета, а тут – тишина несказанная, а птицы-то как поют! Музыка природы… Лучше всяких оркестров… Тут и птичье фьють-фьють, нежное и заливистое, и осторожный шум весеннего леса, когда листва еще не загрубела и не издает характерного для разгара лета и начала осени стука… Даже воздух шумит по-особенному, впуская к себе молодой ветерок, чистый, прозрачный и по-детски порывистый, в котором нет еще могучей застойной силы, умеющей ломать ветви и опрокидывать деревья… Одним словом, трепетность и нежность… Тишина и покой… Но отчего же ей так тревожно? Ну, лес все-таки, утешала сама себя Аня, мало ли что тут может произойти…
Однако лес кончился, а облегчение не наступило. Невдалеке, почти рядом находилось внушительное деревянное здание, в котором раньше размещался то ли сельсовет, то ли правление колхоза, а теперь там время от времени, а, может, постоянно, Аня точно не знала, вели прием представители городской мэрии, так как поселок этот стал относиться не к сельской местности, а к городу. За этим домом поблескивала речка, берега которой часто были буквально утыканы рыбаками, словно подушечка для иголок – этими самыми иголками. Купающимся они не мешали – на речке для всех было много места. Правда, сейчас еще никто не купался, все-таки последние дни мая, и хотя тепло, даже жарко, но ведь еще не лето…
Вот сейчас она пройдет этот филиал мэрии, в котором ей приходилось бывать, когда она получила в подарок дом от своей замечательной бабушки, и, может быть, найдет здесь свою замечательную заколку для волос, которую потеряла накануне. Потом поднимется на пригорок и выйдет на свою улицу, а там и ставшая родной изба совсем рядом… Войдет в нее, запрет за собой дверь и окажется в этом спасительном уголке, на этом островке, отмоленном у бога всей бабушкиной жизнью, где с ней, Аней, не может случиться ничего плохого!
Тропинка уже вознамерилась огибать «правительственный» дом, как вдруг справа, из высокой травы, от зарослей шиповника Аня явственно услышала стоны… Она испугалась и решила, плюнув на заколку, поскорее пройти мимо – мало ли, вдруг человек специально стонет, чтобы заманить ее туда, а там оглушит чем-нибудь, и… Сейчас опасно направо и налево проявлять сочувствие и сострадание… И все же она свернула с тропинки, прошла несколько шагов и увидела лежащего на спине мужчину, который что-то беспрерывно шептал. Пьяный? Или человеку стало плохо и он нуждается в скорой медицинской помощи? Аня нагнулась над ним и услышала, как он произнес:
- Кровавая Мэри… Кровавая Мэри…
При этом глаза мужчины, обращенные в небо, блуждали в открывающихся, видимо, ему одному далеких пределах, но вдруг вырвались из этих странствий, остановились на девушке, налились кровью, словно от только что произошедшего кровоизлияния, и он вновь, теперь уже глядя прямо на Аню, прохрипел:
- Кровавая Мэри… Кровавая Мэри…
Аня, склонившаяся было над ним, отпрянула в сторону, посмотрела по сторонам – никого… Надо же, обычно по этому лесу бродит немало людей… И еще несколько минут назад ей казалось, что она тут не одна. А теперь… Ан нет, в санаторий на всех парусах бежала уборщица, которой уже пригрозили увольнением за опоздания и об этом знал весь поселок. А мужик между тем все повторял и повторял свои страшные слова… Их услышала чуткая на ухо уборщица, и, пролетая мимо, даже не подойдя и не посмотрев, что же произошло, произнесла:
- Ишь, Мэри! Черти кровавые ему видятся, а не Мэри! Пьянчуга!
Аня даже не успела попросить ее позвать людей. Что же делать? Этот отголосок мэрии еще закрыт, до первых домов далековато, да и до рыбаков – тоже, так что кричать и звать на помощь бесполезно. Надо бежать и скликать народ. Только вдруг она ему сможет чем-то помочь прямо сейчас? Аня вновь склонилась над мужчиной и заметила, что куртка его с одной стороны сильно оттопыривается. Она осторожно отогнула ее, ибо та была расстегнута, и увидела черную рукоятку ножа, впечатавшуюся в клетчатую хлопчатобумажную рубашку… Мужчина по-прежнему смотрел на нее налитыми кровью глазами и шептал те же самые слова…
- Господи! Господи! Я… Я сейчас позову на помощь… Сейчас… Люди! Люди!
