Имена этих раннесоветских "олигархов" в 1920-е годы были известны всем. Сегодня у нас в памяти остался только один
«Появление Михаила Александровича в сумасшедшем доме объяснялось делами довольно простыми, житейскими. Он был крупный нэпман, невзначай не доплативший сорока трех тысяч подоходного налога. Это грозило вынужденной поездкой на север, а дела настойчиво требовали присутствия Михаила Александровича в Черноморске», И. Ильф, Е. Петров, «Золотой теленок»
«НЭП – это всерьез и надолго», - заявил в 1921 году Владимир Ильич Ленин. Насчет «всерьез» он был абсолютно прав: без новой экономической политики стране, жившей до того по законам военного коммунизма, лежавшей в руинах, выжить было невозможно. А вот насчет «надолго»… Хотя, нет ничего более относительного, чем понятие «надолго». Ленин, например, умер под самый разгар НЭП-а, так и не дождавшись перехода от него к социализму. Стало быть, для него он был действительно «надолго». Навсегда.
А вот для других…
Нэпманская морда
Неполные десять лет новой экономической политики не дали миру более-менее известных нэпманских фамилий. Просто не успели. Но в стране фамилии крупных нэпманов были на слуху. В безопасности себя никто из них не чувствовал. Все помнили слова Ленина:
«Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому».
Отношение к новой экономической политике в обществе и у власти с самого начала было не просто двойственным, но отвратительным. Словно бы это была гадость, через которую просто нужно пройти, заткнув нос, но не закрывая глаза. В том же 1921 году, когда НЭП, после весеннего X съезда РКП(б) стал реальностью, Карл Радек на одном из судебных процессов разразился такой речью:
«На скамье подсудимых сидят мелкие хищники – владельцы кафе, чайных и сапожных мастерских, гастрономических и иных магазинов, словом те «предприниматели», которые, не принося никакой пользы трудящимся, обслуживая жирных, себе подобных господ, по-своему поняли новую экономическую политику».
Чуть позже, в самый разгар НЭПа, Сталин, будучи уже фактическим руководителем страны, на XV съезде партии заявил: «из 100 коммунистов 99 скажут, что партия больше всего подготовлена к лозунгу «Бей кулака!» Дай только – и мигом разденут кулака». Кулак и нэпман в то время были синонимами. К ним еще часто приписывали бюрократов. В газетах так и писали: «к этому бюрократизму можно приписать нэпманов и спекулянтов».
Справедливости ради надо сказать, что отдельные личности иногда неосмотрительно выступали в поддержку нэпманов и кулаков. В 1925 году Николай Бухарин призвал народ «обогащаться, развивать, накапливать свое хозяйство», заявив, что «социализм бедняков — это паршивый социализм». Но уже спустя два месяца он публично заявил, что в этом своем лозунге «хватил лишку». Оказалось, что социализм не может и не должен быть сытым и богатым. Все сытое и богатое было не нашим.
Соответственно, человек, избравший сферой своей деятельности частотное предпринимательство, «не нашим» становился уже по умолчанию. По конституции предприниматель, как представитель «эксплуататорского класса», даже если он трудился в своей компании наравне с другими служащими, что чаще всего и было, автоматически становился «лишенцем». У него, и у членов его семьи, не было избирательных прав, его детей не принимали в государственные школы, для него были закрыты больницы и клиники, им не выплачивалась пенсия. Нэпманы не имели права выпускать свои газеты и пропагандировать свои взгляды любыми способами. Их не принимали в профсоюзы, они не могла состоять на службе в армии и в госаппарате.
В газетах же сплошь и рядом можно было прочитать возмущенные письма читателей о том, что эту «мразь» надо каленым железом истреблять с лица Страны Советов. «Известия» печатали подборки народных частушек:
Я любому богачу
Нос и рыло сворочу.
Сворочу и нос, и рыло
И скажу, что так и было.
