В столице Удмуртии достойно поклонились музыкальной памяти Чика Кориа
Мотор IzhJAZZfest’22 запустил трибьют – приношение – от всех джазовых сил столицы Удмуртии одному из титанов мирового пианизма Чику Кориа. Приглашенным фронтменом в этом музыкальном поклоне стал столичный пианист с оригинальным фортепианным мышлением Алексей Беккер, а успешная сессия концертного оркестра «Арсенал-Бэнд» под управлением маэстро Бориса Беккера позволила констатировать, что этот ижевский духовой коллектив умеет играть в роли джазового биг-бэнда…
Танцы в испанской народной истории
В поколении выдающихся американских джазовых музыкантов –«сороковников» (если называть их по аналогии с советскими «шестидесятниками») – особо ярким творческим свечением выделялась генерация величайших пианистов.
Вместе с Чиком Кориа, Херби Хэнкоком и Китом Джарреттом в неё допустимо было отнести и Маккоя Тайнера, который появился на свет чуть раньше сороковых годов – роковых для всего мира.
И к появлению этих четырех молодых ребят на большой джазовой сцене в 60-е-70-е годы ХХ века, неизменно входивших в top-10 всевозможных музыкантских рейтингов, приложили свои умелые руки либо Майлс Дэвис, либо Джон Колтрейн. А то и оба вместе.
– Действительно, Майлс Дэвис и Джон Колтрейн сделали очень много для того, чтобы плеяда талантливых американских джазовых музыкантов в целом, а не только пианистов, заявила о себе в полный голос, – эта тема в эксклюзивной пьесе – интервью – с Алексеем Беккером для Удмуртской филармонии была взята в разработку первой. – Они дали джазовой молодежи тот самый толчок, который позволил им пойти в музыке еще дальше вперед, чтобы не переигрывать старое и всем известное, а заниматься собственным творчеством. До сих пор это остается исключительно важным моментом, а иначе есть опасность того, что музыкант будет обречен на обезличенность. Грубо говоря, будет лишен своего лица. Между прочим, сейчас это сплошь и рядом происходит за океаном. Среди американских музыкантов есть великое множество больших профессионалов и настоящих виртуозов, но неприятно удивляет то, какую музыку они играют и берут в свой репертуар! Эта музыка сегодня считается модной, но она серьезно поражена коммерциализацией. Конечно, я прекрасно понимаю, что сто лет назад джаз тоже был коммерческой музыкой для танцполов где-нибудь в нью-йоркском Cotton Club. Да и Чик Кориа тоже придумывал свою танцевальную музыку и потому стал очень знаменитым. Имею в виду «испанский» период в его творчестве, который подвиг его пойти в сторону сочинения коммерческой музыки. Тем более что Кориа ощущал запрос американского социума на такую «напряженную, горячую» музыку, которая рождает в человеческом воображении красочные картины с играющими гитаристами и танцорами, исполняющими зажигательное фламенко. Прежде большинство джазменов играли проверенные и красивые blue note – блюзовые ноты, и на этом звуковом фоне Чик Кориа уловил возможность для создания другой музыкальной истории – назовем её испанской народной, и в обществе сразу заговорили о зарождении нового музыкального стиля. Однако, повторюсь, что современное поклонение коммерции в музыке порой переходит все разумные пределы.
«Пять с минусом» по музыкальной литературе
В предыдущей публикации к IzhJazzFest’22 мы уже рассказывали, что оригинальное фортепианное мышление Алексея Беккера начало формироваться в его родном городке с музыкальным именем – Чайковский.
