Пошёл сын в сентябре в детский сад. В свои четыре года первый раз. И как положено, в щадящем режиме: с адаптацией, привыканием, сокращенным днем, без дневного сна и даже обеда. Первая неделя прошла с боями, криками и протестами. Так же и вторая неделя… Третья… Месяц. Второй!
На исходе второго месяца жена взмолилась:
- Я больше не могу. Каждое утро я выхожу из садика мокрая. Наше переодевание и расставание затягивается до сорока минут. Это больше невозможно терпеть! Я не понимаю, что происходит. Когда он уже привыкнет?!
Пришлось мне подключаться. Да, придется раньше вставать, отводить сына в садик, а потом бегом на работу.
Накануне вечером я подошел к сыну и небрежно по-пацански сказал:
- Завтра утром встаем раньше обычного и идем в твой садик. Покажешь, где это вообще находится. Ну и там... группу свою заодно покажешь. Окей?
Говорить я это пытался как можно равнодушнее, будто разговор шёл о белом потолке. Сын глянул на меня исподлобья, сунул руки в карманы и промолчал. Показалось, если бы он был взрослым мужчиной, то я бы увидел, как у него перекатываются желваки на скулах. Но виду он не подал.
Рано утром, еще затемно, я подошел к его кроватке… Ах, как он сладко спал! Пухлая ручка под пухлой щёчкой. Ресницы, словно черные мини-щётки. Пухлые губки, как яркая малина. Но цель поставлена, задачи намечены. «Это Спарта-а-а!»
Я слегка тряхнул его за плечо и коротко негромко скомандовал:
- Подъём. Нам пора.
Сынуля заворочался, завозился и без лишних уговоров стал подниматься. Папка – не мамка, разговор короткий, без всяких «ути-пути». Сонный встал, сходил в туалет, потом сел на диван и начал, позёвывая, натягивать одежду. А мог бы с мамой на час позже встать, поспать еще и засветло пойти в садик. Ну, что ж, сегодня почувствуй разницу. И завтра, и послезавтра мы будем вставать ни свет, ни заря и шагать по тёмному двору в сторону садика.
Когда до садика оставалась сотня метров, я сделал вид, будто заблудился.
- А где твой садик? Что-то я запутался, - растерянно проговорил я.
- Да вот же он! - сын выставил указательный палец вперед.
- А вход с какой стороны?
- Вот тут надо идти. Шагай за мной! – командовал сын.
- А на каком этаже группа?
- На третьем!
- Ох, так высоко подниматься? – возмутился я. - А лифта нет?
- Нет, - отрезал сын, - Мы с мамой пешком ходим.
В группу мы пришли самые первые. Теперь нужно было мне снова перехватывать инициативу. Коротко дал команду:
- Разувайся, вешай одежду в шкафчик.
Сын деловито засопел и видимо размышлял: сейчас начинать бунт или потом, или вообще не начинать. Он неторопливо снимал обувь и было видно, что он стоит перед выбором. Примерно на этом моменте начинались протесты, но сейчас как-то немного все по-другому. Во-первых, по времени очень рано и никого нет, во-вторых, вместо мамы папа и прокатит ли с папой также, как с мамой, неизвестно, в-третьих, как-то странно папа разговаривает, совсем не как мама, это настораживает.
В раздевалку вышла воспитатель группы, поздоровалась со мной и обратилась к сыну:
- Привет, дружок! Рада тебя видеть. Как сегодня твое настроение? Ты сегодня пришел с папой?
Сын не ответил и ухом не повёл. И не поздоровался. Да что там – не поздоровался, он даже не взглянул на нее, как будто ее нет или она детский шкафчик. Для меня это было удивительно.
- Сынок, с тобой поздоровались. Нужно тоже поприветствовать.
Каменное лицо сына не выражало никаких эмоций. Казалось, он думает: «Тебе нужно, ты и здоровайся. А мне без нужды».
- Вот так всегда, - посетовала воспитательница, - Как будто меня не замечает. Я и так с ним, и этак. Он со мной почти не разговаривает. Даже не знаю, как с ним наладить контакт.
Потом она обратилась к сыну.
- Вот с папой хорошо себя ведешь, а с мамой совсем не так. Оказывается, можешь и по-другому, - с укоризной и даже несколько с обидой проговорила воспитатель.
Я ничего не ответил на это, но кое-что начал понимать. С сынулей мы попрощались. Он поцеловал меня в щеку, ткнулся мне в плечо, постоял молча в такой позе секунды три-четыре, потом, ничего не говоря, развернулся, сунул руки в карманы шорт и размашистой пацанской походкой направился в группу.
