Пока готовится "к печати" победитель голосования, предлагаю вам ознакомиться с небольшим, но очень необычным рассказом. Красота, на мой взгляд, получилась неимоверная.
Ну как себя не похвалить?
В общем-то, это пожалуй, единственное достоинство сего произведения. Любителям экшена, драмы, боевиков можно его спокойно пропустить. Ничего не потеряете. А вот ценителям всего необычного, "постапокалипсиса", "постиндастриала" и всего такого - милости просим.
Кстати, для полного погружения очень рекомендую найти в сети и прослушать композицию исполнителя Kryss Hypnowave, которая называется Sugestion. Но это опять же для любителей всего необычного. Просто она словно саундтрек к этому рассказу.
Ну что ж, поехали?
Лина просыпается поздно. Когда солнечные лучи до красных пятен зацелуют нежную, бледную кожу, когда пересушенные колоски наэлектризуются от полуденного суховея, когда поникнут выцветшие до бела головки васильков, не в силах держать пристальный взгляд светила, наступает её время. Время полуденницы. Пограничье, когда день только-только осознает, что взобрался на самое взгорье и отсюда только вниз, вниз и вниз по покатому склону времени в гости к вечеру. Но пока ещё льются с высоты иссушающие землю лучи, и палящий зной дрожит над бесконечной, безлюдной пустошью, с редкими островками ячменя и до пергаментного хруста выжженным сорнотравьем.
Лина любит лежать на раскалённой, словно сковородка, крыше кабины старого трактора, на веки вечные оставленного посреди плодородного некогда поля. Это было её поле. До удара. Здесь были люди, они работали, царапали железными механизмами загрубевшую кожу Земли, вытягивали из неё живые силы. А потом все исчезли. Над миром пронесся оглушающий, глубокий вой, дрогнули сферы и пришла тишина.
Лине всё равно, что стало со старым миром. У неё осталось её поле, где никто теперь не работает в полдень, не нарушает вековых запретов, не тревожит полуденный покой. Она может устраивать пляски до самой вечерней зари и никогда не устает, кружась огненным вихрем в прозрачно-белом, как солнечный свет, платье, чуть касаясь босыми ногами пересушенной, растрескавшейся земли. А то взлетает до самых облаков, застывших в безмолвной жаровне, мутно-розовых, словно гигантские глыбы кварца. Из них никогда не пойдет дождь. Никогда. И Лина звонко смеётся, толкая их подальше от своего поля, чтоб не заслоняли её от горячих ласк беспощадного сияния.
Она любит солнце, любит его жар, она живёт в его пекле. Её белая кожа краснеет от ожогов, но Лина любит эту боль. Она подставляет лучам узкие плечи, тонкую шею, красивое лицо с острым подбородком, небольшим, чуть вздёрнутым носиком и яркими губами. Обжигающие лучи рассыпаются искрами на её длинных, соломенного цвета волосах. Только глаза у неё белые. Солнце ли выжгло цвет, или небо поглотило синеву, или редкие лишайники, что притаились в тени под камнями забрали себе серо-зелёный, драгоценный малахит.
Да на что ей красота? Нет на целом свете больше ни одной человеческой души, некого чаровать, ослеплять белизной тела, пленять хитроумным кружевом загадок.
Она одна-одинешенька на этой пустоши, где до самого горизонта на три стороны света гуляет ветер, расчесывая длинными пальцами белое золото полыни, перезревшего ячменя, обесцвеченные солнцем ломкие стебли чернобыльника, шуршащего, колкого татарника. Иногда над полем вздымается вихрь искрящихся пушинок, мечется под широкой ладонью ветра и уносится прочь, сеять на новых землях одичалость и запустение. Оставляет Лину в оглушающей тишине звенящего пекла и шепота пересушенных трав.
А на востоке угрюмым исполином высятся покрытые ржавчиной и сажей огромные баки-цистерны мертвого завода. Высоченные, до самого неба, колонны затянуты черной паутиной лестниц и переходов. Они стоят над пустырём, оглядывая окрестности тёмными, давно потухшими жерлами, изредка разбавляя тишину грохотом стального листа, оторванного ветром. Блёклое небо подпирают чёрные раструбы, что навсегда задохнулись своим же угарным дымом. У их подножья угловатый, грязно-серый цех щурится узкой полосой окон под самой крышей, и от него, словно ступени чудовищной лестницы, спускаются такие же серые, угловатые постройки. Солнечный блик дрожит на стеклянных бусах-изоляторах проводов, медленно-медленно перетекает с одного зеленоватого блина на другой.
Лина любит эту каждодневную игру. В тот час, когда у камней только-только наклёвывается тень с восточной стороны, солнце начинает свой путь по ржавым руинам. Зажигает белые огни на вершине самой высокой трубы, спускается по проводам, высветляет чёрные проёмы окон, одного за другим, сгорая огненными осколками стёкол. Маленькими, острыми искрами мечется по обломанным веткам покосившихся антенн и напоследок замирает где-то на середине высоты реактора, там, где встречаются две гигантских лестницы на небольшой террасе с перилами из ржавой сетки.
Раз, два... Солнечный луч ярко вспыхивает на три долгих секунды, гаснет и тут же загорается снова. Проходит ещё три секунды и отсверк пропадает. Раз, два...
Так солнце прощается с Линой. Оно ещё высоко, но Лина знает, что её ждёт душный мрак. И она будет скучать долгой ночью, засыпать со слезами на глазах. А солнце каждый раз безжалостно уходит, чтоб по утру вернуться снова, но Лина тяжело переживает эту разлуку.
Ах, если бы у неё было своё маленькое, личное солнце. Если бы у неё оставалась хоть одна частичка любимого. Если бы…
Частичка… Крохотная песчинка в непроглядной тьме, искорка. Да хоть бы один из этих двух прощальных бликов.
Солнце зависло задумчивым оранжевым шаром на полпути к закату. Его румяные щёки чуть тронули полупрозрачные линии облаков. В остывающем зное пронесся легкий вздох скорого вечера, и Лина зябко потёрла плечи.