Может ли быть такое, что человек ушёл воевать и о нём ничего не известно? Нет его ни в списках раненых, ни в списках убитых. Говорят, на войне как на войне, случается всякое. Туда призывают мужчин, но максимальные эмоции испытывают, пожалуй, женщины. Молятся, надеются, ждут, вопреки всему.
Мы встретились с Зоей Ивановной у меня дома. Я позвала её к себе, чтобы обо всём расспросить, согреть заботой и вниманием. Седая, уставшая, с припухшими глазами, она вошла и обняла меня, хотя мы видели друг друга впервые. Последние два месяца у этой хрупкой женщины проходят в постоянном тревожном ожидании и переписке с военкоматом, командованием части. Зоя Лызлова пытается найти своего единственного сына, пропавшего без вести.
Материнское сердце, как известно, не обманешь. Оно — как барометр, всё чувствует, тем более если с ребёнком беда. Иван уехал на фронт добровольцем. Так решил: «Хочу, это мой долг». Последний раз звонил из «учебки» 20 сентября: «Мама, пригнали БТРы из Севастополя. Я буду наводчиком. Завтра утром отправляемся. Куда, не знаю. Или в Херсон, или под Николаев. При первой возможности я тебя наберу». И всё. Больше ни слова. Два с лишним месяца никакой связи.
— Ваня не стал ждать повестки, вызвался сам, — рассказывает Зоя Ивановна. — Какое-то время ещё раздумывал. А когда ребята со двора начали уходить, засобирался. Дня за четыре всё обегал: собрал справки, документы. Я пыталась отговорить: «Не надо, сынок! У меня же, кроме тебя, никого нет!». «Мама, я должен», — убеждал он. — Если сюда ломанутся хохлы, нам несдобровать. Обещаю, всё будет хорошо, ты только не плачь».
Наверное, за последние недели она плакала столько, что образовались бы реки. Ходила по кабинетам, просила, умоляла. Теперь уже слёз нет. Снова и снова вспоминает подробности. Иные фразы повторяет, как заученные: «Девятого сентября был в Джанкое, десятого подписал контракт». Но голос всё равно выдаёт волнение и надежду, которую не отпускает, несмотря ни на что.
— Он был доволен. Настроение, чувствовалось, боевое. Сразу одели, обули. Их поселили в палатках, возили на учения. Иван сказал: «Выдали берцы, разнашиваю, непривычно. И бронежилет двенадцатикилограммовый. Тяжело на плечах, но надо привыкать». За день по два-три раза звонил. Он вообще внимательный, заботливый. И дома также: «Что захватить?», «Как себя чувствуешь?». Помню, лежала в больнице, передачки носил: бульон, пюрешку. И когда выписали, ухаживал. Ночью открываю глаза — стоит, смотрит: «Мама, ты так стонала. Плохо тебе? Не пугай меня!».
Я разливаю чай, придвигаю гостье печенье. Она кивает: «Спасибо, спасибо. Не беспокойтесь! Мне сахар не надо». Делает глоток и продолжает:
— Там добровольцев со всего Крыма собрали. Из Судака, Армянска, Керчи... Связаться бы с ними, да фамилий не знаю. Вася, Гриша, Кирилл... Где они? Сыну дали позывной «Хаски». Он им про свою собаку рассказал. Это порода такая, знаете? Серо-белая шерсть, голубые глаза. Иван очень гордился. Воспитывал, на тренировки, на выставки водил. Тора слушалась беспрекословно. Сколько раз Ваня представлял, какой будет встреча, когда он вернётся. Смеялся: «Наверное, выбежит и завалит меня!». А сейчас псина сидит у двери, тоскует. Я ей: «Ну что, Тора, давай поговорим, мне ведь больше не с кем». Поворачивается и уходит. Собака большая, с ней, конечно, трудно сладить. Ещё при Иване начала в коридоре линолеум драть. Сын сказал: «Приеду, какие-то деньги будут платить, положим ламинат. Оставлю тебе карточку. Если что-то придёт, снимай». Ну вот тебе и ламинат! Ну да разве в этом дело? Мне сын нужен, а не деньги!
Зоя Ивановна переводит взгляд на окно, о чём-то думая, потом достаёт из сумки пакет с фотографиями, раскладывает на столе:
— Вот он, мой Ванечка! Фотографироваться не любил, поэтому снимки в основном детские. Это в садике, красавчик мой. А здесь мы всей семьёй в Севастополе. Лызлов Иван Александрович, 1976 года рождения. Невысокого роста, стрижётся коротко, под машинку. Так привык. Голубые глаза. Может, кто-то увидит в вашей газете, узнает...
Маме Ивана шестьдесят восемь. Давно на пенсии, но ещё подрабатывает. Сына поднимала практически одна. Муж рано умер — последствия Чернобыля. Его родители родом с Украины: мать — из Полтавской области, отец — из Новой Каховки. Служил прапорщиком на Дальнем Востоке, когда Ваня ещё был маленький. Потом семья вернулась в Крым. То, что папа был военным, Иван всегда помнил, с гордостью поделилась Зоя Ивановна. После восьмого класса поступил в Нахимовское военно-морское училище в Санкт-Петербурге. Окончил и сразу подал документы в Черноморское высшее военно-морское в Севастополе. Но до присяги не доучился, отчислили. Влюбился, бегал в самоволки. Молодость! Жалел, конечно. Но так уж вышло. Пошёл работать на мебельное производство — делал то, что у него хорошо получалось.
