Начало февраля 1943 года было ознаменовано великой победой в Сталинградской битве, длившейся полгода. В это же самое время подходила к концу Ржевская битва, продолжавшаяся с января 1942 по март 1943.
Автоколонна с боеприпасами ходко двигалась в направлении линии фронта по укатанному зимнику. Только вынырнули из перелеска, как в головную машину прилетел снаряд. Немецкие танки, прорвав наш фланг в нескольких километрах к югу, атаковали коммуникации, по которым шло снабжение наступающих дивизий Красной Армии. Пулемётные очереди, вздымая фонтанчики снега вперемешку с черной землёй, быстро побежали по полю. Они прошивали борта и тенты грузовиков, вызывая подрыв боеприпасов. Водители и сопровождающие бросились к лесу, под прикрытие деревьев. Иван бежал вместе со всеми, когда за его спиной раздался разрыв. Взрывной волной его, словно тряпичную куклу, швырнуло лицом в снег.
Иван, то проваливался в беспамятство, то приходил в себя, тогда всё плыло у него перед глазами, голова, казалось, распухла и вот-вот лопнет от нестерпимой боли, хуже которой был только резкий, противный звон в ушах. Его куда-то тащили, потом везли, немилосердно вытряхивая остатки жизни.
Закончив с отличием инженерно-строительные курсы при военной академии, Иван получил звание воентехника 2-го ранга (соответствует лейтенанту), но остался на гражданке. Стране нужны были грамотные специалисты для масштабных строительных проектов ll пятилетки. В 1939 году, перед Зимней войной он был призван в Красную Армию. В Карелии стояли суровые морозы, и Иван отморозил пальцы. Хирурги отняли по одной фаланге на указательном и среднем пальце правой руки и на большом и указательном левой. На комиссии его увечье признали не критичным, сказали: " Ещё послужишь!" Он и не возражал. После окончания войны с Финляндией и до начала Великой Отечественной Иван служил в Орле, куда к нему приехала Глаша с детьми. Когда же война началась, он получил новое назначение, а семью отправил к родственникам в Харьков.
Тяжело контуженного Ивана подобрали немецкие пехотинцы, двигавшиеся под прикрытием танков. Его, скорее всего, добили бы, или просто бросили умирать в снегу, но он оказался единственным выжившим из разгромленной автоколонны. Кое-как перебинтовав пробитые осколками ноги, и обколов кофеином, его бросили на табурет перед немецкими офицером в каком -то блиндаже.
Немец, видимо, задавал ему вопросы, но Иван ничего не слышал - его голову по-прежнему высверливал насквозь ужасный звук, похожий на школьный звонок. Плывущие тошнотворным кругами стены, не давали сфокусировать зрение. Офицер злился на молчащего Ивана, он стукнул кулаком по столу, вскочил, и достал из кобуры пистолет.
- Nicht schießen… Ich habe drei Kinder und eine schöne Frau¹… (Не стреляй… У меня трое детей и жена-красавица, перев. с нем.)- прохрипел Иван. Он и до инженерных курсов неплохо говорил по-немецки, а опытные преподаватели военной академии довели знания прилежного студента почти до совершенства.
Удивлённый немец опустил оружие.
- Он скорее всего не слышит Вас, господин оберлейтенант. Врач сказал, что у него сильная контузия. А жена у этого русского Ивана действительно красивая, - сказал переводчик офицеру, разглядывая Глашину фотографию, которую Иван всегда носил с собой в военном билете.
Раньше Иван не особенно верил в Бога. Во всяком случае, в церковь никогда не ходил и крестик на шее не носил. Глаша сама, потихоньку от него крестила детей, не потому что была очень религиозна, а потому что "так положено". Но теперь он точно знал, что Бог есть. И совершенно точно знал как выглядит его личный ангел-хранитель. Фотографию этого ангела (непонятно как оказавшуюся в левом кармане его гимнастерки) сейчас разглядывал немецкий врач из офлага (лагерь для военнопленных офицеров).
- У тебя красивая жена, Иван. Я попробую сделать так, чтобы ты к ней когда-нибудь вернулся - сказал со вздохом немолодой уже доктор, аккуратно уложив фотокарточку в нагрудный Иванов карман и по-дружески похлопал по нему.
- Какое-то чудо, что у тебя до сих пор не началась гангрена!
Немец прооперировал измученного, находящегося почти при смерти Ивана, извлёк осколки, а потом, лично, несколько раз делал перевязки. Может быть лагерному врачу понравилось, что русский так хорошо говорит по-немецки, а может ему импонировала Иванова спокойная рассудительность, только он, кроме перевязок и ничего особенного не содержащих разговоров, приносил Ивану то несколько галет, то кусочек шоколада.
- Как хорошо у тебя всё заживает! Теперь не я буду виноват, если ты не встретишься со своей женой - сказал он напоследок.
Вообще отношение немцев к военнопленным очень изменилось после поражения под Сталинградом. Так говорили в лагере все, кто попал сюда раньше. Это можно было сказать обо всех без исключения, начиная от надзирателей, заканчивая администрацией.
- Подобрели, сволочи - с кривой усмешкой говорил сосед по шконке.