Угнетателям богатым
Надо голову снести
Чтобы вновь чертям рогатым
На беду не вырасти.
В 1922 году в Астрахани прошла серия процессов "над эксплуататорами". На одном из них судили бывшего красноармейца, а ныне нэпмана Харченко. В начале 20-х годов он стал владельцем столовой "Моряк". В ходе процесса выяснилось, что работницы столовой получали жалованье выше, чем на государственных предприятиях, и два раза в день ели бесплатно. Тем не менее, суд приговорил Харченко к трем годам лишения свободы и конфискации имущества за "чрезмерную эксплуатацию служащих и наем на работу в обход биржи".
Доход среднего нэпмана превышал доход среднего рабочего примерно в два с половиной раза. Так что материальная пропасть была не столь велика, как казалось. Но внешне все выглядело несколько иначе. Если рабочий мог откладывать деньги впрок, то для нэпмана это было чревато быстрой конфискацией нажитого. В официальных бумагах прямо говорилось, что, например, при исчислении налога, «учитывая всю трудность точного учета при обложении частного капитала, переобложение оного вполне допустимо». Копить деньги для нэпмана было просто опасно, поскольку, чем богаче он был, тем ненавистнее выглядел в глазах окружающих и тем более желанной добычей становился для властей.
В сентябре 1921 года нэпман Пронин отправился в Славгородский уезд с целью продать там кожи и закупить хлеб. Пронин приобрел 820 пудов хлеба и уже собирался возвращаться, как вдруг его неожиданно арестовала местная милиция. Несмотря на то, что торговец действовал на вполне законных основаниях и даже имел мандат губернского совнархоза, его отправили в ЧК. Там Пронина продержали два месяца и, в конце концов, выпустили за отсутствием состава преступления, однако хлеб к тому времени был уже конфискован, и получить его назад не удалось. На этом нэпманская деятельность Пронина закончилась.
Раз так, то все полученные и не вложенные в бизнес деньги следовало срочно проесть/прокутить/прогулять. Пока не успели отнять. И нэпманы гуляли. Что правда, то правда, все рестораны, театры и прочие развлекательные заведения СССР начала 20-х годов были ими просто забиты.
А способов относительно честного отъема денег у нашего государства было не меньше, чем у Остапа Бендера. Главным, конечно, было налогообложение.
Время-Бремя
Собственно, НЭП и начался со смены налоговой системы. До него страна жила в основном за счет продразверстки, когда у крестьян, «выкупались» «излишки» зерна. Слово «выкупалось» не зря взято в кавычки: «выкуп» производился по ценам на несколько порядков ниже рыночной. Фактически, это был отъем.
Излишками теоретически считалось все зерно, сверх того, что нужно было крестьянину для прокорма и для посева. На самом деле продотряды просто отнимали столько, сколько нужно было для того, чтобы прокормить голодающих рабочих и солдат. Практически все. Продажа зерна считалась преступлением против государства.
На этом фоне, отмена продразверстки и введение нормального, вменяемого налога было просто счастьем. Но отныне подати в госбюджет должны были платить не только крестьяне, но и прочие собственники, превратившиеся в «нэпманов».
Первым делом «красных капиталистов» обложили промысловым налогом. Состоял он из двух частей: патентного и уравнительного сборов. Стоимость патента варьировалась в самых широких пределах и зависела не только от рода деятельности предпринимателя, но и от его местонахождения. Величина уравнительного сбора зависела от суммы хозяйственного оборота.
Промысловым налогом облагались не только частные, но и кооперативные и государственные предприятия, но размер его для частников был в 2-4 раза выше, чем для государственников. Стоит ли при этом удивляться тому, что оборотистые нэпманы всячески пытались мимикрировать под кооперативы и артели, записывая всех служащих в «совладельцы» и «компаньоны», прописывая в качестве «хозяев» совершено посторонних «зицпредседателей», а себя определяя в наемные рабочие и приказчики.