— Семья у Ивана есть? — спрашиваю о личном.
— Они с Натальей живут нерасписанными. Планировали пожениться. Наташа работает медсестрой. Умоляла его не ехать. Но сын был уверен, что делает правильно: «Не успеете соскучиться. Пятнадцатого, на крайняк, к Новому году буду дома» (десятого декабря заканчивается контракт). Его слова. И вот не знаем, где и делся. Люди, с кем говорила, предполагают разное. Одни считают, скорее всего, в плену. Другие — что землёй присыпало во время боя. И у меня мысли разные. Гляжу в телевизор, а сама думаю, думаю. Вспоминаю, каким Ванечка родился, как учился ходить. Маленького, когда болел, сажала напротив: «Кашляй на меня, Ванюша! Кашляй! Я всё плохое заберу». И сейчас забрала бы.
Женщина снова перебирает фото, гладит их рукой, словно пытается своим трепетным материнским сердцем уберечь, защитить сына. Я молча смотрю. Уместно ли в такой момент задавать вопросы?.. Да и о чём спрашивать, если столько боли...
— У моей племянницы муж после Вани на фронт ушёл, через месяц, — Зоя Ивановна тяжело вздыхает. — Так его уже давно похоронили. Тоже был на сборах в Джанкойском районе. 45 лет, доброволец. Две недели повоевал под Херсоном. Почему знаю, он звонил Оксане, сообщения писал: «Нас обстреливают, гады!». Утром ещё общались, а вечером уведомили: «Ваш муж погиб. Прямое попадание осколка в сердце». Я чуть не умерла, когда цинковый гроб увидела. У них горе, а у меня своё в голове: «Серёжа погиб, вот он лежит, а мой сын где?».
В длинной череде обращений матери — письмо в общественную приёмную Председателя партии «Единая Россия» Д. Медведева в Симферополе. Ещё одна попытка хоть что-то выяснить. Там объяснили, что и как делать. А через день позвонил председатель Комитета Госсовета РК по патриотическому воспитанию и делам ветеранов Александр Шувалов (он занимается такими вопросами). «Родненький, прошу от души, не бросай меня! — взмолилась женщина.
— Куда только не писала — нет ответа. Мне не надо знать, где сын. Вы мне скажите, жив ли! Он у меня один, понимаете?! Один-единственный! Это и жизнь, и смерть моя!».
Что ответил депутат? Со слов Зои Ивановны, заверил: «Не тревожьтесь, потерпите ещё немного. Сам был в Афгане. Знаю, что это такое. Найдём. Расшибусь, но вам помогу».
Конечно, меня тоже переполняет желание поддержать эту женщину и многих других, кто сегодня переживает что-то подобное — не знают, что с их сыновьями, мужьями. Обязательно нужно, чтобы там, за ленточкой, ребята знали, что их ищут и ждут дома.
— Всех жалко, — добавляет мама военнослужащего Ивана Лызлова. — И кто воюет, и кто бежит с освобождённых территорий. Мне было очень страшно, когда началась специальная операция. Подумала: Господи, почему люди не живут мирно, по-доброму. Ведь у каждого есть мать. Хочу передать через вашу газету всем женщинам: дорогие, не сдавайтесь! Давайте наберёмся терпения и будем верить, что наши дети вернутся. Хожу в церковь, молюсь, свечи ставлю самые большие за здравие. Говорю: «Боженька, сохрани моего ребёнка, дай ему силы, чтобы вернулся домой, какой есть, хромой, искалеченный, но чтобы пришёл...».
Зоя Ивановна держится, хотя я, слушая её, давно уже глотаю слёзы. Она снова меня обнимает, гладит по плечу, теперь уже по-матерински:
— Ничего-ничего. Мы сильные. Пусть они воюют, а русские женщины ждать умеют. Вот думаю, хватит ли мне здоровья не умереть от счастья, когда сына увижу. Часто снится, что сплю и не слышу, как он вошёл. Просыпаюсь от любого стука — и бегу в прихожую. Предупредила его ещё, когда был в Джанкое: «Ключ из двери вынимаю. Откроешь своим». Он только посмеялся: «Мамуль, ничему плохому не верь, что бы тебе ни сообщили. Я живой!». (И вот тут голос матери дрогнул).
Она замолчала, сжала губы, как будто перебарывала что-то в себе.
— Знаете, что Ваня попросил у меня? — сказала опять с надеждой. — «Мам, приеду, навари холодца. Так захотелось твоего, вкусного». Это же что-то значит!.. Пообещала ему: «Конечно, родной! Даже не волнуйся. Ступишь на порог — а я уже с холодцом встречаю. Ты только возвращайся, сынок!».
Мы, журналисты, вместе с Зоей Ивановной верим, что её сын жив, возможно, ранен и обязательно найдётся. Поверьте и вы.
Елена ЗОРИНА.