ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ СИСМЕЕВ
(Продолжение. Начало: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/voennyi-letchik-ispoved-posle-poletov-my-russkie-my-svoih-ne-brosaem-63877db713beac38c0d131c4 )
Моя мама пережила сестру Марию не многим более двух лет. В начале января 1992 года у нее, помимо постоянно беспокоивших ее симптомов болезни печени, появился легкий периодический кашель. При очередном контрольном осмотре ей порекомендовали пройти флюорографию. Затем попросили повторить. Второй снимок показал, то же самое - затемнение в лёгком. Быстро было выписано направление в Республиканский «Институт онкологии» для консультации. Двадцать третьего февраля я отпросился с работы, что бы отвезти ее на эту проверку. На душе было как-то беспокойно. Сырая, серая погода с оттепелью и таящим снегом, да не желавший долго запускаться двигатель, говорили о том, что этот день может оказаться неудачным. Я выгнал машину из двора, стал перед калиткой, прогревая ее мотор и ожидая когда мать оденется и выйдет ко мне. В это время в нашем переулке, со стороны леса показался, какой-то незнакомый мне ранее, высокий худой мужчина. О шел по проулку, что-то бормоча или говоря сам с собой. Подойдя к машине он остановился, повернулся и, опершись на нее двумя руками, пробормотал:
- Берега Пивничного океану, омываются морями, берега Пивденног океану, омываются песками.
Сказав это, он продолжил свое движение, как вроде бы ничего и не произошло. Его бормотание, его какой-то нейтральный взгляд и вообще отрешенное от всего поведение, подсказали мне, что он юродивый, впервые оказавшийся в нашей стороне. Больше я его никогда не видел. Через час мы были в институте, а еще через минут пятнадцать, мама вышла из кабинета врача и сказала
- Сынок зайди. С тобой о чем-то хочет поговорить доктор. В кабинете меня ожидала неприятнейшая весть:
- Ваша мама, давно и тяжело и неизлечимо больна.
- Доктор, может это ошибка? Может еще можно, чем помочь?
- Давайте подождем нашего профессора и он посмотрев, окончательно скажет, возможно это или нет?
Профессор проявился через час, придя из соседнего корпуса. После коротких переговоров с принимавшим маму врачом, он сказал, что проведет осмотр, но только перед этим соберет специалистов для консилиума. Вскоре у его кабинета появилась стайка молодых медиков, не то студентов, не то интернов. Осмотр длился минут пятнадцать, когда мама вышла из смотрового кабинета профессор позвал меня во внутрь и сказал:
- Ну что же вы молодой человек до такого допустили. Она у вас давно и безнадежно больна. И ничего: ни операционное вмешательство, ни химиотерапия, ни облучения уже не в силе ей помочь. Вам остается ехать домой и по месту жительства зарегистрироваться у онколога, и, действуя по его указаниям и сообразуясь с обстановкой ждать самого наихудшего.
- И сколько это может продлиться?
- Это известно только одному Господу Богу. У одних это проходит быстро, а иные мучаются годами. Дай бог, что бы вам достался самый легкий вариант. Крепитесь. Желаю всего доброго.
Вечером, когда мама легла спать, а я сидел и смотрел телевизор, ко мне подошел отец и я ему, сперва с комом в горле, а потом с трудом сдерживая рыдания, рассказал о нашем общем горе. На что он мне сказал,
- Не плач. Не раскисай и не распускай слюни, Ты же полковник, сын. Ты же летчик. Разве мы за годы нашей летной работы мало потеряли и товарищей, и друзей?
- Так то товарищи и друзья, а это мамочка. Родненькая моя. Мне ее очень жалко.
- А мне что, ее не жалко? Только, наша к ней жалость, сейчас принесет ей больше страданий. Сказал он и, утерев свою слезу, пошел к себе спать.
Болезнь развивалась стремительно. Через три месяца, первого июня, мама слегла, а еще через три месяца ее не стало. Вместе с болезнью матери в наш дом пришли и те неприятности, которые из под-тишка разваливают дружные семьи, разводят и делают чужими родных, единокровных людей.