В конце 20-х годов некий товарищ Бухарин нанялся в Новониколаевское товарищество «Слава» на должность продавца. Чуть позже он обнаружил, что его, как нэпмана, лишили избирательных прав. Выяснилось, что сам того не ведая, он все время работы считался вовсе не рабочим, а целым совладельцем предприятия. Теперь он не мог даже пожаловаться на хозяина за переработку или недоплату, поскольку на него, как на «эксплуататора трудового народа», действие КЗОТа не рапространялось
Вторым налогом стал введенный в 1922 году налог подоходный. По нему все налогоплательщики делились на три группы:
"а" рабочие и служащие
"б" лица, получающие доход от личных промыслов без использования наемного труда (кустари-одиночки и крестьяне-единоличники)
"в" лица, живущие на нетрудовые доходы (все остальные предприниматели).
Доходы нэпманов, даже если они трудились в поте лица, но при этом использовали какую-то наемную силу, по-любому считались нетрудовыми. И, конечно, налог на группу «в» отличался от групп «б» и, естественно, «а» в значительно большую сторону.
В 1926 году к существовавшим двум налогам добавили налог «военный». Им облагались лица, зачисленные в тыловое ополчение. Поскольку нэпманы и члены их семей не имели права служить в действующей армии, все они автоматически считались «ополченцами» и налог опять же бил в основном по ним.
Наконец, в 1927 году в крышку строящегося нэповского гробы был забит самый большой налоговый гвоздь: дополнительный налог на сверхприбыль. Вначале под него попадали только доходы, полученные от «спекулятивной деятельности», то бишь – от торговых операций. Но уже спустя короткое время государство объяснило частникам, что оно понимает под «спекуляцией» вообще всякое частное предпринимательство. Отныне честно заниматься чем-либо негосударственным или некооперативным становилось просто невыгодно.
Несмотря на это, люди продолжали свои попытки вести бизнес. В ответ на эти попытки удивленному государству оставалось только повышать налоговые ставки. В 1927 году размер налога для рабочего, получавшего до 200 рублей в месяц, был чуть больше 13%. Получавший до 1000 рублей платил 57% от дохода выше 200, до 2000 – 73%, а свыше 2000 – 94%. К 1930 году ставки выросли до 14%, 61%, 88% и 100% соответственно. Именно так: у людей, доход которых превышал заработок хорошего рабочего в 10 раз, отнималось все, что выше 2000 рублей.
Крупнейший из нэпманов города Новониколаевск Самуил Давидович Шегал, бывший домовладелец и совладелец Южно-Алтайской мукомольной компании, а во время НЭПа – владелец оптического магазина, член правления Новосибирского общества взаимного кредита, хозяин риэлтерской конторы и валютный спекулянт отошел от дела сам. После того, как его задавили налогами, он закрыл (читай «передал государству») все свои предприятия. После «угара» НЭПа работал товароведом в отделе снабжения завода "Электросталь".
Однако, как говориться, не налогом единым живо государство, но и всякими пошлинами и постановлениями. По ним «лишенцы» платили за все услуги, судебные, нотариальные, коммунальные и так далее, значительно больше «нелишенцев». В 1925-1926 годах среди граждан, причисленных к группе «в» принудительно размещались облигации государственного займа.
Местные власти могли наложить на «буржуя» различные «добровольные повинности», чтобы не сильно жирел. Здесь фантазия часто разыгрывалась не на шутку.
В 1924 году частный ресторан «Россия» получил от городского совета 3000 кирпичей с требованием реализовать их в возможно кратчайшие сроки. Владельцам заведения пришлось прикладывать к каждому обеду по кирпичу. Посетители заведения «шутку юмора» не поняли и, в скором времени, ресторан лишился большей части своей клиентуры.
