С самого июня повелось, что чай пили у фрау Мюллер. Хотя признанным специалистом по травам считалась фрау Зигфрид, но у Рут дома было спокойнее.
Херр Мюллер был во многих отношениях человеком исключительным. Прежде всего, его талант. Кто бы мог ожидать, что в рабочей семье на задворках Бранденбурга может родиться такой талант. Огранкой этого самородка занималась, конечно, школа. И в этом смысле херр Мюллер был одним из немногих представителей творческой интеллигенции, у которого не было повода ругать старый режим, чего он, не поддавшись моде, и не делал, всегда ограничиваясь замечанием, что музыка должна оставаться вне политики. Музыка, как показывает история с упавшей возлюбленной, спасала его не только от политических перепетий, но и от семейных потрясений – у херра Мюллера не было ни претендующих на имущество бывших жен, ни оставленных в младенчестве детей, ни покинутых любовниц. Но самое главное, чего у него не было, - у него не было родственников. Родители, сраженные двумя одновременными ударами судьбы – в 1988 утратой сына (поступление в консерваторию они не могли воспринять иначе как большую потерю для трудового коллектива ГДР) и годом позже утратой самой ГДР – ушли рано один за другим, еще до того как к херру Мюллеру пришло признание. Братьев и сестер у него не было.
«И слава богу, - смеялась фрау Зигфрид. - Вы только посмотрите на моих и сразу все поймете».
Давно, еще в глубоком детстве, на немецком с ней говорила бабушка Анна. Та самая, мужем которой был сгинувший в 1938 году дедушка Соломон. Всегда подтянутая и элегантная, врач по профессии, чуть ли ни одна из первых женщин, допущенных к университетскому образованию, родом она была из тех польских провинций, которые переходили от Австрии к Польше, а потом к Украине, поэтому в совершенстве владела как немецким, так и польским. Рут на немецком говорить ленилась – логика шестилетнего ребенка подсказывала ей, что бабушка прекрасно понимает английский, вредничает просто. Рут воспитывала бабушку терпеливо, также как и бабушка ее саму. В итоге бабушке пришлось гордиться своим посильным вкладом в расширение пассивного вокабуляра внучки. Причем гордиться тайно, поскольку ни собственная дочь, ни тем более зять этого германофильства не одобряли. «Ну и что с того, что в Германии были нацисты?! - клокотала бабушка, потерявшая в газовых камерах всю семью. – Гейне тоже писал на немецком! Гейне вы теперь тоже проклянете? И Цвейга, и Фрейда, и Фейхтваншера. Может быть, еще и книги сожжем?!» Рут всей душой была на стороне своей боевой бабушки, но на немецком не говорила все равно.
Теперь она, конечно, жалела об упущенной возможности, тонкой нитью вплетавшейся в воспоминания о бабушке и тех часах, которые они проводили вместе. Жалела, но на немецком по-прежнему говорила с трудом. Все понимала, но ответить не могла – нужна была практика. Для того и беседовала она пусть через силу, но с завидной регулярностью с дочкой пекаря, мясником и фрау Моор.
С фрау Зигфрид они говорили на русском. Обе искренне стыдились этой лингвистической капитуляции, но предчитали информативное общение силосу дежурных немецких фраз. Причем обращались они друг другу исключительно на «Вы». Этого требовал кодекс тех слоев, где они выросли и где остались все самые дорогие им люди. В Бранденбурге перейти на «ты» уже на второй фразе требуют приличия, и обе были готовы это приличие соблюдать, но только на немецком, переходя на русский, они ласкали свой слух старомодным «Вы».
Под «моими» в данном случае подразумевалась вся многочисленная родня херра Зигфрида, которая прикрываясь необходимостью посещения стариков, объявлялась на пороге ежедневно и неотвратимо. «В любое время суток, в любом колличестве и качестве» - смеялась фрау Зигфрид, описывая свою домашнюю ситуацию. Фрау Мюллер и сама это знала – машины, ни марок, ни цвета которых она запомнить не была в состоянии, стояли перед воротами соседнего дома ежедневно. Точнее, перед воротами двух соседних домов. На дорогу смотрел «главный» дом, резиденция молодого херра Зигфрида, в глубине участка укрывался домик старого херра Зигфрида, перестроенный из давно ненужного хлева. Посещения обычно бывали шумными, просто потому, что все многочисленные дети старого херра Зигфрида унаследовали в той или иной мере его темперамент. Пить чай и беседовать в подобной обстановке не представлялось возможным.
