С севера потянуло кислой гарью, над горизонтом появилась грязно-сиреневая дымка.
Лина уже знает, что ночью придет сухая гроза. Ветер с дикой яростью будет рвать тонкие, сизые облака, обнажая тёмную спину неба. Потом нежную, чёрно-бархатную кожу исполосуют фиолетовые молнии. Но на землю не упадет ни слезинки. Лишь под утро, повинуясь прихоти усталого ветра, над самой землей поползут языки ядовитого, кислотного тумана, отравляя остатки жизни.
Ожоги не опасны для Лины, она не боиться отравы, её пугает другое. После грозы она ещё пару дней не увидит своё солнце. На небе так и будет висеть мутно-серая хмарь, дразня сквозь редкие просветы блёклыми осколками лазури.
Нет, пока ещё не поздно, надо найти, забрать себе, сохранить тот источник свечения. Тот, что отражает прощальный луч. Тот, где прячется солнечный осколок.
Лина уже летит над полем чуть касаясь ступнями земли. Ветер заплетает ей прядки волос, холодит обожжённые плечи. Впереди хитросплетениями искореженных труб и развороченными бетонными глыбами вырастает мёртвый гигант. Лина останавливается у самого подножья лестницы, той самой, что поднимается наискосок до террасы.
Ветер перекатывает редкие песчинки. С едва слышным звоном они чиркают по железному боку исполинского реактора. Из его прокопченого нутра вырываются неясные вздохи, словно память, словно отголоски тяжёлых ударов пойманного в ловушку и давно погибшего здесь огня. Разогретый солнцем стальной бок испещрён тонкими лепестками ржавчины и гари, вытравлен белесыми солевыми следами кислот. Эта шершавая поверхность так и манит прикоснуться к ней, содрать рыжую чешую, добраться до стального лоска свежего металла.
От легкого прикосновения пальцев осыпается ржавая пыль.
Да, наверное, и солнце на ощупь точно такое. Шершавое снаружи и обжигающе-шёлковое в глубине. Ярко-рыжее, теплое и ослепительно-белое, раскалённое...
Лина не может удержаться от соблазна, прижимается сначала щекой, чувствует слабое биение где-то в толще металла. Поворачивается лицом. От её дыхания с тихим шёпотом сыпятся к ногам сверкающие искры. На выдохе касается кончиком языка горячего, кислого железа, чувствуя привкус крови из трещинок обветренных губ. Теперь она знает, как сладко целуется её любимое солнце.
Но солнце, настоящее, недосягаемое солнце неумолимо спешит к закату, а с севера угрюмо наползает ядовитая тьма.
В один прыжок Лина взлетает по лестнице до террасы, и солнце чуть поднимается над горизонтом. Духота мягким тёплым пледом ложится на плечи. Вдали вырастают угольно-чёрные на фоне небесного пожара уродливые силуэты разрушенного города: трубы других заводов, сетчатые башни и тонкие стрелы подъёмных кранов, недострои со сквозными пролётами, обкусанные временем и ветрами небоскрёбы. И ни единого деревца или кустика до самого горизонта.
На изглоданных ржавчиной перилах солнце играет прощальными лучами в перекрестье гнутых прозрачных палочек и двух линзах. Очки! Лина помнит для чего они нужны были людям. Этим самодовольным умникам, подчинившим себе природу, но не совладавшим с собственной злобой и жадностью. Тысячелетия ушли на технологический прогресс, но не тронули их первобытную никчёмную сущность. Они изобрели чудовищные машины, но не придумали ничего грандиознее и проще выпуклого стёклышка, чтоб помочь себе увидеть главное. Но так ничего и не увидели.
Очки. Лина, смеясь, сняла их с ограды, поднесла к глазам, примеривая. Очки! Вот где прячется крошка солнца, вот она разгадка тайны, вот откуда оно шлёт свои двойные поцелуи.
Лина не может наглядеться на свою любовь сквозь мутноватую от времени и пекла линзу, а щеку что-то приятно греет, будто приложили неостывший ещё уголек. Лина прижимает к щеке ладонь и жар тут же колет острой иголкой тонкие пальцы. Она убирает очки от лица, держит под углом к заходящему солнцу. Стайка лучей сбегается в яркую обжигающю точку на ладони Лины, и она радостно вскрикивает. Вскакивает на перила и кидается камнем вниз, мягко опускаясь на пока ещё тёплую груду бетона. Сквозь россыпь серых осколков пробиваются редкие, сухие травинки. И Лина, закусив от восторга губу, срывает их, мнёт в ладони, собирая уютное гнездышко.
Половину неба с северной стороны затягивает сумрак. Подрагивая фиолетовыми отсветами молний, на пустошь надвигается гроза. И Лина очень спешит.
Солнце тоже спешит спрятаться за горизонт. Протягивает на прощание руку, нежно гладит Лину по щеке. Но она уворачивается, подставляя лучам линзу и пучок былинок.
Золотой солнечный жук на миг застывает, словно принюхиваясь, и тут же жадно схватывает сухие стебельки, скручивает до черноты. Осыпается серый пепел. Над комочком травы в ладони Лины поднимается сладкий дымок.
А рядом, под торосом бетонной плиты свалены в кучу рулоны плотной, пропитанной мазутом материи. Ткань давно истлела. От прикосновения нетерпеливых пальцев расползается лоскутками, рассыпается хлопьями. Но её здесь много, очень много, и Лина торопливо собирает угощение для праздничного ужина своего ручного солнца.
Над пустошью сгущается тьма, от ударов грома до самых глубин содрогается небо, с севера идут чёрные смерчи.
Шальные порывы ветра бросают пригоршни песка в предел бетонной пещеры, но в её глубине тепло и светло. Здесь тонкие пальцы Лины танцуют с языками пламени, не чувствуя ожогов, ласкают прозрачно-пурпурный велюр.
Огонь виден издалека. На все мыслимые расстояния, во все стороны света, среди этих одичалых полей он единственный в этом мире. И он принадлежит Лине. Её кусочек солнца, подарок любимого.