Но голос ее прозвучал хрипло и глухо…
- Кровавая Мэри… Кровавая Мэри…
- Люди!
Она понимала, что надо срочно бежать в поселок! Или к рыбакам! Но… может, вначале выдернуть из него эту штуку? Возможно, это спасет умирающему жизнь? Она инстинктивно вытащила свой носовой платок, обмотала им рукоятку и с силой потянула ее на себя. Тело мужчины чуть приподнялось, а потом вновь опустилось на траву, при этом он как-то странно вздрогнул и голова его откинулась вбок… Да и вообще в нем что-то изменилось… И он больше не говорил ни о какой Мэри… Аня стояла над ним с окровавленным ножом в руках, совершенно убитая и растерянная от простой мысли – мужчина умер… Умер, да и бог с ним! Но она-то, она-то стоит рядом с трупом и держит в руках орудие убийства, да еще и в платочек свой рукоятку завернула! Любой следователь скажет – какая предусмотрительная! Убила и теперь заметает следы… И попробуй докажи, что ты тихо-мирно шла из санаторского буфета и ни сном, ни духом не ведала, что тебя ждут такие испытания! Впрочем, духом-то как раз ведала – ведь было же предчувствие какой-то трагедии, было! Да, но что теперь делать с этим ножом? Хорошо, если попадется умный следователь. А вдруг дурак и дуболом? Она в этом поселке – еще не очень-то своя, приезжает из города в основном только в выходные, когда хорошая погода, да еще когда в огороде ждет ее срочная работа. А так живет себе в хорошей двухкомнатной городской квартире, на которую выменяли другую, ту, где прошло ее детство и где она была счастлива со своей красивой и жизнерадостной матерью. Но это было совсем в другом городе… И там была другая жизнь… И это было так давно…
Аня потом не могла объяснить даже самой себе, почему она поступила так, а не иначе. А именно – обвязав своим платком весь нож, она бросилась к реке. Спуск был довольно крутым, да она еще и здорово разбежалась, поэтому метрах в десяти от мирно сидящих рыбаков влетела в воду, подняв стену брызг, и, пробежав вперед несколько метров, споткнулась о камень и чуть не упала в реку, замочив и обувь, и одежду, но заодно в этой водной кутерьме избавившись от ножа вместе с носовым платком. И, поднявшись и повернувшись к рыбакам, закричала что было силы:
- Помогите! Помогите!
Рыбаки с любопытством смотрели на девушку, но никто не двинулся с места. Казалось, что все еще крепче взялись за свои удочки. Аня поняла – они подумали, что она просит помощи для себя.
- Там человек умирает! Или уже умер, - вновь закричала она, показывая в сторону деревянного дома, воплощающего здесь хоть какую-то власть. Аня уже стояла рядом с рыбаками, мокрая, чуть ли не рыдающая, но тем не менее мужчины не спешили ринуться в указанном направлении.
- Да вы что, мужики! Человек же там помирает… Помочь надо… Скорую вызвать… Может, мобильник у кого есть, а?
- Может, и есть, - откликнулся один из рыбаков, пожилой уже, весь седой и с бородкой. Он оторвался от своих удочек, попросив остальных за ними присмотреть, и отправился вслед за Аней, которая понеслась на взгорок так быстро, словно за ней гналась свора собак. Но рыбак поспевал – видать, занимался спортом, сохранил форму. Может, и сейчас занимается. Через минуту они уже стояли возле незнакомого мужчины, не подававшего признаков жизни. Рыбак взял его за руку в том месте, где прощупывается пульс, но почти тут же опустил ее и она безжизненно упала.