Ладно бы только чай, фрау Зигфрид учительствовала в соседнем городке – фрау Мюллер, так ценящая тишину и уединение, с ужасом задавалась вопросом, как можно работать в такой обстановке. «У меня очень удобный распорядок дня, - заверяла ее соседка, - я работаю ночью». Вот это как раз фрау Мюллер легко могла представить, она и сама когда-то любила ночами запираться в своей мастерской и выходить из нее только на рассвете, утомленной, но с ощущением только что рожденного шедевра. Многие великие творили ночами, Бальзак, например. Тут главное – иметь возможность выспаться днем. Была ли у фрау Зигфрид такая возможность? Но их отношения не были настолько близкими, чтобы можно было просто так об этом спросить.
В этот раз болтали обо всем возможном – что сейчас читает фрау Зигфрид и на каком языке, что хочет почитать фрау Мюллер, концерт в Берлине, спектакль в Шведе, фитофтора и болезни роз, прошедший деревенский праздник.
- Я так и не собралась, - повинилась фрау Мюллер, одетая «в домашнее» - то есть так, как она одевалась везде, в Москве и Лондоне, так, чтобы чувствовать себя моложавой, энергичной, современной женщиной.
- И абсолютно ничего не потеряли – народу было много, интересного мало. Выпивали, ели, кто-то танцевал, но в основном соседей считали – кто помер, кто уехал, у кого внуки гостят – типичные деревенские пересуды, где все всё про всех знают. Тоска! Я бы и не пошла, но возможности, к сожалению, не представилось – у нас полный дом народа опять был, все пошли и меня утащили.
- Ваша золовка сегодня опять искала фрау Зигфрид...
- Знаю, я за ней просто не успеваю, за этой Катрин, - в саду была фрау Зигфрид, я ей об этом кричала и херр Зигфрид ей об этом кричал, но она уже всех соседей на уши поставила, - фрау Зигфрид любила говорить грубовато.
Фрау Мюллер такая манера больше всего напоминала тягу к соленому огурцу у человека съевшего уже с десяток пироженных. То, что фрау Зигфрид «питалась» исключительно пироженными можно было понять, бросив только один взгляд на ее книжный шкаф, даже на шкаф смотреть было не надо – на носу фрау Зигфрид носила очки такой толщины, что сразу становилось ясно с печатным словом она «на ты». О книгах она могла говорить часами. И о собаках. Но ни слова о херре Зигфриде, ее муже. «Глупость несусветная – влюбиться, - только и заметила она однажды. – Очень отвлекает от работы».
Вот и в этот раз на вопрос фрау Мюллер, бросивший взгляд на часы и забеспокоившейся о том, не отвлекает ли она фрау Зигфрид от ожидания супруга с работы – как твердо уяснила для себя Рут, священный долг каждой замужней женщины в деревне – та только фыркнула:
- Понятия не имею, когда он вернется, - но уже через мгновение добавила: - Ужин у меня уже готов, а машину мы если что услышим, - сидели в виду жары на веранде, увидеть подъезжавшую машину не предствалялось возможным, а вот услышать вполне. Впрочем услышали они совершенно другие звуки, но об этом позже.
Муж фрау Зигфрид, в отличие от многих других мужей, в Берлин на заработки не ездил. Собственный дом, работающая жена и выращенные на жирных норвежских заработках дети делали необходимость хорошо зарабатывать не такой острой – он ограничился местом водителя автобуса в соседнем городке: утром собрать ребятишек по деревням, развести их по школам, днем была очередь пожилых деревенских дам, в цветастых сарафанах и с корзинками выезжавших в городок за продуктами и культурой, вечером опять ребятня. «Работа не пыльная, уважаемая и всегда дома» - так коментировал свое решение сам херр Зигфрид, хотя практика показывала, что как раз дома-то его практически и не бывало.
Что, учитывая специфику его семейной жизни, по-человечески легко можно было понять. Сколько раз слышала фрау Мюллер энергичное шипение той же Катрин, рассуждавшей о том, что ни он, ни его «новая» жена о стариках не заботятся. Не менее часто звучал голос самого херра Зигфрида (младшего), призывавшего своих престарелых родителей к порядку. Голоса фрау Зигфрид не было слышно никогда – не было у нее ни привычки кричать, ни желания доказывать кому-то свое мнение. «Люди жизнь прожили, плохо ли хорошо, никогда никого ни о чем не просили и теперь не хотят, почему нельзя уважать это решение?» - удивлялась она, видя выбегавших от родителей, заплаканных, престарелых уже дочерей.
