оглавление канала
От такой картины я, было, совсем испугаться решила. Прон – да в отчаянье! Есть от чего испугаться. Я кинулась к нему, встала рядом на колени, чтобы заглянуть ему в глаза, и заговорила испуганным шепотом:
- Прон, батюшка, ты чего это? Не время нам сейчас в уныние впадать, совсем не время! Бороться надо! Нужно на все их головы грозу призвать, призову! Ты только скажи, куда бежать, да чего хватать! А Олегу, чует мое сердце, помощь нужна. Ведь не зря Асхат к нему аж сквозь межмирье ломанулся. С чего бы? Ведь медведь лучше нас чует, когда беда приходит. А кстати, с чего это он именно сейчас к Олегу-то направился. Да и как узнал про все козни Копейщиков? Он, конечно, медведь у нас необычный, на многое способен, но ведь до этого, он просто мог улавливать общий, так сказать фон. Другими словами, только мог в общих чертах сказать в порядке ли Олег или, что там с ним приключилось нехорошего. Странно все это. Да еще не просто пошел, а через врата. Ну, о том, как он дорогу в межмирье нашел правильную я уже и не спрашиваю. Но, почему именно сейчас?! А главное, почему нам ничего не сказал?!
Я искренне не понимала поступка медведя, чего, собственно, и не скрывала от Прона, сидя перед ним на коленях и эмоционально размахивая руками при этом. Прон задумчиво сидел, пристально глядя на меня, чуть склонив на бок голову, словно я была каким-то диковинным зверем, вдруг начавшим разговаривать. Когда я выдала последнюю фразу он опять вздохнул тяжело и заговорил, словно размышляя вслух:
- Знаешь, я сам много об этом размышлял. Мне кажется, что случилось вот что: когда Северьян ударил медведя своей ментальной силой, то их разум на некоторое время слился в одно целое. И Асхат прочитал мысли егеря, которые показались ему очень опасными. Думаю, тогда он понял все о приборе, и о том, что творят Копейщики, и какая беда грозит всем нам, если Копейщикам удастся запустить эти свои адовы машины, а в особенности, что угрожает Олегу. А также, что ему, медведю, противостоять этой технике намного проще, потому что все эти машины настроены на частоту восприятия именно человека, но никак не медведя. Такого Копейщики даже предположить не могли. Поэтому он ушел один, и ничего нам не сказал, понимая, что мы его одного бы никуда не отпустили. А нам бы, приди нам охота пуститься вместе с ним, грозила бы большая опасность. Заботился он о нас, понимаешь? – Прон развел руками, и как-то потерянно закончил. – По крайней мере, для меня это единственное логичное и более или менее внятное объяснение поведения Асхата. А еще для меня осталось загадкой то, что я не почувствовал, когда косолапый открыл врата. Ты же знаешь, я – Страж. Малейшее колебание энергии при открытии врат я почувствую даже во сне. А тут – ничего. Просто, совсем ничего не почувствовал. Наверное, у зверей свои пути - нам неведомые. Их энергетика совсем на другой частоте волн находится, поэтому я и не почувствовал ничего. – И потом закончил, не скрывая горького разочарования. – Хоть и живем мы долго, и знаем много, а вот в последнее время я неоднократно убеждаюсь, что ничего-то мы про наш мир толком и не знаем.
Голос старца звучал несколько расстроенно, будто, он вменял себе в вину то, что произошло. Я принялась утешать Прона, пытаясь убедить его в том, что не все нам подвластно, и не все человек может контролировать. Прон слушал мои «утешения», кивал головой, вроде как соглашаясь, но на его настроение это никак не повлияло. Тогда я решила переключить его на другую тему.
- Послушай, а вы с Северьяном избу егерскую осмотрели? Нашли чего?
Старец несколько оживился.
- Можно сказать, что и нашли. В подвале у него тайник был, про который, кстати, он сам вспомнил, можно сказать, без моего участия. Там было что-то навроде журнала. Записи зашифрованы, но Северьян не смог вспомнить этот шифр. Мы этот дневник с собой взяли. Думал, на досуге помаракуем вместе с ним над этим шифром. Да чего-то никак руки не доходят. А было бы интересно, что он там назаписывал. Наверняка, то, что писал, то и передавал своим по рации. Он память напрягал, аж до головной боли, но так и не смог расшифровать записи. Ну, ничего… Москва не сразу строилась. Глядишь, немного еще поработаем с ним, он и вспомнит. Думается мне, важно это.
Прон опять запечалился. Нет, мне сегодня настроение старца определенно не нравилось. Общение с ним в этот раз внесло в мою душу больше какой-то суетной тревоги, нежели оптимизма, как было обычно. И я засобиралась домой. Старик меня удерживать не стал. Только отправился провожать, и долго стоял на крыльце, глядя мне вслед. Все это, отнюдь не внушало мне ни бодрости духа, ни былого оптимизма, а только одну тревогу и некоторое разочарованье.
Всю дорогу до дома я думала об Асхате. Мне было непонятно только одно, почему он, все же, не сообщил нам о своих намерениях, и что он делал около избы егеря в тот день, когда я сама первый раз осматривала егерские хоромы. Ведь внутрь дома он не попал, и судя по следам, даже и не стремился попасть. Но вокруг избушки покуролесил. Следы медведя об этом говорили весьма красноречиво. Я не верила в то, что Асхат пришел к домику егеря просто так, для просто прогуляться. Наверняка, намерения у него были серьезные и вызванные не простыми звериными инстинктами. Но вот, что он хотел там обнаружить, судя по всему, так и останется загадкой. По крайней мере, до тех пор, пока мы с ним не встретимся и я как следует не расспрошу лохматого разведчика.
Люська брела по привычному пути спокойно и размеренно, не иначе, как понимая важность моих размышлений. Я спохватилась, что не управляю лошадью только тогда, когда из-за поворота показалась родная база. Похлопала лошадку по шее.
- Ах ты моя умница! Все-то ты понимаешь, все-то видишь. Кажется, во всей нашей компании, самая бестолковая – это я. Потому как всем остальным все понятно, можно сказать, до прозрачной ясности. Только я, словно в каких-то глухих сумерках брожу, как крот-слепыш. Ох, грехи мои тяжкие… И чего меня мама в детстве в проруби не утопила. Ведь была у нее такая возможность, да и прорубь рядом с домом была. А вот теперь майся от своей беспросветной тупости всю оставшуюся жизнь!
Люська слушала мои причитания и скорбно, да тяжело вздыхала, что тоже не придавало мне никакой бодрости духа.