Из подготовительных заметок для повествования о вождях русской революции
Вот сестра Ленина, «Маняша», как он её называл, Мария Ильинична Ульянова попыталась однажды дать исчерпывающий его портрет одним росчерком. Штрих получился лаконичный, как у Матисса или Пикассо, когда пробовали они передать образ человека сплошным движением пера, не отрывая его от бумаги. Но и от этих её слов повеяло на меня той же беспощадной жутью: «Владимир Ильич как-то говорил, что наша нравственность вытекает из интересов классовой борьбы пролетариата. Он был настоящий коммунист».
И это опять не ново в нём. Достоевский, выписывая своих «бесов», за основу романа и прототип выбрал знаменитого Нечаева, который был, как известно, во многих чертах предтечей Ленина. Это он первый и вывел эту аморальную формулу: «Нравственно для него (революционера) всё, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно всё, что мешает ему». Понятно, что и это не ново. Задолго до того была провозглашена основополагающая чудовищная формула ничем не сдерживаемого движения к успеху — цель оправдывает средства.
Наверное, именно эта несокрушимая моральная однозначность, которая руководила всяким его действием и всяким помыслом, делала натуру Ленина в глазах знаменитых современников слишком простой, азбучной и элементарной.
При чтении разного рода сочинений о вожде мне не раз пришлось поразиться слову «примитивный» по отношению к тому, о ком шла речь. Так характеризовали его многие. Бердяеву такой представлялась его духовная суть. Богданов именно этим словом определил суть его философских изысканий. Плеханов так выразился о его социализме. Куприн назвал примитивным его человеческое содержание. Пётр Струве вообще считал, что Ленин это — не более чем «мыслящая гильотина».
Тут надо ещё вот о чём сказать. Из накопленного читательского моего опыта я сделал вывод, что узнать живого Ленина можно только из того, о чём свидетельствуют его противники. Это может показаться не слишком убедительным для объективного исследования. Но дело всё в том, что у него, как оказалось, не было и не могло быть друзей. Об этом свидетельствуют близко стоявшие к нему люди. Вот что пишет, например, Георгий Соломон, видный участник социал-демократического движения в России и один из первых (1923 г.) советских невозвращенцев: «У Ленина не было близких, закадычных, интимных друзей. У него были товарищи, были поклонники — их была масса, боготворившие его чуть не по-институтски и всё ему прощавшие. Их кадры состояли из людей, главным образом духовно и умственно слабых, заражавшихся “ленинским” духом до потери своего собственного лица».
«Ленину нужны были соучастники, а не соратники и друзья, — свидетельствует Анжелика Балабанова, участница российского и итальянского социалистического движения, активный член партии большевиков. — Верность означала для него абсолютную уверенность в том, что человек выполнит все приказы, даже те, которые находятся в противоречии с человеческой совестью...».
«Ленин был жестоко упрям во всех случаях жизни, — дополнит её известная революционная деятельница Т.И Алексинская, хорошо знавшая заграничную жизнь вождя, — не переносил чужих мнений, по поводу чего бы они ни высказывались, а не в одной политике. Завистливый до исступления, он не мог допустить, чтобы кто-нибудь, кроме него, остался победителем. Жестокое и злое проступало в нём как в любом споре, так и в игре в крокет или в шахматы, когда он проигрывал. Проявить независимость, поспорить с ним о чём угодно или обыграть его в крокет — значило раз и навсегда приобрести себе врага в лице Ленина...».
Надо сознаться, что к такому набору ленинских качеств я не был подготовлен. Думалось мне, что это яростные недруги его лжесвидетельствуют. Так ведь нет. Это всё были люди одного с ним лагеря и даже одних убеждений, только отшатнувшиеся от него в некоем душевном трепете, когда вдруг стала обнаруживаться подлинная суть его... И записки-то эти появились только потому, что пытались они, бывшие соратники (слова «друзья» по причине, которую объяснил, употреблять не буду), понять, как попали, хоть и на время, под обаяние это. Как прельстились безжалостными видениями...
При этом первым предостерегающую и как бы исполненную страха фразу о Ленине произнёс его «крестный отец» в марксизме Георгий Плеханов. Когда ленинцы победили в жестоком споре в Лондоне относительно структуры и смысла партии, Плеханов оторопело сказал о только что выпеченном вожде большевизма: «Из того же теста, что и Робеспьер».
Из тех же записок следовало, что Ленин был примитивен и в сильнейших желаниях своих. Вернее, желание было у него только одно — власть. Власть личная, упоительная и безграничная. И к ней он шёл так же прямолинейно и примитивно. От себя при этом добавлю — не стоит думать, что эти его прямолинейность и примитивизм хоть как-то мешали достижению цели. В политике это называется последовательностью и упорством. Цель тут достигается неизменными, однажды и навсегда выбранными средствами. Весь гений Ленина заключался в том, что в иных условиях можно было бв назвать твердолобостью, например. В той политике, которую исповедовал пролетарский вождь, это слово и качество обретают странное и жестокое обаяние. Он, обладая лютой волей, следовал раз навсегда выбранной тактике с беспощадной, чудовищной настойчивостью. Но ведь это и есть вернейшая опора прирождённых политиков. Гарантия успеха именно тут. Самое примитивное средство в большой и бескомпромиссной политике и в то же время самое действенное — снаряд, начинённый слепой взрывчатой силой. Ленин и был таким снарядом. В этом вся его суть и вся сила. В политике он изобрёл пробивное беспроигрышное средство, которым будут, в той или иной степени, пользоваться все нынешние и будущие властные честолюбцы, выбравшие целью своей диктатуру. И это как раз то, о чём говорила Мария Ульянова. Он тщательно подобрал те средства, которые утвердили новую революционную мораль и без которых невозможен элементарный успех в борьбе за абсолютную власть. Это и был порох, дающий движению снаряда убойную мощь. Я опишу это его секретное оружие со слов Виктора Чернова, одного из лидеров и теоретиков партии эсеров, который глубже других понял превосходство ленинских приёмов политической борьбы. Военные говорят, что «война есть продолжение политики, только иными средствами». Ленин вывернул это положение наизнанку: политика есть продолжение войны, только иными средствами, маскирующими войну. В чём сущность войны для обычного «морального сознания?». В том, что война узаконивает, возводит в принцип, в апофеоз то, что в мирное время считается преступлением. Обращение цветущей страны в пустыню война делает естественным тактическим приёмом: грабежи — реквизицией, обман — военной хитростью, готовность выкупаться в крови врага — боевым энтузиазмом, бесчувственность к жертвам — самообладанием, беспощадность и бесчеловечность — долгом. В войне «всё позволено», в войне всего целесообразнее то, что всего недопустимее в нормальном общении человека с человеком. А так как политика есть лишь скрытая форма войны, то правила войны и есть лучшие правила политики.
Это и было его средством достичь всего…