- Кажись, помер, - прошептал он, вынул из кармана мобильный телефон и набрал вначале номер скорой помощи, а потом и милиции. Дежурному медику он прямо сказал, что человек мертв и что звонит он для очистки совести. С милицией разговор был длиннее – там все досконально выспросили, в том числе и фамилию звонившего, а также имя его и отчество. Он оказался Владимиром Лукичом Братковым, художником, работавшим в областной газете. Милиция поинтересовалась и тем, кто первым обнаружил труп, и Братков передал телефон Ане.
- Но я обнаружила не труп! Человек был еще жив… Как это все равно? Я – Анна Николаевна Горева. Нет, постоянно живу в городе. Хорошо, я подожду. И передам просьбу.
Аня вернула трубку Владимиру Лукичу и сказала, что их попросили задержаться здесь, подождать прибытия милиции и медиков. Братков между тем внимательно осматривал мужчину, но не решался до него дотрагиваться.
- Интересно, кто это? Местный? А? – спросил он Аню.
- Да я не знаю. В городе живу. А тут появляюсь время от времени… Во всяком случае, в поселке я его не видела…
- И среди нашего брата такого не было… Скорее – из санаторских он. Санаторий-то здесь ведь сердечный, так?
- Да вроде…
- Вот у него сердце-то и схватило… Тоже мне, врачи! Надо было предупредить больного, чтоб никаких лишних прогулок! Лежал бы себе в шезлонге и не двигался… Ходил бы только на процедуры всякие… Да, жаль… И ведь сравнительно молодой еще…
На тропинке показалась уборщица – она шла из санатория. Увидев Аню, еще издали прокричала:
- Выгнали, заразы! От ворот поворот! Ну, вот где я теперь работу найду, а? Где?
- Где-где? В Караганде! – ответил ей Владимир Лукич, продолжая между тем смотреть на неподвижно лежащего незнакомца.
- Что? Он так и не очухался? – спросила теперь уже бывшая уборщица. – Так и поет про свою кровавую Мэри?
- Нет, уже не поет, - ответила Аня. – Помер…
- Помер? Как это? Совсем, что ли?
- Совсем…
- Ни фига себе! А дайте-ка мне глянуть на него… Можно?
- Можно, только осторожно, - вновь в рифму ей ответил Владимир Лукич.
Женщина подошла к лежащему в траве человеку и внимательно всмотрелась в его лицо.
- Батюшки-светы! Да ведь я его знаю… Знаю… Риткин хахаль! Он! Точно! – воскликнула она.
- А кто такая эта Ритка? – поинтересовалась Аня.
- Да медсестра в санатории! Чтоб ей! Сейчас вместе с директором на меня наехала – уволить, мол, ее, уволить! Ну, что опаздываю… Да какое значение имеют эти пять-десять минут, а? Я же там все вычищаю-выскребаю, не жалея сил! Заразы! Просто к этой Ритке сестра приехала, без работы сидит. Теперь ее на мое место и возьмут, точно знаю! Паразиты! Вот этой Ритке за меня – первая месть! Хахаль ее – на том свете!
- Месть, говорите? И кто же это отомстил, по-вашему, а? – спросил, подходя к ним, молоденький милиционер с погонами старшего лейтенанта.
За ним шли еще двое, оба – капитаны. Они появились на дорожке как-то тихо, внезапно, и потому все оторопело смотрели на оперов, не решаясь что-то говорить и не зная, можно ли давать какие-то показания без официально заданных вопросов. Особенно смутилась несостоявшаяся уборщица – вопрос-то был обращен к ней.
- Так ведь… судьба отомстила-то! Судьба! – вдруг решительно, с пафосом сказала она, поняв, что ей нечего терять.
- Судьба, говорите? Хм… Прошу всех стоять там, где стоите!
Это сказал молоденький и вместе с остальными подошел к лежащему мужчине.