Едва встав на ноги, Иван с группой других узников, этапами и по железной дороге, попал в Баварию, под Мюнхен. В 1941 к советским военнопленным относились как к расходному материалу - чем больше подохнет от голода, холода и эпидемий, тем лучше. Теперь же, когда в Германии резко обозначился кризис трудовых ресурсов, к военнопленным стали относиться как к серьёзному экономическому фактору.
Кормили плохо, изматывающий каторжный труд по двенадцать часов в сутки, кроме того, теперь их могли среди ночи поднять на разборку завалов, образовавшихся после американских бомбардировок. Шёл 1945 год.
В апреле их лагерь освободили американцы, однако передача военнопленных Советской стороне состоялась только в конце лета. Американская администрация тщательно фильтровала людей. Ивану предлагали переехать в США, но он упрямо повторял молитву, которую затвердил в этапах, когда из последних сил брёл, едва переступая больными ногами, в промёрзших вагонах, тифозных бараках, под бомбёжками и обстрелами: "У меня трое детей и жена-красавица!"
Наши тоже не торопились возвращать бывших в плену у немцев по домам. В спецлагерях НКВД с пристрастием проверяли, искали сдавшихся в небоевой обстановке, выявляли сотрудничавших с врагом. Только в начале декабря, Иван, лишённый наград и офицерского звания, был освобождён, комиссован, по состоянию здоровья, и отпущен на все четыре стороны. При выдаче документов, следователь, который вёл его дело, сунул Ивану в руки клочок бумаги с адресом и сказал потихоньку:
- Там они, все живы, я справки в паспортном столе навёл.
Вообще, люди, как правило, быстро проникались к Ивану симпатией. Было в нём какое-то обаяние, внутренняя, не напоказ, сила. У него очень естественно получалось проявить твёрдость без вызова, вежливость без подхалимства, показать ум не подчёркивая превосходства. Может быть поэтому, а может потому, что налицо были следы ранения и контузии, от которой Иван слегка заикался даже по прошествии двух с половиной лет, не склонный к сантиментам следователь НКВД отнёсся к нему с сочувствием.
Оказывается, Глаша с детьми жила в Ейске, в том же маленьком домике, вернее половине домика - две проходных комнаты, кухня и застеклённая веранда, где провели они вместе два счастливых года до того, как Ивана мобилизовали на войну с Финляндией. Там родился Борька. Ему получается семь лет уже, должен в школу ходить. Иван хотел сначала дать Глаше телеграмму, но потом передумал. Что это за письма с того света?
Сердце рвалось, сон не шёл, а воинский эшелон до Ростова, как назло, останавливался чуть ли не на каждом полустанке, подолгу простаивал на больших станциях, поэтому добирались до станции назначения трое суток. Уже перед Ростовом, спрятав в карман Глашин, полинявший, с округлившимися, истёртыми уголками фотопоптрет, измаявшийся Иван задремал. Перед пробуждением ему приснилась жена. Он стоит на улице, а она в доме, за закрытым окном, что-то кричит ему и стучит ладошкой в стекло. Но как в немом кино он не слышит ни её голоса, ни стука. А нет, стук слышит, вот стучат колёса…
На вокзале в Ростове, начальник патруля, проверяющий у Ивана документы махнул рукой, показывая себе за спину:
- Торопись, с четвёртого сейчас до Ейска порожняк отходит.
Вот ведь повезло, к вечеру можно быть дома! Иван рванул к пускающему пары локомотиву.
- Домой? - понимающе улыбнулся машинист, но с разговорами не лез, а только время от времени искоса поглядывал на Ивана, забившегося в угол, усмехался в усы, да качал головой.
А Иван вдруг почему-то испугался: узнают ли, ждут ли, будут ли рады?
Состав шёл вдоль Ейского лимана, он пытался вглядываться, узнавать знакомые места, но низкое зимнее солнце слепило глаза.
- Вот! Вон там притормози! Показал машинисту Иван, спускаясь на подножку.
Ветер дунул в глаза песком и пылью, он заслонил глаза ладонью наружу, и вдруг, почувствовал, будто в грудь толкнуло чем-то тёплым, похожим на летнюю Азовскую волну.
- Папа! Папа! - навстречу бежали его дочери, а он не мог рассмотреть их лица, глядя против красного заката.
Они чуть не задушили его в объятьях.
- Мама где?
- Как тебя увидела, от радости ослабела. Встать со стула не смогла! Побежали к ней?!
- Побежали!!!
Глаша всё таки сумела спуститься с крыльца, за спиной у неё стоял в смущении красивый мальчик. Борька не помнил отца и растерялся, не зная как себя вести с этим незнакомым человеком.
- Ваня, Ванечка! Обещанный мой! - рыдавшая в голос Глаша обнимала мужа.
- Ну, что ты, Глаша, не нужно! - Иван, не выносивший слёз любимой жены, целовал её заплаканное лицо.
- А почему обещанный?
- Дважды мне тебя цыганка нагадала! Первый раз, ещё в юности, любовь мне большую обещала, а второй раз, когда война закончилась. Так и сказала: "Жив и вернётся!". Я ждала.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши
К. Симонов.
Электричка, Москва - Мытищи 28 ноября 2022 года.
История Глаши:
Вам может понравиться:
Подписывайтесь.
Оставляйте комментарии, для меня очень важно Ваше мнение.