Фрау Мюллер впоминала свою мать в ее прокуренном Тель-Авиве, стала бы она счастливее, если бы она, Рут, и сестра, а может быть, еще и внуки, все пятеро, ежедневно штурмовали ее квартиру, ковырялись в мусоре и контролировали содержимое холодильника? Мама так и не освоила русский, несмотря на все старания дочери и внуков, материться она, следовательно, не умела, но могла качественно и доходчиво послать на английском...
Продолжали спокойно пить чай, наслаждались тишиной и обществом друг друга. Фрау Зигфрид вдруг заметила нож, с улыбкой взяла его в руки:
- Моя дорогая фрау Мюллер, если Вы боитесь оставаться одна, я могу Вам одолжить на выбор моего пса, ружье мужа или даже самого мужа, но только уберите этот Ваш жуткий нож.
- Нож как раз совсем не мой. Я подумала, не мог ли херр Зигфрид, тот или другой, забыть его на нашей ограде?
- Могли... Но я не помню, чтобы у нас был такой нож. У старого херра Зигфрида точно нет – у них все ножи еще гдровского производства, к вопросу о качестве гдровской продукции. У нас ножей много – мой старший пасынок мясник, а муж охотник... Но такого ножа у нас не было, он вроде совсем новый, - задумчиво она положила нож на место. – Может быть, спросить фрау Моор?
- Вряд ли. Он лежал с Вашей стороны.
- Ну значит будем Вас считать избранной богом Жанной д`Арк... Или король Артур Вам ближе?
- Нет, я за гендерную солидарность, - «Господи, кто здесь еще знает Жанну д`Арк или короля Артура? – рассуждала про себя фрау Мюллер. – Как же мне все-таки повезло! Сначала с Паулем, а потом с соседкой».
Фрау Зигфрид, в свою очередь, смаковала «гендерную солидарность» и тоже радовалась такому соседству.
Но счастье, как известно, не может длиться вечно – из-за забора, со стороны Зигфридов, раздались крики, началась какая-то суета. Фрау Зигфрид сорвалась с места, даже не успев, попрощаться. Из-за забора теперь слышался ее голос, увещевавший, уговаривающий. Через пару минут воцарилась тишина, фрау Зигфрид возникла вновь:
- Теперь потерялся старый херр Зигфрид. Куда этот ушел, даже я не знаю.
- Может быть, прогуляться? Он сегодня утром уже выходил, со своей коляской... роллатором. Хотя по такой жаре...
- Может быть, с кем-то из детей уехал? Он, наверняка, сказал фрау Зигфрид, но ведь она и забыла тут же...
Фрау Мюллер разлила чай по чашкам, но фрау Зигфрид продолжала напряженно вслушиваться в происходящее за забором. Разговор не клеился.
- Пойду посмотрю, что там. Может быть, придется по деревне проехать... Не хотелось бы, чтобы он как фрау Зигфрид бегать начал – мы ее в прошлый раз в Польше нашли...
Она ушла, теперь вслушиваться начала фрау Мюллер. Через несколько минут ей послышались всхлипы, она хотела сразу метнуться к соседям, но благоразумие победило. Прежде всего фрау Мюллер поднялась к себе и переоделась и только потом, в образе настоящей деревенской фрау, она вышла на улицу. На дворе у соседей была суета – слышен был голос Кристин, младшей дочери старых Зигфридов, звонившей своей старшей сестре, что она говорила было не ясно, вопреки обыкновению, говорила она тихо. От дома страриков шла озабоченная фрау Зигфрид (молодая), как могла нежно, но и настойчиво она уводила от дома старушку Зигфрид, уговаривая:
- Как же Вы у фрау Мюллер ни разу не были, она Вас так ждет...
- Эва! Я ее никогда не любила, - отбивалась старшая фрау. – Чего она зазнается? У нее может быть сын на пианинах и играет, а у меня их десять человек...
«Видимо, она считает с умершими» - неприятно кольнуло фрау Мюллер.
- Это не Эва, это другая новая фрау Мюллер, - не отступала молодая.
Фрау Мюллер хотела помочь, подыграть, но побоялась своим акцентом усложнить и без того сложниую задачу молодой фрау Зигфрид, она решилась только приветливо помахать старушке и тут же с ужасом подумала, что у нее нет сваренного кофе!
Рядом с ней шумно, как и все, что делала Катрин, припарковалась машина. Дочь пулей пролетела мимо матери, но обе как будто бы не обратили на это внимания.
- А пойдемте в магазин, - неожиданно для себя громко и четко предложила Рут. Старая дама тут же заулыбалась.