Отношения моего отца с моим старшим братом первый раз обострились 12 апреля, в «День космонавтики». Этот день совпал с днем рождения жены брата Раисы. Они, для того, что бы как то оживить пасмурную обстановку в доме и отвлечь маму от тяжелых мыслей, решили отметить это событие у нас дома. Взяв почти все необходимое для пирушки, они пред обедом приехали к нам. Пока мама хлопотала на кухне, доваривая картофель для гарнира, Рая взяла швабру и решила, пройдя влажной тряпкой по полу, обозначить влажную уборку. На что Мама ей сказала:
- Раечка. Если ты хочешь мне помочь, то протри там, где натоптано: на веранде, в коридоре и у деда в комнате. В остальных не надо. Сегодня мы с Игорем с утра уже все убирали.
Через несколько минут из маминой спальни раздался крик отчаяния и выскочила Раиса. Со словами «Ой, что я наделала, что я наделала», она указывала рукой в сторону маминых апартаментов. Мы все вбежали в комнату и ощутив запах прекрасного черно-смородинового вина, увидели на полу огромную растекающуюся лужу темно-рубиновой жидкости. Она вытекала из отверстия в большом десятилитровом стеклянном бутыле, простоявшем в дальнем углу комнаты, в своем узком укрытии, между шкафом и стеною, долгих 22 года. Это вино мои родители сделали сами, из нашей черной смородины, урожая 1970 года, когда родилась моя дочь Наташа. Тогда мама, устанавливая его, отыгравшее и созревшее, в этот «схрон», сказала, что оно будет ее внучке на свадьбу. И вот оно вытекает на пол, последними бульками, освобождая дырявую емкость. Я, прямо из лужи на полу, зачерпнул двумя пальцами этот напиток и попробовал его на вкус. Ни чувства терпкости и старческой горечи в нем не было. Оно было прекрасно, сладкое и хмельное. Но это уже было не вино. Это была просто ароматная лужа, которую нужно было срочно прибрать. Его, конечно, можно было спасти после того, когда Раиса пробила шваброй в боку стеклянного баллона круглую дырку, не развалив весь баллон на осколки.
Но женский ум, способный вить сети интриг, творить всякие пакости, не способен в экстремальных условиях сделать простую вещь. Если бы она положила баллон на бок, образовавшимся отверстием вверх, то что-то бы удалось сохранить, но этого не произошло. Прибежавший на этот «гвалт» отец, обозвал ее по-полной, и больше не за утерянное вино, а за то, что она, не послушав мать, занялась никому не нужной уборкой в маминой комнате, чего никогда ранее, за ней не замечалось. Ужин был испорчен, а фактически сорван. Я никогда не думал, да и сейчас не думаю, что это было ею сделано умышлено. Боже упаси! Просто что-то повело её туда, чтобы из-за этого, пустячного случая, в отношениях моего брата и отца появилась пока невидимая трещинка.
Следующим поводом, вызвавшим недовольство отца действиями старшего сына, стал случай, когда я уезжал в Таллинн, на четыре дня собирать вещи для переезда. К тому времени мама уже не могла двигаться и была, тяжелой лежачей больной. Её мучили периодические боли, которые в виде судорожных схваток сковывали ноги или руки. Я в это время располагался на ночь возле её комнаты, и при приступах пытался ей помочь. А какую помощь могли оказать в таких условиях таблетки обычного Анальгина, добываемого мной в одной из аптек Киева. Где за вознаграждение в бутылку «Армянского» коньяка или ликера «ВаннаТаллинн», всего за десяток блистеров, этого лекарства, покупал у заведующего, и при этом чувствовал его недовольство. Боли её мучили каждых полтора-два часа и для меня эти ночи превращались почти в постоянное бдение у постели больной. Ничем другим, кроме «Аанальгина» я ей помочь не мог, так как ситуация в стране была такой, к которой она приближается сегодня, в этом 2014 г. Разруха, голод, дефицит. Улетая в Таллинн, я попросил брата, подменить меня на эти несколько ночей, так как восьмидесяти летний отец, по своей возрастной слабости, с этим делом не справится. Он согласился. Когда я через четверо суток прилетел и вошел в дом, то увидел, что по нашему узкому коридору, опираясь руками поочередно то на левую, то на правую стену, навстречу мне идет мой полуживой отец. Я сперва было подумал, что мама умерла и он от этого находится в шоке. Но он мне объяснил, что Женя переночевал только одну, первую ночь, потом сказав, что такого больше переносить на может, уехал и больше не появлялся. Вот так отец все остальные дни, фактически без сна, провёл в том режиме, в котором я находился уже более месяца.
