Начало здесь.
-Ааааа! А! А-а-а-а!
Нет, это не взбесившийся коты на крыше. Не фильм ужасов на полную громкость. И никто никого не избивает. Это просто Вилли не хочет идти спать. Второй час ночи. Пятилетний мальчик выгибается на полу, колотит по нему затылком, пятками и зло сжатыми кулачками раскинутых рук.
- Вилли! Надо спать. Все-все уже спят. И ты всем мешаешь.
- Ууууууу!
Это он начал выть. Выть у него выходит громче, чем орать. И он это знает. А мешать всем – это же так здорово! Уверена: Вилли думает именно так.
«Пресветлые боги, пожалуйста!!!» Я и сама не ведаю, о чем молю. Наверное, просто о том, чтобы это все как-то закончилось. А потом собираюсь с духом, и рывком поднимаю с пола худое тельце. Прижимаю к себе. Начинаю покачивать. Да, у меня завтра будут синяки на руках, ребрах, ногах. Везде, куда он только сможет дотянуться. И это след от зубов на запястье не пройдет еще долго. Но боль – ничто. Совсем незначительная вещь. По сравнению с отчаяньем.
Отчаяньем глубоким и черным, как ночь за окном. Я погружаюсь в него, как в холодную воду. С каждым днем – все глубже. А врачи молчат, и ничем не могут мне помочь.
Потому что Вилли не болен. Его мозг здоров. Никаких отклонений. Да и вообще он здоров весь – никогда даже не чихнет. Ни один специалист не может понять причины этих истерик. Ни один не знает, как с ними справляться. Знаю только я.
Покачивая своего извивающегося, как змея, сына, я начинаю тихо напевать:
- Крошка Вилли-Винки
Ходит и глядит.
Кто не снял ботинки?
Кто еще не спит?
Глянет к нам в окошко,
Или дунет в щель.
Вилли-Винки крошка
Лечь велит в постель…
Эти слова надо повторить три, пять, десять или сто двадцать пять раз. Размеренным речитативом, в так покачиванию. Тихо и нежно, как поют только самым любимым детям.
И постепенно мой мальчик затихнет. Перестанет пытаться вырваться, пристроит голову на моем плече. Разожмутся кулачки, и теплые ладошки начнут мягко гладить мои ушибы. И глянут на меня (вот оно, чудо!), совершенно осмысленно и виновато, зеленые глаза. Зеленые-зеленые глаза, словно бы немного светящиеся изнутри.
***
В общем, это была первая моя нормальная ночь за последние два года. И что-то внутри меня, затаившееся, словно крошечный противный червячок, ликовало от того, что эта передышка продлиться еще хоть немного. Я готова была себя просто убить за этого внутреннего «червячка». И очень боялась, что это мое состояние кто-то поймет. Почует. Сейчас ведь время такое – эмпат на эмпате сидит и эмпата погоняет. Доморощенные, блин, психологи. Через одного. Вот недаром же и следователь этот (или кто он там?) смотрит на меня безо всякого сочувствия, с одним только подозрением.
Но на самом-то деле я любила Вилли. Очень любила, не смотря ни на что. И никогда бы не причинила ему вреда. А «червячок» этот… Да просто я устала. Всякий может устать за три года постоянной войны. Не с ребенком, помилуйте меня Пресветлые боги! Нет. С его странной болезнью. И мне отчаянно нужна была пауза. Очень нужна. Вот если б я могла хоть иногда оставлять Вилли с папой. Или там с бабушкой и дедушкой. Только иногда! На денек. Тогда я бы выдержала еще долго.
Но я сирота. Ни мамы, ни папы у меня никогда не было. Или может привести как-нибудь Вилли директору нашего дет.дома? Он когда-то любил повторять, что всем нам как отец родной. Вот пусть и посидит иногда… с внуком. Впрочем он, конечно, давно на пенсии.
Я невесело усмехнулась, и машинально потерла след от зубов Вилли – все еще видный на запястье. Нет у меня никого. И зеленоглазый сказочный блондин, встретившийся мне однажды на фестивале, таки остался – частью той сказочной ночи. Но об этом сейчас вспоминать уж совсем не хочется. Я и так что-то слишком долго молчу.
А что говорить? Если я сейчас расскажу все вот это полицейскому – меня заберут или в психушку, или уж сразу в тюрьму. Заподозрив в убийстве собственного ребенка. А что? Не такая и редкость в наши-то дни. Тем более если ребятенок вот такой трудный. А ведь бывали у нас с ним и светлые моменты…
Боясь, что любые слова прозвучат, как банальное оправдание, я продолжала тупо молчать, комкая плед в нервно сжимающихся кулаках.
- Ну что же… этого и следовало ожидать. Конечно!