Интересно, почему командует этот лейтенант, а не капитан, подумала Аня, и, так же, как и Владимир Лукич с бывшей уборщицей, стала следить за действиями оперов. Сначала все положенное сделал один из капитанов – медик, что-то шепотом сказавший своим сослуживцам про минуты. Очевидно, говорил, когда примерно наступила смерть. Затем он стал говорить так, что вообще не было слышно ни слова, но Аня-то отлично знала, что он рассказывает о ножевом ранении… А вот она о нем даже не упомянет. Нет, и все! Меньше знаешь – крепче спишь. И потому не скажет, что имела глупость прикоснуться к этому ножу… Думала – мужику станет легче… А ничего и не стало. Он просто умер. А так бы, может, еще пожил – кто знает! Одним словом, вполне возможно, что она виновата в его смерти!
- Кто из вас первым увидел этого человека? – спросил молоденький милиционер.
Аня подумала, что, возможно, сегодня старшие товарищи поручили ему первое самостоятельное дело и наблюдают, как он ведет опрос свидетелей, а потом, видимо, будут разбирать все его ошибки.
- Я увидела, - сказала она.
- Вы специально пришли на встречу с ним?
- Да что вы – нет, конечно.
- А давно вы знаете этого человека?
- Я его совсем не знаю.
- Итак, рассказывайте – при каких обстоятельствах вы…
Аня подробно рассказала о том, зачем она ходила в санаторский буфет, как шла обратно и услышала стоны, как подошла к умирающему, а он повторял одну и ту же фразу: «Кровавая Мэри… Кровавая Мэри»…
- А почему вы подумали, что он умирает? Почему вы, например, не задались вопросом – может, человек пьян?
- Знаете, у меня много своих дел. Своих проблем. И я не собираюсь задаваться никакими лишними вопросами.
- А я, извините, этим вопросом задалась, - сказала вдруг несостоявшаяся уборщица. – Уверена была, что человек пьян, хоть и утро. Многие тут с утра набираются. Но мне некогда было остановиться – на работу опаздывала…
- А вы у нас кто?
- Я – Мария Степановна Князева, местная, всех тут знаю, и этого человека тоже раньше видела – он из санатория. Кириллом Павловичем зовут. Недавно сюда приехал. А медсестра санаторская – его пассия. Умершего я увидела, когда обратно шла и сюда свернула… Ну, к месту происшествия…. А обратно я шла потому, что меня уволили. А уволили формально потому, что опаздываю, а на самом деле вместо меня просто хотят взять сестру медсестры… Ну, родную сестру этой медички, Ритки… А меня пнули… Подвинули… Вот я и сказала о мести… судьбы. Теперь понятно?
- Понятно. Вы тоже, значит, застали его живым?
- Ну, когда туда шла – живой был. Все хрипел про эту кровавую Мэри… А обратно – так все уж. Конец.
- Так. Анна Николаевна, а почему же вы не кричали, не звали на помощь?
- Да кто же отсюда услышит? Я побежала к рыбакам. Там еле их докричалась… Вон, мокрая еще вся… Только Владимир Лукич и бросился со мной к умирающему… Умершему… Остальные как сидели, так и продолжали сидеть… Прямо скульптурные изваяния…
- А зря вы здесь-то не закричали. Я бы услышала…
Все обернулись в сторону «правительственного» дома - на его пороге стояла уже немолодая, но очень интересная женщина. Дверь была приоткрыта – она вышла именно оттуда.
- Да, я бы услышала, потому что здесь ночевала…
- Вот как? А вы кто, позвольте спросить?
Молоденький лейтенант не упускал инициативу.
- А я Смирнова Мавра Владимировна. Представитель мэрии. Сегодня буду вести здесь прием. Приехала загодя, чтобы не опоздать – машину нам для таких случаев не выделяют, а автобусы сейчас все забиты.
- Какое у вас интересное имя! – отметила Аня. – Старинное. Сейчас так не называют…
- Ну, когда я родилась, тоже так не называли… Это мои родители-оригиналы постарались. А я всю жизнь страдала от такой оригинальности и переделывала себя то в Машу, то в Миру…
- Мэри тоже подходит, - заметил лейтенант и попросил разрешения пройти в помещение и позвонить в санаторий – надо же, в конце концов, точно узнать, кто этот пострадавший!