Такое поведение брата мне было знакомо. Когда, за год до этого, он также бросил свой пост и сбежал, оставив меня, бессменным на семь суток, у кровати прооперированного отца. Я в те годы думал, что ему было уже физически тяжело выносить такие нагрузки. Но когда я достиг возраста, значительно превышающего возраст моего брата тех, описываемых лет, я понял, что у него просто была «тонка кишка». Слишком он себя любил, что бы пожертвовать собой, и переносить трудности, даже ради своих собственных родителей.
Этот факт очередного предательства, создал уже более серьезную грань отчуждения, между моими родными людьми. В ту неделю, когда я уезжал в Таллинн для окончательного переезда семьи, я решил больше с братом не связываться. Меня в данном случае надежно подстраховала моя семидесятилетняя теща. С приездом Валентины мне стало значительно легче. Теперь вопросы рынка, питания и готовки, легли на её плечи. А я, днем занимаясь на работе, по ночам оставался бессменным часовым. Где-то еще в мае, брат заявил, что его старший зять, проходивший службу в немецком Торгау, купил для него у местных немцев, всего за 600 ДМ, автомобиль ВаЗ с побегом порядка 6000км. И что он, оформив и получив загран паспорт, ожидает гостевую полугодовую визу для поездки в ФРГ и перегона оттуда машины. Виза пришла где-то в конце июня, когда мама уже была тяжело лежачей больной. Отец, видя динамику ее угасания, сказал, что она от нас уйдет либо в конце августа, либо в первых числах сентября. Он рекомендовал брату съездить как возможно быстрей, что бы успеть к этому неприятному для нас событию. На это брат ему ответил, что они с женой поедут максимум на неделю. Только туда и обратно. Время шло, а они и не думали никуда ехать. Отец на него наседал, а он отнекивался, заявляя, что он быстро, и что успеет. Отец ему даже предложил, что поскольку виза полугодовая, то перенести поездку за «черный» для нас всех рубеж. Однако, числа десятого августа они позвонили, что сегодня уезжают вечерним поездом и будут периодически звонить на различных этапах своего круиза. Но за все время их отсутствия, от них ни одного звонка не было. Их не интересовало ни состояние больной мамы, ни то, что мы о них тоже волнуемся. А поводов за них волноваться в то великой «время смуты» было предостаточно.
Этот период совпал с периодом вывода советских войск из стран восточной Европы. ФРГ после объединения с ГДР запретила на своей территории эксплуатировать советские автомобили, считая их экологически грязными. Вот и потянулись по трасам Германии и Польши наши сограждане, вывозя оттуда весь авто хлам. Этим успешно пользовался криминальный мир, промышляя разбоем на дорогах. Тогда бесследно исчезали не только автомобили, но и их владельцы. Подобный неприятный случай пришлось пережить и мне, когда еще в годы перестройки, я один в машине возвращался осенней порой из Украины в Таллинн. Машина была нагружена, так и тем, что может только дать мать, отправляя своих детей в дальнюю дорогу, да ещё на все время проживания там, у себя дома, до их следующего приезда. Багажник и кабина были заставлены банками варенья, компотов, консерваций и солений, а для того чтобы они не двигались, сверху и с боков завалены яблоками и грушами. У машины «подспускало» правое переднее колесо и я, поленившись его заменить, останавливался каждых два часа, подкачивая по 0.5 атм. и тем самым отгоняя разминкой усталость и сон.