– В детстве и юности я «снимал» Чика Кориа, слушая его музыку, записанную на виниловых пластинках из собраний местных коллекционеров, а чаще переписанную на бобины огромных катушечных магнитофонов, –Алексей Борисович пропутешествовал в далекое советское прошлое. – Правда, эту музыку я «снимал» не на ноты, а только по слуху, стараясь развивать необходимый каждому музыканту слуховой опыт. Всё это тоже отложилось, запомнилось и до сих пор сохранилось в моей голове! Может быть, поэтому учась в Российской академии музыки имени Гнесиных по предмету «Музыкальная литература» у меня было «отлично». Точнее «пять с минусом». Причем этот минус был очень длинным, – усмехнувшись с самоиронией, произнес пианист и объяснил природу этого минуса. – Как-то на одном из уроков, где мы слушали музыкальную драму Рихарда Вагнера «Тристан и Изольда», я вдруг начал засыпать. Потому что, как и все вагнеровские оперы, эта тоже была чрезвычайно длинной. Хотя сон не помешал мне запомнить эти мелодии из «Тристана и Изольды», ибо на сцене в любой момент они могут отозваться в твоей игре и преобразоваться во что-то свое, авторское.
– Сон не прошел даром, и выходит, что минус тебе преподаватели поставили зря, – деланно с иронией сокрушаясь, произнес филармонический журналист.
– Да, по всей видимости, зря, – рассмеялся собеседник. – Потому что для любого артиста ничуть не менее важно самообразование!
Открытые обертоны «другой» музыки
Наглядным художественным примером этим словам стал сольный номер от Алексея Беккера, исполненный на акустическом рояле в концовке первого отделения стартового дня IzhJazzFest’22.
В этом солидном породистом соло богатая меломанская выдумка вместе с испанскими фольклорными оттенками в игре Алексея Беккера была способна поймать краски из «других палитр», положенных на музыку и выдававших в пианисте тонкого художника с широким кругозором и эрудицией, напитанных из разных эстетик.
В этом дайджесте-сплаве можно было услышать косвенные цитаты из классических фортепианных произведений, из мелодичных звукосочетаний калибра Laura Дэвида Рэксина, давно вошедших в библиотеку неувядаемых джазовых баллад, а также прямые отголоски из различных музыкальных жанров, стилей и соответственно разных времен.
– Здесь надо помнить об одном очень важном моменте! – для пущего внимания внимающего, музыкант поднял указательный палец вверх. – Когда ты садишься за живой инструмент, когда возникает огромная куча обертонов (призвуков, расцвечивающих спектр музыкальных звуков – прим. авт.), когда нет всяких электрических «примочек» и подзвучек, то внутри тебя словно открываются некие «чакры», позволяющие услышать «другую» музыку и потом её звучание ты передаешь в своей игре. Немало джазменов слушают классику и поэтому немудрено, что услышав какой-то обертон, ты идешь за ним, в твоей музыке появляются моменты, которые трогают твоё сердце и, надеюсь, сердца людей. Тот же Чик Кориа в один из своих творческих периодов активно слушал музыку Шопена, Мануэля де Фалья и Белы Бартока. И позже все это однажды услышанное не могло не резонировать в его игре, не могло не воплотиться в его авторских композициях и в итоге привело к рождению оригинального стиля, в котором Чик Кориа стоял особняком…
Этот стиль во многом родился потому, что американский пианист и композитор с итальянскими корнями интересовался музыкой в широчайшей стилистической гамме. Она начиналась от шопеновского романтизма через импрессионизм де Фалья, «настоянного» на общении с Равелем, Дебюсси, Альбенисом, Пикассо и простиралась к бартоковскому письму, акцентированному на уникальном смешении неоклассицизма и фольклорного музыкального материала из Балкан и Восточной Европы.
Телониус Монк с «другой планеты»
– Скажу за себя – в своем увлечении классической музыкой недавно я попросту «столкнулся лбом» и абсолютно по-новому открыл фортепианные сочинения Роберта Шумана. И когда я теперь играю композиции Кита Джарретта, то ловлю себя на мысли и порой чувствую, что все его полифонические штуки – это Шуман в джазе. Всё в творчестве идет от чего-то!
– «И это все в меня запало/И лишь потом во мне очнулось!.. – уместно пришла на ум строчка из Давида Самойлова. Пусть и сказанная по совершенно иному поводу.
– О чем рассуждать, если друзья Телониуса Монка рассказывали, что они находили в его квартире ноты классических произведений или пьесы Эрика Сати.
– Великого сатирика, большого оригинала в жизни, эксцентричного пересмешника, эпатировавшего своих современников!