- Разумеется, звоните, - ответила Мавра. – А меня в школе и Мэри звали… Кого-то из классиков проходили, и там Мэри была…
- Княжна Мэри, - подсказала Аня. – Лермонтов. Михаил Юрьевич.
- Точно. А чего с мужчиной-то?
- Да, умер-то он отчего? – присоединилась Аня к вопросу этой Мавры.
- Дак от сердца же, - сказала безработная Князева.
- Да нет, уважаемые свидетели! Вы у нас теперь все тут подозреваемые. Потому что человек этот умер вовсе не от сердечного приступа. Он, дорогие наши внимательные и не очень внимательные дамы и оторвавшийся от своих удочек и присоединившийся к вам Владимир Лукич, принял насильственную смерть!
Это сказал медик, предварительно пошептавшийся с другим капитаном, а также лейтенантом, очевидно, согласившимися с тем, чтобы он выложил всю правду.
- То есть… Вы хотите сказать, что его убили? – спросила Князева.
- Да, я именно это хочу сказать.
- Господи! А я и не знала!
Это восклицание Князевой потонуло во всеобщих ахах и охах, из хора которых выделился, наконец, один вопрос – а как именно был убит этот мужчина?
- Нож, - сказал дотоле не проронивший ни одного слова другой капитан.
- И не исключено, что орудие убийства находится где-то здесь, - вновь взял инициативу в свои руки вернувшийся из «правительственного» дома лейтенант.
Все невольно стали смотреть себе под ноги, а также оглядывать территорию в пределах нескольких метров – но, увы, ножа поблизости не было.
Тем временем Мавра Владимировна продвинулась вперед, чтобы взглянуть на убитого, а когда увидела, то ахнула и побледнела.
- Заметая следы, убийца унес с места преступления орудие убийства, - выразительно сказал Владимир Лукич и пояснил, что примерно так об этом написали бы у них в газете.
- Возможно, возможно, - сказал лейтенант. – А что это с вами, Мавра Владимировна?
- Я… Мне просто дурно… Не могу видеть… мертвых…
Молчаливый капитан – очевидно, все-таки самый старший в группе, предварительно спросив у нее разрешение пройти в дом, предложил всем тут же, не теряя времени, дать необходимые показания и с их помощью составить как можно более полную картину преступления. Вернее, его последствий. Никто не возражал. Медик остался ждать машину, чтобы ехать в морг. Идя в дом, Аня видела, как он вновь склонился над убитым… Лейтенант замыкал шествие, но вдруг сошел по ступенькам обратно на дорожку и поднял с травы некую большую тряпицу, которая когда-то была белой, а теперь – грязной, серо-буро-малиновой, потому что по ней растекалась красная краска. Лейтенант растянул тряпку на траве и увидел еще довольно четкие буквы, из которых состояло одно-единственное сохранившееся здесь слово – МЭРИ… Ему показалось, что краска застыла словно кровь… Лейтенант показал тряпку медику.
- Вот тебе и кровавая Мэри, - сказал тот.
Лейтенант вошел в дом и вышел оттуда вместе с Маврой Владимировной. Женщина тут же «опознала» тряпицу. Это было объявление-растяжка для жителей поселка, которых извещали, какого числа представители мэрии будут вести прием.
- Тут дальше было перечислено, кто именно и по каким вопросам, - уточнила она. – Зайцев, например - по коммунальным, Деревянкин – по делам молодежи, Савин – по народному образованию… Ну, и так далее. Такое у нас раз в месяц бывает. А в обычные дни прием ведет один человек, как я вот сегодня… А это объявление мы растянули над крыльцом так, чтобы всем в поселке видно было! Ну, а потом, видите, не сняли вовремя… Но это не моя вина – я в тот день здесь не дежурила…
- И давно был этот массовый прием? – спросил лейтенант.
- Да нет. На прошлой неделе.
Лейтенант подумал о том, что убийца мог каким-то образом воспользоваться этой тряпкой. Только вот зачем?