Старческий медленный голос совершенно точно не принадлежал полицейскому. Во-первых, тот был совсем молодым. А, во-вторых, его-то голос я не забуду до конца жизни после вчерашней трехчасовой беседы. Вопросы, вопросы, вопросы. Целый камнепад вопросов, заданных сухим деловым тоном. И мой жалкий лепет в ответ. Из кабинета я вышла на подгибающихся ногах и со смутным ощущением, что я не потерпевшая в этой истории, а главный подозреваемый.
- Что именно «конечно»?
А, вот теперь заговорил лейтенант. Знакомая неприязненно-сомневающаяся интонация. Меня вчера сбивала именно она. Все время казалось, что я говорю что-то не то, и я начинала сомневаться во всяком своем слове. Впрочем, сейчас ответ требовали не от меня. Вот и хорошо. Помолчу дальше. И послушаю…
Уже спокойно замотавшись в плед, как в плащ, я повернулась на голос. И увидела… гнома. Нет, конечно же, я знаю: гномов взаправду не бывает. Но в моем кресле устроился такой маленький, морщинистый и невероятно бородатый старичок, что слово «гном» приходило на ум само. А какие у него были уши! Это же просто прелесть, что за уши: большие, с очень сложными «завитками» ушной раковины, и… с опущенными вниз верхними краешками. Словно с крылышками. Совершенно не человеческие уши!
Старичок обнимал узловатыми коричневыми пальцами, похожими больше всего на корни очень старого дерева, круглый набалдашник какой-то очень не современной трости. И умильно, как кот, щурил на моего лейтенанта из-за круглых очков маленькие умные глазки.
- Конечно, ожидать следовало именно этого! – невозмутимо повторил он.
С таким видом, словно не переставил слова в только что произнесенной фразе, а изрек что-то новое. Что-то, что сейчас вот всем все объяснит. У него был чудесный голос: чуть тягучий и грустный. Такими голосами в мультиках говорят печальные лягушата.
С удовольствием понаблюдав за тем, как полицейский вбирает в себя воздух (вероятно, чтобы сдержаться, и не наговорить лишнего – при исполнении все ж человек), гном сжалился. И пояснил:
- У девушки последствия шока. Ее разум не готов принять то, что случилось. И не хочет находиться в этой реальности, и пытается сбежать. В сны или в беспамятство – это уж как повезет. Я бы рекомендовал ей два-три дня постельного режима, успокоительные и теплого мужчину рядом.
Теперь гном благожелательно воззрился сквозь свои очки на меня. И. кажется, даже подмигнул. Что за черт? И вообще, откуда в моем кресле взялся гном? Потом спрошу. А сейчас он мне совершенно необходим, как хоть какая-то поддержка.
Вообще-то я бы ему даже поаплодировала. Все верно он сказал. И рецепт верный. Хотя и невыполнимый. Только вот…
- Мне надо найти Вилли.
Мой голос прозвучал сипло, как после долгого плача. Так что даже суровый лейтенант, наверняка считающий, что я отлично знаю, где мальчик (верней, его тело), немного усовестился, и смягчил свой твердокаменный тон:
- Поиски ведутся, не стоит беспокоиться. Это дело лучше доверить специалистам. Но, конечно, нам нужна и ваша помощь! – Кажется, он испугался, что я начну спорить, и поспешил занять меня делом. – Фотографии мальчика, описание одежды. Привычек. Вот, скажем, какое у него было домашнее имя? На что он охотней откликался? Вилли, да?
Похоже, сегодня мои ответы полиции были просто не нужны. Парень успешно беседовал сам с собой. И спрашивая, и предполагая мой ответ. Что ж, он был бы прав в 99% случаев. Но только не в нашем. И я разлепила губы, чтобы произнести:
- Бонкин.
- Что-что?
- Бонкин. Он звал себя Бонкин.
Звал… и требовал, чтобы другие тоже звали именно так. Ни на каких «Вилли» мой мальчик просто не откликался в последние пол года. Бонкин. И точка.
Сначала я не понимала, почему именно это слово. Пока однажды не наткнулась на название детского фильма «Вилли Вонка и шоколадная фабрика». Прочла – и в моей голове сложился пазл. Винки-Вонки-Бонкин. Все очень просто! В сотый, в тысячный раз повторяя незамысловатую песенку, покачивая сына и почти засыпая, я не всегда четко выговорила слова. Вот и родился этот самый Бонкин. Вилли Бонкин! Мой сын не отказывался от своего имени, он просто выбрал второе слово вместо первого.
Где ты, Вилли Винки?
Влезь-ка к нам в окно.
Кошка на перинке
Спит уже давно.
Спят в конюшне кони,
Начал пес зевать.
Только мальчик Джонни
Не ложится спать…
Слова возникли сами – в голове. И я вдруг скрючилась, падая на диван… и зарыдала. Впервые за эти бесконечные сутки.
(Продолжение следует)