– И это подтверждает, что именитые афроамериканские джазмены прекрасно знали «другую» музыку, пропускали её через свои родные блюзовые вещи и придумывали свои истории. Им не надо было выносить на сцену музыку Эрика Сати в чистом её виде. И музыка Монка, как его обзывали «парня от сохи», со своим минимализмом, корявыми аккордами, ломаными линиями изощренных угловатых мелодий, который нажимал одним пальцем две клавиши, сегодня оказалась близка к современной классике. Музыкальные трактовки этого парня «с другой планеты» могли кому-то понравиться, а кто-то наоборот мог резко их отвергать…
-–…тот же Шуман афористично и категорично замечал: «Понравилось» или «не понравилось», – говорят люди. Как будто нет ничего выше, чем нравится людям».
– Главное состояло совсем не в этом. Оно состояло в том, что Телониус Монк предлагал своё прочтение и для того, чтобы его «расшифровать» необходимо было знать не только музыку, а еще обязательно и как минимум литературу и живопись!
Озарения для рождения новизны
Упоминание колоссального Роберта Шумана, оказавшего мощнейшее влияние на творческий почерк на большинство русских композиторов второй половины XIX – начала ХХ столетия (не только «малых планет» Кюи, Балакирева, Аренского, Ляпунова или Бородина, но и «больших планет» – Мусоргского, Чайковского, Рахманинова, Метнера, Прокофьева и Скрябина), интервью невольно переключилось на еще одну яркую тему.
На недавний авторский проект Алексея Беккера – Skryabin Jazz Illusion.
– Музыка Моцарта, Вивальди или «всего нашего» Петра Ильича довольно-таки часто подвергается «оджазированию». А ты чуть ли не первым из джазовых музыкантов решился «обернуть в джаз» творения Скрябина. Откуда к тебе пришел этот творческий импульс?
– Из гармонической красоты скрябинской музыки! – сказал Алексей Беккер и улыбнулся. – Потому что в какой-то момент из-за этой красоты мне было очень сложно ощутить мелодию и уследить за ней. А меня как раз заинтересовала мелодика в фортепианных сочинениях Скрябина, и в этом проекте я попытался вычленить её из красивых гармоний. Что касается первичности обращения к тому или иному источнику, то к этому я отношусь очень спокойно. Человек всего знать не может и заниматься расследованием количества и частоты обращений бесполезно. Да и не нужно. Может быть, задолго до меня какой-нибудь классный пианист из Уфы уже делал что-то похожее. Написал классные аранжировки, собрал отличных музыкантов, они сыграли эту музыку, но об этом узнал слишком узкий круг людей. Вот и всё. И возникшая загвоздка касалась не скрябинской музыки, а продвижения этой задумки. У меня, кстати, было два варианта в промо проекта Skryabin Jazz Illusion, и версия для джазовых клубов сразу, что называется, не пошла. Зато в музеях эта музыка зазвучала очень хорошо! Поэтому я совсем не понимаю, почему многие джазовые музыканты до сих пор смотрят на академических композиторов как на неких небожителей. Все они были живыми людьми и не нужно забывать одну древнюю истину о том, что человеку не стоит творить себе кумиров. Мой педагог в Академии Гнесиных Игорь Михайлович Бриль рассказывал о том, что как-то приехав в Германию и оказавшись в одном из музеев Баха, то ли в Эйзенахе, то ли в Лейпциге, он к своему изумлению обнаружил, что на партитурах этого гениального композитора можно было увидеть круглые следы от пивных кружек…
– …а утилитарная жена великого Гайдна использовала ноты с произведениями мужа в качестве подставки под раскаленные засаленные сковородки.
– О чем и речь! Именно это и позволяет нам избегать абсолютно ненужного трепета перед гениями и талантами, заменяя этот пиетет знаниями истории и уважительным отношением к творцам, которые пропускали через себя музыку, придумывали выдающиеся вещи, способные привести к творческим озарениям других художников, писателей, поэтов и музыкантов. Эти озарения могут рождать новые свежие жанры, стили и поэтому мы никогда не знаем, что будет завтра…
Интервью провел и Александр Поскребышев