Вместе с Маврой Владимировной он вошел в дом, чтобы присутствовать при даче свидетелями-подозреваемыми своих показаний. У него не было никаких фактов, изобличающих в преступлении кого-либо из присутствующих, однако за свою пока еще недолгую службу он взял за правило подозревать всех и вся, а затем, постепенно отбрасывая эти подозрения, возвращать – для самого себя, разумеется – благородный облик человеку, которого брал в оборот. Виновных это не касалось. Свою рабочую методу он так и называл – отсев. За что некоторые сослуживцы тут же дали ему прозвище – Севок. Правда, иные звали его Пушкиным, потому что был он Александром Сергеевичем Карпушкиным. Но в угрозыске до высокой поэзии было далеко и чаще все-таки звучало первое прозвище. Сегодня Севка выпустили вперед – и потому, что перед этим опера несколько ночей почти не спали, распутывая сложное дело, и буквально валились с ног, а он был самый молодой и выносливый, и потому, что его метод все чаще и чаще приводил их к удачам.
Однако ничего нового показания людей, обнаруживших пострадавшего, не давали. Выходило, что убитый встретился с кем-то еще до них и от этого человека получил смертельный удар.
Отпустив Владимира Лукича, Аню и Князеву, дав, наконец, возможность Мавре Владимировне работать, то есть готовиться к приему посетителей, которых пока еще не было, стражи порядка вышли на улицу. Там возле крыльца рыдала медсестра санатория Рита.
- Это я, я… Я во всем виновата… Это я такая несчастная… И он из-за меня пострадал, - причитала она.
- Почему вы так думаете? – спросил лейтенант.
- А потому, что на мне… на всей моей жизни – какой-то рок… Печать… Был у нас тут раньше Федя… Замуж даже меня звал… А потом – инфаркт…
- Что ж, разберемся, - зачем-то сказал лейтенант, хотя разбираться тут было, скорее всего, не с чем.
- Увезли-то Кирилла как быстро… Я и не попрощалась…
Все вместе они направились в дирекцию санатория.
Так получилось, что Аня шла в поселок вместе с Князевой. Владимир Лукич сразу же отсеялся к своим удочкам, пожелав им спокойствия и благополучия.
- Сейчас, кстати, и рыбаков всех будут трясти – видели они чего подозрительное или нет… И санаторских тоже, - сказала Князева.
- Да и поселковых, думаю, в покое не оставят, Мария Степановна…
- А зови-ка ты меня просто Маша… И на ты… Угу, Анна Николаевна?
- Угу. А вы меня – Аня…
- Я бабушку твою, Римму Сергеевну, хорошо знаю… Приезжать-то она сюда будет?
- Обещала. Я вот не знаю, Маш, что мне с огородом-то делать? Землю жалко – пустует…
- А ты сажай! Все сажай, продашь потом, хорошо заработаешь! К нам и летом, и осенью специально из города приезжают – покупать ягоды да фрукты-овощи. Чистое ведь у нас все, без нитратов. Сейчас люди это очень ценят…
Они стали говорить про грядки, семена. Про их качество и всхожесть, про то, что и как поливать и где лучше брать воду, как бороться с вредителями, они просто утонули в этой огородной теме, совершенно забыв о том, что чуть не стали свидетелями самого настоящего убийства. Вдруг Маша очнулась, выбравшись из словесно-огородной мишуры, и с ужасом произнесла:
- Это ведь, выходит, мы с тобой ходили рядом с убийцей… Может, он нас даже видел… А ты ведь первая этого… пострадавшего-то заметила… И чего – не поняла, что его убили-то?
- Не поняла… Мне и в голову не пришло… Ведь ни крови, ничего…
- Да… Дела…
- Маш, а часто у вас такое случается? Ну, в поселке-то?