В Тарту, на заправку, я приехал ровно в полночь. После заправки я подошел к одному из мужчин, стоявших в конце очереди, что бы узнать, как лучше выехать из ночного города на Таллиннскую трассу. Мужчина, активно жестикулируя руками, охотно рассказывал и показывал мне направление движения и обозначал перекрестки с круговым движением, которые мне предстояло проезжать. Во время его рассказа я увидел, что буквально в пяти метрах от места нашей беседы, в сторонке под деревом, стоит зеленый «Жигули» со всеми настежь открытыми дверями, и четырьмя или пятью «Батками,» вальяжно развалившихся в них и наблюдающими за нашей беседой. После того, как я благополучно выехал из Тарту и ехал, подыскивая по дороге где на обочине можно найти подходящую площадку для остановки и подкачки колес, меня обогнал зеленый «жигуль» и я увидел в свете своих фар, как в мою сторону повернулся и что-то рассматривает один из «братков», сидевший на его заднем сиденье. Вскоре «Жигули» прибавил в скорости и ушел вперед, в глухую темную ночь. Проехав еще минут пятнадцать, я снова увидел на обочине зеленый Жигули. Еще минут через пять и он второй раз догнал меня. Подошел и стал у меня сзади, на расстоянии не более десяти метров, выключив свет основных фар, перейдя только на освещение габаритными огнями. В таком «сомкнутом боевом» порядке мы проехали еще более 20 км, и доехав до ответвления с трассы Тарту –Таллинн на Пярну, «Жигули» включил полный свет и, оставив меня, ушел влево в сторону приморского курортного городка. У меня отлегло от души. Значит, это не меня они пасли. Значит, еще поживем, еще полетаем. Какие мысли и чувства овладевали мной, за все время этих наших гонок? Да никаких. Какие там, хрен, были мысли.?
Мысль была только одна. «Это конец тебе, полковник. Отлетался соколик». А решения были следующие: Первое, если эти ребята захотят отобрать автомобиль, то живьем они уж точно не отпустят. Поэтому действую так. Под моим сиденьем лежит дорожный топорик, который сойдет как боевая секира. Отбиваться есть чем, пока двери изнутри закрыты на замки. И пока с их стороны не будет огнестрела. А если будет он, то это к лучшему. «Моменто море», что в переводе Ю.В. Никулина означало «моментальную смерть», а не классическое, латинское «Помни о смерти».
Второе. На крайний случай, в бардачке лежит бутылка спирта, специально приготовленная для встречи и разбирательства с инспектором ГАИ. Оболью машину внутри спиртом и подожгу. Сгорю как в танке и на этом конец. А другого варианта у меня тогда и не было.
Трасса, по которой мы ехали, была построена при советской власти, в начале 70 годов. Проходила она, прямая как стрела, по полям лесам, а больше болтам, вдали от населенных пунктов. Так что свернуть с нее было некуда. Да и за время нашей гонки, я не помню ни одного ни встречного, ни попутного автомобиля.
Вот такое мне однажды пришлось пережить. Своей тревогой и тем, что брат ни разу не позвонил, не поинтересовавшись состоянием мамы, и не сообщил о своих действиях, я поделился с отцом, рассказав и про свой неприятный опыт. Чем черт не шутит? Может к приближающемуся нам горю, по закону парности, случайных событий одно уже есть? Может с ними случилось то, что случалось тогда на дорогах со многими? Это все же дорога.
Он сел за телефон и позвонил свату моего брата, человеку с высоким положением, живущему на киевском Крещатике, прямо против ЦУМА. О том что брат уехал в Германию к его сыну, Николай Григорьевич, не ведал, ни сном ни духом. Для него это была откровенность. Да и из Германии к нему никто не звонил. А позвонить туда, в Торгау, не было возможности, так как надо было звонить по линии армейской связи. Нам оставалось только ждать.