В самый разгар НЭПа наибольшей популярностью у властей стали пользоваться фокусы с арендой. Тут все было просто. Губсовнархоз (ГСНХ) выбирал здание, срочно нуждавшееся в капремонте или морально устаревший завод. Его выводили из муниципальной собственности и в добровольно-принудительном порядке сдавали какому-нибудь «разожравшемуся» нэпману.
По договору хозяин обязан был не только платить за здание арендную плату, но и застраховать его, застраховать всех наемных рабочих, провести ремонт, в случае аренды завода или фабрики – заменить оборудование на более современное, увеличить объем производства не менее, чем вдвое, и, по истечении срока аренды (не более шести лет) сдать все хозяйство государству в целости и сохранности. Хотя на шесть лет можно было особо не рассчитывать: как только предприятие начинало приносить доход, его, обычно, отбирали обратно, придравшись к какой-либо мелочи.
Сибирский предприниматель Иван Алексеевич Путинцев еще до революции построил в селе Бугры кожевенный завод. В 1919 году представители губсовнархоза сказали ему, что завод национализирован, однако никаких актов о приеме и передаче составлено не было. Полтора года Путинцев выполнял на нем заказы ГСНХ.
В середине 1921 года от него потребовали заключения договора об аренде. Чтобы убедить предпринимателя в необходимости аренды ему заявили, что в случае отказа его с территории завода просто прогонят. В результате, договор был заключен, а через некоторое время Путинцев узнал, что никакой национализации на самом деле не было (масштаб завода был мелковат) и предприятие до сих пор принадлежит ему.
Однако договор аренды был уже подписан и по нему нэпман платил деньги весь оставшийся срок, надеясь, что по его истечении ГСНХ отдаст ему завод обратно. Не тут-то было: после того, как Иван Алексеевич отказался продлевать договор на аренду собственного законного предприятия, его передали другому, более сговорчивому предпринимателю. Отчаявшийся «буржуй» обратился к губернскому прокурору. Прокурор нэпману не помог.
Советская защита
Поскольку играть по правилам, предлагаемым государством, было невозможно, нэпманы создавали свои правила. Они были вообще людьми довольно сообразительными и мобильными.
Мариэтта Шагинян писала о них: «Нэпманы разъезжают. Они магнетизируют собой огромные русские пространства, избывая их с курьерской скоростью, то на крайний юг (Закавказье), то на крайний север (Мурманск, Енисейск), часто взад и вперед без передышки». Что поделаешь: служение деньгам не терпит покоя, а постоянная «помощь» госорганов заставляла «советских купцов» вырабатывать все новые и новые, подчас незаконные схемы работы.
Западные экономисты во второй половине 1920-х годов удивлялись тому, что предприниматели в России еще живы. В эмигрантском «Русском экономическом сборнике», издававшемся в Праге, писали:
«когда специально против частного капитала как конкурента государства на экономическом поприще направляется целый арсенал средств - от тягчайших налогов и сборов до отказа в кредите, в отпуске товаров, в перевозке грузов, - тогда на работу в качестве частных торговцев и промышленников могут идти, казалось бы, только авантюристические элементы, причем, нажившись, тут же нажитое богатство и проматывать, ибо копить его на предмет конфискации тем или иным порядком – бессмысленно».
Но они шли, вступая в скрытую схватку не только с налоговиками, но и с органами ОГПУ. Когда к 1925 году государство уже укрепилось настолько, что смогло наладить нормальную заготовку зерна, оно решило в этом деле избавиться от частных конкурентов, выкупавших у крестьян до 80% предлагаемой на продажу пшеницы.
Для того, чтобы «хлебные нэпманы» не мешались под ногами, для них закрыли кредитные линии, аккредитивы и запретили перевозить хлеб по железным дорогам. В результате хлеб стали перед перевозкой перемалывать в муку (перевозка муки не запрещалась). Либо везти его мелкими партиями. Едет один крестьянин, так называемый «мешочник», везет несколько мешков чего-то. Один мешок – пять пудов зерна, крестьянин может таких мешков вести штук пять, стало быть, для перевозки довольно крупной партии в 1000 пудов (вагон) требовалось всего сорок крестьян. Трюки с кредитами и аккредитивами тоже обходились легко: хлебозаготовители ими обычно и не пользовались, расплата шла либо наличными деньгами, либо натурпродуктом.
