— Машка, подай воды, — прошептал Матвей.
В доме царила тишина. Обождав немного, он ещё раз окликнул дочь:
— Машка, где тебя носит? Принеси отцу воды!
В горле пересохло, в висках стучало. Превозмогая головную боль, мужчина поднялся и, пошатываясь, направился в кухню. Налив дрожащими руками воды, выпил и огляделся вокруг: в доме никого, на часах полдень. Приглядев на столе недопитую ночью водку, Матвей поспешил опохмелиться. Опустошив бутыль прямиком из горла и занюхав вчерашним огурцом, достал папиросу и прикурил.
Следом, взбодрившись утренним пойлом и выйдя во двор, он снова позвал дочь.
— Здесь я, — отозвалась Машка.
Дочь сидела на крыше дома, крепко уцепившись в позеленевший шифер. Прикрыв ладонью глаза от полуденного солнца, чтобы рассмотреть дочь, Матвей грозно прикрикнул:
— Какого чёрта ты там делаешь? Где Колька?
— Бабушка Надя с тёткой приезжали и забрали Коленьку. А тебе передали: ежели пить не перестанешь, никогда сына не увидишь!
— А ты что же с ними не поехала?
— Уговаривали, а я на крышу залезть успела, снять не смогли. Колька плакал, кричал, не хотел уезжать. Тебя звал! Скрутили, посадили в машину и увезли. Пап, хватить пить!
— Может хватить, а может и нет. Не указывай отцу! — сердился Матвей, показывая кулак.
Неожиданно дочь не удержалась и поползла вниз по старому шиферу. Упав с крыши в поросший травой палисадник, Машка громко заверещала. Матвей прямиком бросился в высокую траву и, ощупывая дочь, испуганно запричитал:
— Главное, кости целы, да голова. А раны то заживут, быстро заживут! Ты не плач, не надо.
Дуя на раны и рассматривая содранные до крови коленки и ладошки дочери, отец остро ощутил свою вину за произошедшее. Всхлипы дочери стихли и, взглянув на отца пронизывающим взглядом, она отчаянно прокричала:
— Если пить не бросишь, тоже уйду жить к бабушке. Клянусь! Так и знай!
И, откинув руки отца, Маша заковыляла в дом.
Оставшись один в палисаднике, Матвей опустился на колени и схватился за голову, пытаясь скрыть накатившие слёзы. Виня себя в происходящем, он плакал, как мальчишка. Пьянка - до чего же она его довела? А ведь так было не всегда.
Совсем недавно они с супругой и двумя детьми жили в этом доме в мире и радости. Всё началось с хвори жены. Марина долго болела, мучаясь сама и терзая семью. Врачи не могли помочь. Они не Боги.
Марину выписали домой, где она умирала на его глазах. Матвей винил себя в слабости. Находя множество нелепых поводов, он сбегал из дома. Только бы не видеть бледное лицо жены, не держать её тощие руки и не слышать стонов!
Все заботы о больной матери легли на детские плечи двенадцатилетней Машеньки и шестилетнего Коленьки. Иногда приходили соседи, помогали, чем могли. Изредка приезжала тёща из района. Все они жалели детей и ругали отца. Именно тогда, Матвей, чувствуя безнадежность и свою вину перед женой и детьми, нашёл, как ему показалось, спасение в зеленом змее.
А уж после смерти супруги Матвей совсем не просыхал. Вина перед покойницей терзала его сердце. Он лишился работы и окончательно потерял доверие детей. С каждой выпитой бутылкой в душе росла злость, обида и горечь, превращая мужчину в жалкое ничтожество.
Слёзы и думы вдовца прервал старческий голос:
— Всё пьёшь, Матвей? Ох, погубишь, сынок, себя!
То был старый Игнат Иванович. Никто точно не знал его возраст, а сам он уж давно забыл. Казалось, ему лет сто, и он лишка задержался на грешной земле. Старик шутил, говоря, что Бог забыл о его существование и потому не забирает к себе. Маленький, костлявый, он едва передвигал ногами. Впрочем, это не мешало ему оставаться в здравии и уме.