Мама покинула этот мир и нас в пятницу в 16 час.45 мин. 4 сентября 1992 г. Что зафиксировали стоящие возле ее кровати на тумбочке часы, остановившие свой ход в это время. Она ушла тихо и спокойно в иное измерение, прожив на этой земле полных 77 лет, не дожив до своей очередной даты 24 дня. Хотя какое это уже имеет значение. Пятница, это тот день, в который Господь Бог призывает к себе , своих послушных и безгрешных рабов, дав им спокойно закончить до конца недели свои земные дела. О нашей же грешности или непогрешимости перед Всевышним, узнают наши потомки, в тот день когда закроют нам глаза.
Для меня та пятница и время 16.45 стали не только моментом потери родного мне человека, но и началом большой упорной работы, не требующей промедления. В пятницу в 16.45 заканчивалась трудовая неделя и все до понедельника разбредались по своим интересам. Мне уже было бессмысленно звонить на работу, чтобы заказать служебный автобус. Все телефоны молчали. Пришлось крутиться по всем основным точкам одному, получая справку у доктора и свидетельство о смерти в ЗАГСе, решать вопрос с ритуальным бюро по его услугам и с директором кладбища, взяточником и вымогателем. С местным попом и его певчей. Не считая поисков столовой или ресторана, для послепогребальной обедни, договора с водителем автобуса, делающего двухчасовой рейс в село, об его отмене и левом обслуживании похорон. Поскольку в автобусном парке мне старший дежурный диспетчер ответил, что до понедельника никто ничем не поможет. Да еще нужно было разыскать пару кладбищенских «лабухов», которые траурным звуком своих труб известили бы на небесах Святого Петра, что пора открывать врата Рая, и что раба Божья Надежда, уже идет к нему. На все это накладывало особый отпечаток, двадцати восьми градусная жара, которая не позволяла промедления с погребением. И Господь мне в моих мытарствах и поисках помог. В воскресенье, по-полудни, тело усопшей было предано земле, а к вечеру был закончен весь похоронный ритуал и гражданская поминальная панихида.
После смерти мамы, отец сказал мне, что, если позвонит брат, то я бы сделал так, что бы о произошедшем он узнал не от меня, а от него, от отца. И такой звонок состоялся, на следующий день где-то в полдень, после того как мы вернулись с кладбища, посетив мамину могилу и «Узнав как она переночевала свою первую ночь, вдали от нас, вдали от дома». Я поднял трубку и услышав голос брата включил «дурака» сказал:
- Подожди. Я перейду к другому аппарату. На этом что-то плохо слышно.
Я зашел в комнату отца и сказал, что бы он перехватил наш телефонный разговор. Далее я слышал их диалог, понимая его по словам отца: Отец говорил с какой-то напускной легкостью, как бы специально затягивая разговор и уводя в сторону от главного:
- Здоров сынок. Приехал? Ну, слава Богу. А то мы тут уже все за вас переволновались. А когда? Говоришь, вчера в десять утра? Да ты не извиняйся, я все понимаю, устали с дороги, легли отдыхать. Правильно. А чего зря звонить, зря беспокоить? Ты вот лучше мне скажи, как машина? Доволен? И масло не жрет? Ну, поздравляю. Да я знаю их дороги. У нас такие будут не скоро, если вообще будут. А чего, как у нас. У нас все нормально. Игорь работает, Валя крутится по дому. Спрашиваешь как мама? Маме лучше. Маме сейчас уже совсем хорошо. Маму мы вчера похоронили.
И он положил трубку. Буквально, через сорок минут они с женой, оба заплаканные были у нас дома. А еще через минуты три отец ушел с ними в сад. Уселся на пень от старой спиленной груши и с серьезным, порой гневным лицом, выговаривал своему старшему сыну все, что накипело у него на душе, при этом жестикулируя и как будто рубя шашкой, рассекал воздух ладонью. Великовозростное дитя, как нашкодивший школьник, стоял перед ним молча, понурив голову и изредка, обратной стороной ладони подтирая нос. Это длилось, примерно двадцать минут. По окончанию воспитательного процесса, родня быстро подхватилась и, даже не заходя в дом, уехала.