- Да нет… Бабушку тут одну связали да ограбили… Иконы сняли… Но старушка-то жива… Да еще в бывшей школе, теперь развалюха на окраине, видала, небось, сторожиху задушили… Она там жила – дом у нее сгорел… Вот и все. В соседних-то деревнях больше разбойничают… Ну, вот я и пришла…
Изба Князевой находилась буквально в двух шагах от дома Аниной бабушки. Их разделяла одна постройка, на месте которой когда-то, в прошлом веке, стоял пятистенок, да хозяева давно умерли, дом сгнил, и внуки или правнуки сколотили из оставшихся еще пригодных для строительства материалов немудреную времянку, чтобы хранить кое-какие вещи, инструменты, да и попросту укрыться от дождя. Правда, дом Князевой как-то выбивался из общей единой линии, немного отступал от нее назад, на взгорок, и выглядел очень даже привлекательно. Тем более, что за ним находился спуск к реке, которая подступала вплотную к поселку именно в этом месте, и тут же, изогнувшись, вновь отходила от него. Аня часто любовалась на этот дом и отмечала, в каком выгодном положении он находится по сравнению с остальными. Прямо хоть стихи о нем слагай. Или картину с него пиши. А поскольку она работала в местном драмтеатре, заведовала там литературной частью, то вполне могла сделать первое и организовать второе – их художник был не только мастер создавать декорации, но и хороший пейзажист. Обо всем этом она и сказала Маше. Та была польщена и, разумеется, пригласила Аню в гости. Девушка пообещала прийти попозже.
- Ой, да лучше бы сейчас! А то вы можете до меня просто не достучаться!
- Почему? – с любопытством спросила Аня.
- Да уснуть могу! Когда переволнуюсь, меня в сон клонит… Сплю беспробудно. Специально будильник купила.
И все-таки Аня решила отложить поход в гости. Успеется. Ей хотелось побыть одной и обдумать все, что случилось.
И она, распрощавшись с соседкой, направилась к себе.
Аня еще не осознала до конца, что с ней происходило всякий раз, как она переступала порог этой избы… Порой ей хотелось закрыться здесь и никогда никуда не выходить. Она просто подходила к стенам, ко всем по очереди, трогала их ладонями и ей казалось, что эти бревна, вобравшие, принявшие в себя дух ее предков, всю их боль, радости и страдания, отдают ей тепло, которое скопилось стараниями всех, кто здесь жил, оказывают ей свое покровительство. Порой она ощущала, как в этом доме пульсирует жизнь. Аня никогда не принимала догмы про живую и неживую материю, она была убеждена, что все в этом мире живо, все – движение, просто мы, люди, так несовершенны, что порой нам не дано этого видеть и понимать… И дом, кажется, знал, что она думает о нем как о живом существе. Разумном, мыслящем и переживающем за все ее действия. Одно время она даже хотела переехать сюда из городской своей квартиры и отказалась от этой мысли лишь потому, что очень уж неудобно было ездить на работу, в театр. А главное – оттуда, потому что она частенько дожидалась окончания спектаклей и выходила из старинного театрального здания уже затемно. А постоянных провожатых у нее пока не было. Потому что она не хотела, чтобы они были. Ее занимали совершенно другие идеи. Может, теперь, после этой в прямом смысле слова убийственной встряски она и позволит кому-то за собой ухаживать. Претенденты есть. И ей уже двадцать пять – пора. От этой мысли вдруг стало тепло и хорошо запахло из печки, хотя Аня ее не разжигала и ничего-то там не варилось. Это дом, сам бабушкин-дедушкин дом одобряет ее мысли, потому что явно ждет, когда она выйдет замуж и разогреет настоящий домашний очаг… Она села на старый венский стул, положила руки на простой деревянный стол, сколоченный когда-то, лет сто назад, из досок и поседевший от времени, а оттого отливающий серебром, и крепко-крепко задумалась о своей жизни и об этом происшествии. Ну зачем, зачем она вытащила нож? Зачем бросила его в речку? Как все глупо, нелепо… И главное – необъяснимо. Наверное, со всеми людьми бывает такое. Но ведь это не оправдание.
И Аня решила – в целях самосохранения – забыть об этом эпизоде. Стереть его из памяти. Не было никакого ножа, и все! И никогда, ни при каких обстоятельствах о нем не вспоминать! Она ведь отдавала себе отчет, что следственные действия только начинаются и ей еще не раз и не два придется рассказывать об этом человеке с его кровавой Мэри…