Частные золотопромышленники, недовольные крайне низкими государственными закупочными ценами (а продавать добытое золото разрешалось только государству), иногда использовали такую схему. Предприниматель брал ссуду под какое-нибудь дело, например, под заготовку пушнины. Через некоторое время он заявлял кредитору, что заготовить необходимое количество товара не удалось, и предлагал рассчитаться золотом, по цене ниже рыночной, но значительно выше государственной.
Но все эти операции в 20-х годах считались незаконными, и за них очень даже легко можно было отправиться в места не столь отдаленные. К 1925 году в России не было ни одного более-менее успешного нэпмана, не побывавшего на скамье подсудимых.
Бывший до революции крупным металлопромышленником и миллионером, а после 1921-го – частным предпринимателем Семен Пляцкий проходил во время НЭПа действующим лицом по 18 судебным процессам. И по всем восемнадцати был осужден. О нем писали: «По всем делам осужден, но по всем делам жив и здоров. Два раза сидел в ЧК и оба раза возрождался, как феникс». Годовой оборот предприятий Пляцкого составлял 3 млн. рублей, он обеспечивал крупными заказами более тридцати госпредприятий, причем их директора единодушно заявляли, что им более выгодно иметь дело с Пляцким, чем выполнять микроскопические госзаказы. В последний раз его посадили в 1927 году. Во время его отсидки предприятие Семена было преобразовано в трест, который быстро перешел под управление государством. Судьба самого Семена после освобождения неизвестна.
В середине 20-х годов на всю Сибирь прогремело дело, так называемой "инициативной группы". В группу входили частный золотопромышленник Марков, геолог Савельев, бывший купец первой гильдии, судовладелец и домовладелец Гадалов, бывший фабрикант Зотов, бывший финансист, купец и революционер Метт и медик Иорданский. Члены группы объединили свои капиталы и создали акционерное общество для разработки золотоносных площадей в Енисейской тайге. Они хотели привлечь как отечественный капитал, так и иностранный. За контакты с иностранцами и "продажу" информации о полезных ископаемых Сибири их и судили. Капиталы и предприятия были конфискованы в пользу государства.
Выходное пособие
Но некоторые наивные люди даже в середине 1920-х еще продолжали верить, что государство смилостивиться над своими нелюбимыми детьми. «Где же наша свобода? - спрашивал через «Крестьянскую газету» анонимный нэпман. - Я зажиточный, всегда работаю, днем и ночью нет покоя, беспокоюсь уплатить государственные налоги, вообще стараюсь быть государственным любимцем, а оно, наоборот, за то, что я богатый, лишит меня права голоса, ибо я опасный элемент».
Другой «маленький нэпман» в «Новой России» так жаловался на свою судьбу: «Вы слышали о рыбьем жире? Рахитичному мальчику доктор прописал рыбий жир. Но это же невкусно - тьфу! - паскудство. Так мама ему говорила: «Выпей ложку, я брошу для тебя в сберегательную шкатулку копейку». Мальчик пил каждый день - что можно делать? - копейка пригодится. А когда в шкатулке накапливалось довольно, а мальчик спал, мама вынимала деньги и покупала… рыбий жир. Это же почти как perpetuum mobile. Весь наш заработок - это копейка в шкатулке. Когда наполнится, наша советская мамаша выймет, чтобы опять был рыбий жир. Но мальчик от рыбьего жира поправлялся, а я - посмотрите на меня! - я же чахотка. И у меня больше нет сил платить налоги».