О чем они тогда говорили, я не знаю, да и не хочу знать. Мой отец был хоть и резкий, но справедливый человек. Он зря словом человека не обижал, но высказывал ему прямо в глаза, все что он о нем думал, не унижая и не обзывая, не оскорбляя.. Этот разговор с братом, стал тем рубиконом, после которого их отношения были основательно подорваны. А окончательно наша семья распалась на два лагеря, буквально на девятый день после того как не стало того центра, который ее всегда объединял – нашей мамы. Не стало мамы, не стало и семьи.
По христианскому обычаю мы собрались у нас дома с соседями и близкими родственниками, что бы отметить это событие. Пока подходили гости, мы все сидели на крыльце дома и мирно беседовали. Раиса прошла в сад и, возвратившись оттуда, сказала Валентине:
- Валя, а ты видела сколько на нашей груше, растущей за гаражом, много плодов?
Действительно, мамина любимая груша, «Любимица Клаппа», в тот год, предчувствуя мамин уход, да вероятно и свою ближайшую гибель, готовилась дать огромный урожай. Была она ростом метров около семи, и пять ее основных ветвей, густо усеянных грушами позднего созревания, тянувшиеся к небу, прогнулись как фибергласовые удочки, под весом многочисленных плодов. Ни подставки, ни подпорки уже ей ничем не могли помочь. После того, как Валентина ответила, что видела, но её это сейчас особо не беспокоит, Рая продолжила:
- А что мы с ними будем делать? Наверное, придется продавать!
И в этот самый миг, раздался треск ломающегося дерева, и глухой удар чего-то тяжелого о вскопанную землю. И тут же за ним раздался следующий и так в общей сложности пять раз подряд. Над крышей гаража больше не было видно трехметровых ветвей маминой любимицы. Они вместе со своими многочисленными твердыми и не дозревшими плодами лежали на земле. Мама не хотела, что бы продавали ее память, и «Любимица Клаппа» была полностью с ней согласна.
После поминок, когда все основные гости разошлись, остались мы с братом, да наш двоюродный брат Олег со своей женой. Пока женщины убирали со стола и мыли посуду, Евгений взял початую бутылку водки, три стопаря и пригласил нас с Олегом пройти в зал, посидеть и просто поговорить. Наполненные стопки стояли на журнальном столике перед мягким уголком, на котором мы сидели. Пить не хотелось. Мы вели обычные бытовые мужские разговоры, про баб и работу, про рыбалку и про погоду, про футбол, про баню и…. И в этот момент к нам «подруливает» уже изрядно захмелевшая Рая, и, вклинившись в нашу беседу, задает мне в категорической форме неожиданный вопрос:
- А почему, твоя Наташа не была у бабушки на похоронах?
- Наташа попрощалась с бабушкой, когда была у нас после нашего переезда из Таллинна, и гостила еще две недели.
- А почему, твоя Наташа не была у бабушки на похоронах?
Выкатив пьяные глаза, продолжала задирать меня невестка.
- Наташа не была по той же причине, что и твоя Ира, которая так же не могла приехать из-за границы. А у нее, у моей дочки, к тому же работа. А вот, почему «БЛЯ» твоя Алена, которая живет в Лиманском под Одессой, и которую бабка, от «сраных памперсов, до замужества, у нас здесь каждое лето кормила и поила как на даче. Которая, зная о бабушкиной болезни и будучи в Киеве на учебе, не удосужилась найти час времени проведать старушку? Вот ты мне на это ответь!
В ее выкаченных глазах вспыхнула лютая злоба. Она закрутила головой, ищя, чем бы меня ударить. Потом подхватила журнальный столик и швырнула его на нас. Моя реакция на это была мгновенной. К этому моменту я уже успел взять свою наполненную стограммовую стопку в руки и плеснул из неё водкой в ее разъяренное лицо…
- Вон! Вон. из этого дома, Тварь! Пока я здесь живу, что бы тебя в нем больше не было.
Она, как «пьяная белуга», орала, что я ей спалил водкой глаза. Что она меня убьет и засадит надолго. Но дело было сделано. Они собрались и быстро уехали. Так я из нейтрального в их противостоянии с отцом, стал самым её заклятым врагом.
(Продолжение следует)