Как только я покинул садик, зазвонил телефон. Звонила жена.
- Ну как все прошло? – с тревогой спросила она.
- Да все норм, - коротко ответил я.
- Да ладно! Даже не пикнул?!
- Нет, молча поцеловались, и он пошел в группу.
- Вот жук! – рассмеялась жена, - А со мной такие концерты закатывает – ты бы видел!
- Знаешь, я тут подумал, давай вечером я его сам заберу из садика. Не ходи за ним в обед. Мне надо проверить свои соображения на этот счёт.
Жена сначала возразила (как же кровиночку на целый день оставить в саду?), но потом согласилась.
Вечером я пришел в садик за сыном. Он встретил меня спокойно, без особых эмоций, сразу направился к своему шкафчику переодеваться. Следом вышла воспитатель и услышал то, что подтвердило мои догадки.
- Добрый вечер, папа. Ну сегодня опять не всё гладко у нас было. У девочки Маши отбирал куклу, потом забрал у мальчиков машину и никому ее не отдавал. На обеде отказался от супа, съел только котлету и запил ее компотом…
Я покосился на сына. Он, нахмурившись и выпятив нижнюю губу, неторопливо одевался. На воспитателя он не обращал никакого внимания. Воспитатель продолжала:
- А во время тихого часа он вообще отказался раздеваться и ложиться спать. Так и стоял весь тихий час возле кровати. Потом прыгал на ней, когда дети начали вставать и одеваться. А на полднике опрокинул молоко…
- А чем вы сегодня занимались? – я осторожно перебил воспитателя, - Рисовали или лепили что-то?
- Да, лепили. Ёжиков - равнодушно ответила воспитатель. Видимо тема лепки ёжиков была не такая занимательная, как тема несъеденного супа.
- Очень интересно, - ответил я, - Как у него получился ёжик? Успешно?
Воспитатель поджала губы.
- Вот там, на полке, все поделки детей, -прохладно ответила воспитатель, - Можете посмотреть.
- О, здорово! Очень интересно! Какие молодцы! – и я отошел к полочкам с поделками.
Вечером я рассказывал супруге свои наблюдения.
- Знаешь, мне жаль, что всё так вышло. Исправить ситуацию будет непросто, но нужно хотя бы понимать, что происходит, чтобы не усугублять её.
- Что ты имеешь ввиду? – спросила жена.
- Ну, то, что он закатывает концерты тебе в садике, это скорее такая манипуляция. Он мальчишка очень умный, да еще с характером. Ты где-то дала слабину, сюсюкаешь, уговариваешь. Он понял, что можно давить на эмоции, и, авось, ты не оставишь его в садике. Или как минимум, ты заберешь его перед обедом. Что в принципе ты и делаешь, а значит он каждый раз достигает своей цели. Что касается воспитательницы, то тут все «трагичнее», - я рассмеялся.
Потом продолжил:
- Как бы это выразиться полегче. Она невольно обесценила себя в его глазах. Обрати внимание, когда утром она встречает его, то разговаривает с ним с укоризной, уже настраиваясь на сложный день. А вечером жалуется на него его родителю в его же присутствии и осуждает все его поступки в течение дня. Тем самым как бы расписывается в своем бессилии перед ним. Вместо того, чтобы забыть плохое и рассказать что-то хорошее о ребенке, как-то ободрить его, похвалить за какие-то успешные действия, подсветить все лучшее, что есть в нём, она вспоминает всё негативное за прошедший день. Мы порой ведем себя с детьми свысока, а должны себя вести с ними на равных, как со взрослыми людьми. Представь себя на месте ребенка, и тебя кто-то будет обсуждать в нехорошем свете с каким-нибудь третьим лицом в твоем же присутствии. Какая у тебя будет реакция? Думаю, ты как минимум, покинешь это общество, а как максимум, заступишься за себя и не позволишь так открыто себя обсуждать. А у четырехлетнего ребенка какой выбор? Он не может покинуть детский сад, как взрослый человек, потому что его туда приволокли родители и собираются оставить с этой тёткой на целый день, которая потом ещё обсуждает его недостатки. Или не может заступиться за себя, чтобы приструнить эту тётку и не позволить ей унижать его. Мы должны гордиться своим сыном, потому что у него уже в таком малолетнем возрасте есть задатки чувства собственного достоинства. И наша задача не сломать это в нем, не обесценить в нем это чувство. Я хочу, чтобы ты осторожно поговорила об этом с воспитателем. И тогда… И тогда у неё есть шанс получить снисхождение от нашего сына.
Мне ничего не оставалось сделать, как улыбнуться.