Выходец из воронежской крестьянской семьи Василий Павлович Мамычев к 1926 году стал одним из крупнейших российских нэпманов. Он владел крупным кожевенным заводом, махорочной фабрикой, был совладельцем галантерейно-меховой компании, крупнейшей в Сибири торговой фирмы «Унион». Кроме того, он был известным ростовщиком, заметной фигурой на черном рынке и валютным спекулянтом. В 1926 его арестовали за валютные операции. Приговор – три года ссылки на Урал. В 1927 году Мамычев по амнистии был освобожден, однако, наученный горьким опытом, в бизнес он не вернулся. Василий поступил в томский музыкальный техникум и стал оперным певцом. В 30-е годы он успешно работал на этом поприще, а, кроме того, активно занимался общественной работой.
Бывший эстонский крестьянин Мартош Александрович Поррес во время НЭПа превратился в крупного предпринимателя. Он стал главным совладельцем коммерческого товарищества «Оборот». После того, как ОГПУ в 1926 году арестовало его по обвинению в незаконном обороте золотых изделий он был сослан, а товарищество превращено в сначала в трест, а потом в главк. В ссылке Мартош Поррес выучился на маляра и поступил на работу на государственное предприятие. В 30-е годы Поррес стал ударником труда и активным общественником.
Последний из могикан
Среди нэпманов встречались, правда редко, представители известных фамилий. Знаменитый массмедиамагнат Иван Дмитриевич Сытин, в издательствах которого до революции печаталась каждая четвертая российская книга. Пожалуй он был единственным нэпманом, которого мы поомним и чтим до сих пор. Вплоть до того, что в Москве действует его музей-квартира, в которой бывший миллиоонер проживал после революции. В 1920-м году задумал осуществить давнюю свою мечту: простроить на свои деньги бумажную фабрику на реке Кемь. «Я готов работать, готов работать в помощь Госиздату, но прошу о создании для этой работы приемлемых условий, которые в конце концов пойдут на пользу самой Советской власти», - писал он. Однако согласия с властями достигнуть не удалось и строительство было сорвано, а деньги пропали.
Более удачно сложилось дело с созданным им в 1922-м году на оставшиеся 30 000 долларов (солидные по тем временам деньги) издательством "Книжное товарищество 1922 года". Однако увеличившиеся за два года в несколько раз тарифы на бумагу, на работу типографий и повальная цензура привели к тому, что в 1924 товарищество объявило себя банкротом. Под конец жизни Сытин писал: «Я пришел в Москву, что называется, голым. Мне ничего не нужно. Все суета. Я видел плоды своей работы в жизни, и довольно с меня. Пришел голым и уйду голым». В 1928 году ему, бывшему мультимиллионеру, бывшему нэпману, была назначена первая в СССР персональная пенсия в 250 рублей.
Угар
К 1928 году государство полностью оправилось от последствий двух революций, буржуазной и социалистической, и двух крупнейших войн – первой мировой и гражданской. Теперь ему, окрепшему и возмужавшему, помощь частного предпринимателя была уже не нужна. Да ее особо уже и не было: задавленных налогами, прижатых органами их к началу 1930-х годов осталось уже совсем не много. Так немного, что бороться с ними дальше не имело смысла. Теперь перед страной стояли новые, более значительные цели: коллективизация, индустриализация, первые пятилетки.
Но официально НЭП не был завершен. И нэпманы, которым государство даже разрешило обучать детей в школах, пользоваться медобслуживанием и избирать на выборах людей, прописанных в избирательных бюллетенях, вплоть до конца 1980-х годов жили рядом с нами. И мы до сих пор помним их продукцию: сахарных петушков на палочке, пирожки с мясом по 10 копеек и деревянные свистульки на колхозных рынках.
Валерий ЧУМАКОВ, Москва
Фото: yavarda.ru, wikipedia.org
© "Белорус и Я", 2012
Дочитали до конца? Было интересно? Поддержите канал, подпишитесь и поставьте лайк!