—Матвей, ты это брось! — продолжил он. — Одумайся! Марину твою не вернуть. А что бросил её в трудный час, конечно, гадко и подло. Ты покайся. Сразу легче станет. Дети твои ни в чем не виноваты. Им отец нужен, а ты лярву кормишь, — вздохнул старик.
— Батя, что ты болтаешь? Какую лярву?
— Да ту самую, что к тебе присосалась. Вот же она, мерзавка, позади тебя! — и, смотря чуть поодаль Матвея, старик замахал через забор тростью. — Ну что, стерва, зубы скалишь? Вижу я тебя, вижу, дрянная!
Испуганно отшатнувшись назад, Матвей решил, что старик обезумел.
— Ты, Матвей, не бойся и не серчай на меня, — не унимался он. —Послушай, что скажу. В горе твоём и слабости присосалась к тебе лярва хмельная. Ежели не сделаешь, как скажу, сведёт тебя в могилу...
Игнат Иванович хотел ещё что-то сказать, но Матвей отмахнулся от навязчивого старика и бросился прочь. Добравшись до окраины поселка и раздобыв водки, снова крепко напился.
Возвратившись домой лишь на следующий день, Матвей заприметил у двора старую Жигули с незнакомым водителем. Со двора вышла тёща, а вместе с ней и его дочь. Не произнеся ни слова, они сели в машину. Маша даже не посмотрела в сторону отца. Тёща же, окинув зятя презрительным взглядом, дала водителю команду уезжать. Матвей бросился за машиной. В открытое окно тёща напоследок гаркнула: «Сам виноват, ирод! Детей верну, только если пить бросишь и за ум возьмёшься!»
Пробежав за машиной ещё пару сотен метров, Матвей свалился на пыльную дорогу. Машина растворилась вдали. Дочь так и не обернулась.
Матерясь и чертыхаясь на судьбу, вдовец вернулся домой. Присев на кровать, он не мог унять дрожь от наступающего похмелья. Вдруг Матвею показалось, будто в отражении зеркала, висящем напротив, возникло некое движение.
В это же мгновение позади возник уродливый женский образ. Оскалив острые зубы и крепко сжав шею костлявыми длинными пальцами, уродливая баба закинула ноги и уселась на плечи Матвея. Всё это время, не смея пошевелиться от сковавшего его страха, мужчина не отводил взгляд от зеркала. Догадавшись, что её заметили, гнусная тварь разразилась зловещим смехом и ещё крепче вцепилась во вдовца. «Бежать! Но куда? К старику Игнату! Он сможет помочь!» — решил Матвей и, с трудом найдя силы, буквально на карачках выбрался из дому...
— Знал, что придёшь! Проходи, — пригласил в дом старик.
— Игнат Иванович! Дедушка Игнат, кажется, я допился. Белая горячка у меня! — взмолился Матвей.
— Ну, горячка или нет, как сказать. Ты садись, сынок, — указывая на стул, проговорил старик. — Лярву видел, не так ли? Какая она, Расскажи.
— Старая костлявая баба, и исходит от нее трупный запах, веет смертью.
— Ах, вот оно что. Знаешь, каждый по своему лярву видит. Мне она представляется чёрной жирной пиявкой с острыми клыками и длинным языком. Живут эти стервы подле нас, и стоит человеку ослабнуть, они тут как тут. Здоровье забирают и разума лишают, находя силу в наших человеческих слабостях. Ты слаб духом, Матвей. Жену в беде бросил и детей оставил. Этим и воспользовалась лярва. Выросла, окрепла. Сильна она и опасна. Но если ты соберёшь силы ради детей, то справишься. Вижу, что мучаешься, каешься.
— Каюсь, дед! Всё бы отдал, чтобы время вспять повернуть. Трус я, подлец, сволочь, бросивший жену, когда был ей нужен! — зарыдал Матвей.
— Ну, полно, сынок. Твои слёзы кормят лярву. Слушай и запоминай. Пойдёшь в старую зимовку, что за рекой стоит. Место глухое и нет людских соблазнов. Возьми молитвы, кои дам тебе. Страшно тебе будет, отчаяние накроет. Ты не сдавайся и молись. Пей настой травяной утром и вечером. Он тебе силы придаст да крепости. Здесь еды тебе собрал, спички, свечи и всё необходимое. Иди, сынок, иди.
