Год назад, 28 ноября 2021 года не стало Градского.
«Когда Набоков читал американским студентам лекции о русской литературе, он для начала гасил весь свет в аудитории, затем просил включить одну лампочку и объявлял: «Это Чехов!». Вспыхнула лампа в дальнем углу планетария: «Это Гоголь!». А вот когда распахивал окна, изрекал: «Толстой!»
Вот мы открываем окна, и у нас Лев Николаевич Толстой в контексте отечественной рок-культуры, он же Александр Борисович Градский!»
Именно так в одной из радиопрограмм я в своё время представил своего именитого визави.
И мнения своё не меняю.
Для меня его уход стал неожиданным. Хотя, казалось бы, я видел, как тяжело ему последние годы: он сильно набрал вес, не мог держать гитару и водить машину из-за проблем с руками. Во время очередного залёта в больницу оценил комфорт медицинской функциональной электрической кровати и купил себе домой такую же – на съёмки прошлогоднего «Голоса» музыканта в ней, собственно, и возили.
Естественно, АБГ перестал ездить на гастроли и по гостям. Хотя последнее (в отличии от выступлений) не очень-то и ранее любил – помню, а начале 90-х не без труда вытащил его к себе, чтобы познакомить с Костей Кинчевым. Даже свою мега-дачу с кинотеатром-бассейном в Новоапрелевке не посещал: его обожаемая спутница Марина Котошенко сама приезжала с младшими сыновьями (Сан-Санычем и Ваней) в Москву, на Козицкий.
Почему же смерть друга застала меня врасплох? Потому что Александр Борисович совершенно не унывал, было впечатление, что он просто чуток прихворал и скоро вернётся в норму. Да, в гости не приезжал, но по-прежнему принимал у себя гостей в том же ритме. Только что котлеты свои фирменные не лепил. Когда я поднимался из-за стола, чтобы открыть холодильник и/или включить чайник, я слышал такой же, как и раньше задорный голос, хихиканье и заливистый смех – казалось, обернёшься и узришь того же брюнетистого лохматого красавца образца 80-х. У него не изменилось сакраментальное «качество жизни»: никакой депрессии, те же реакции, тот же фонтан – шуток, ядовитых комментов в адрес всех и вся, и, само собой ненормативной лексики, что в его устах звучала мелодичней неаполитанских песен.
Кстати, про мат. Когда 10 лет назад я готовил первую книгу о нём, «The Голос», герой повествования настоял, что обсценные словечки из его прямой речи не изымались. В шутку мотивировал своё условие тем, что, как музыкант, ратует за сохранение ритма и мелодики изложения. Так они и реализовывалась в книжных – с маркировкой и затянутая в целлофан (не приведи Господь, несовершеннолетний возьмёт томик с полки и полистает, а там «народные русские слова» ©).
Я малодушно заменял в печатных текстах нецензурные словечки невинными аналогами типа «блин», «думаки», «хер», чем провоцировал стёб в свой адрес, типа «И ты, Брут?» ©, мол, иные понятно – по долгу службы, но тебе то зачем. На что я отвечал, что во всех прямоэфирных проектах Градский сам всегда безупречен (ни грубого слова, ни дозы яда), а беседуя с условными «познерами» ещё и благостен безмерно.