— А надолго? — не веря в происходящее, спросил Матвей.
— А кто знает? Сам поймёшь, когда лярва отцепится. Ну, с Богом!
Матвей покинул дом старика и направился в сторону леса. Провожая вдовца, старый Игнат крестил его в спину и шептал молитву.
С каждым шагом волнение Матвея усиливалось. Будто неведомая сила не пускала его вперед, требуя вернуться. Сердце бешено колотилось, по лицу стекал пот. Затылок и шею ломило. Он знал - это проделки лярвы. Скверная всё плотнее сжимала руки на его шее и шептала гадости, желая возвращения в деревню и распития горькой. Несколько раз Матвей останавливался и, оборачиваясь, устремлялся домой, но, пройдя несколько шагов, вспоминая покойную жену и детей, оставшимися сиротам при живом отце, снова поворачивал к зимовке.
Наконец к вечеру Матвей смог добраться до лесной избы. Войдя, обессилено рухнул на нары. В летний период здешняя зимовка пустует. Поэтому и ждать чужих людей не стоило. В сумерках он разглядел скамейку, стол и брошенное в углу тряпьё. Не найдя в себе сил разложить вещи, Матвей уснул.
Проснувшись тёмной ночью, он присел и ощутил леденящий холод. Голова невыносимо болела, тело била дрожь. «Сейчас бы похмелиться!» — подумал он. И единственным его желание было все бросить и сейчас же бежать обратно в посёлок.
«На кой чёрт я здесь сижу? — нервно размышлял мужчина. — В глухом лесу, один - одинёшенек, брошенный и всеми забытый. Послушал обезумевшего старика! Ну, хватит с меня! Возвращаюсь! Дома в шкафу бутылочка начатая стоит. Чуть выпью. Разве ж что будет? Только похмелюсь самую малость!» — успокаивал он себя.
И всё же Матвей так и не решился покинуть избу. А вместо этого зажёг свечу и подошел к небольшому треснувшему зеркалу на стене. В отражении тварь за его спиной оскалила зубы и гневно зашипела.
— Это всё ты, гадина! Нашептываешь и обманываешь! — догадался Матвей.
И схватив с пола тряпку, прикрыл ей зеркало. Он опустился на колени и принялся читать молитвы, которые дал ему старик. Так прошла первая ночь.
Следующий день выдался ещё более тяжёлым. Матвея тошнило, голова гудела, а ноги не слушались. Мужчину колотило, подбрасывая на нарах. Он хотел выпить. Все мысли сходились на водке, о том облегчении, которое принесла бы сейчас бутылка. Голос в голове не утихал, становясь всё более требовательным. Лярва визжала, душила и сыпала проклятиями на судьбу, старого Игната и самого Матвея.
... Дни сменялись ночами. Каждый день Матвей снимал ткань с зеркальца: лярва по-прежнему оставалась с ним. Хотя выглядела она уже не так пугающе, ослабла и потеряла былую власть над его разумом. И он снова молился и пил настой, что дал старик. Когда силы прибавились, мужчина ходил по ягоды и ловил рыбу в реке. Здесь было тихо и спокойно. Он много думал о детях и размышлял о жизни. В душе вдовца росло умиротворение. Тяжесть уходила, а взамен появилось чувство принятия своей доли.
Пришло время, когда лярва отцепилась навсегда. Однажды, всматриваясь в отражение, Матвей обнаружил её в углу избы на старой куче тряпья. Подыхающая лярва тянула к нему свои руки и протяжно выла.
— Сдохни! — уверенно проговорил Матвей и разбил зеркало.
И так, спустя полтора месяца одинокого прибывания в лесной избе, Матвей возвращался домой. Он изменился, многое переосмыслил и верил в лучшее. Уже через несколько дней в его доме слышался смех Марии и Николая.
Все последующие годы жизни отец посвятил своим детям. Так и оставшись навсегда одиноким вдовцом. Дожив до глубокой старости, Матвей тихо умер в прошлом году. До последнего дня его часто видели на могиле жены. Здесь он говорил с ней, прося дождаться его на небесах.
