Приходили мать и отец с работы, оглядывали грустными глазами жилище, нас, восемь «ртов»… Скудная пайка, пустые щи… Две заботы были главными – накормить нас и хоть немного выспаться. А ранним утром, когда едва рассветет, вновь шли родители на Прохоровскую фабрику, знаменитую Трехгорку…
Мать была ткачихой, отец работал в «складальне», таскал на горбу огромные – сорок два метра – тюки мануфактуры. Многие знакомые звали его «Афоня-солдат», потому что отец много лет служил в армии.
Тяжкий труд, голод, тиф… Типичная ситуация того времени, когда я родился. И все-таки жило в отце нечто такое, что заставляло людей улыбаться ему доброй, искренней улыбкой. И это нечто – редкий для живущего в такой жестокой нужде человека веселый нрав, юмор, настоящий артистизм, с которым он, например, проходил иногда по канату, изображая элегантного, «высшей пробы» эквилибриста… Может быть, от отца и передалось мне то, что не имеет конкретного названия, но что толкнуло меня в будущем на сцену.
Но до этого было еще далеко, предстояло перешагнуть детство, которое хоть и было нелегким, голодным, но все-таки оставалось тем временем, в котором часто не замечаешь теневых сторон жизни. Дети улицы, мы собирались ватагами, играли тряпочным мячом, придумывали себе различные приключения (кто во что горазд), а, случилось, иногда и «пылили», то есть малость безобразничали, не без этого.
Так и прокатилось детство… На Трехгорку приезжали какие-то труппы актеров (я уж и не помню, кто и откуда), показывали спектакли, отдельные сцены, героями которых были Разин, Пугачев… Показывали представления в фабричной столовой, где, между прочим, в 1905 году находился пресненский штаб восстания. Теперь на том месте Дворец культуры имени Ленина.
Так вот, те представления были первыми моими художественными впечатлениями, которые, конечно же, уступали своему наиболее сильному конкуренту – кинематографу. Я не только завидовал героям увиденных фильмов, но и очень хотел подражать им. (Сейчас я улыбаюсь, вспоминая, что это были за герои, но в ту пору, как говорится, поедал их глазами). Тогда-то и родилось во мне это самое: я тоже хочу, почему я не могу? Родилось и уже не давало мне покоя, стало мечтой.
Но мечтать мечтай, а дело делай. Ушло детство, на сорок втором году жизни умер отец, надо было помогать матери содержать семью. Поступил я в ФЗУ, стал постигать профессию гравера-накатчика. Окончил учение и начал работать на Трехгорке.
А мечта не уходила, не покидала меня… И стал я пропадать в клубе, где один из конторских работников, большой любитель театра и энтузиаст, организовал драматический кружок. В клубе, кроме того, я занимался боксом, акробатикой, борьбой. Но главными, конечно, были занятия в драматическом кружке. Ставили мы в основном монтажи. Помню, был монтаж, который назывался «1905 год», в котором я изображал сразу нескольких персонажей – рабочего, торговца, пристава… Особенно нравился публике этот самый пристав, круглый живот которого был «сработан» при помощи огромной подушки. Он был очень важный, мой пристав, хорошо мне знаком – много я перевидал полицейских в пору своего босоногого детства. Пристав всегда вызывал в публике веселых смех, а я никак не мог в толк взять, почему смеются, – ведь играл я всерьез!
Это было первым в моей жизни приобщением к сцене, первым прикосновением к мечте…
Но гораздо раньше увлечения театром родилось другое – спорт. Парнем я был живым, неугомонным, отчаянным, все во мне, как говорится, двигалось, бурлило, искало выхода. Играл в футбол, русский хоккей – был нападающим. Играл в лапту, ходил на лыжах. Зимой крутые спуски, ведущие на Трехгорку, заливали, и было высшим шиком проехать по ним прямо к воротам фабрики на одном коньке.
В ту пору начинали строить стадион Трехгорки, который позднее получил название «Красное знамя». Мы, мальчишки, как могли, помогали строителям, и, когда стадион построили, он стал родным нашим домом. Кумирами нашими были знаменитые тогда футболисты – Селин, Канунников, Рущинский. Там же, на Красной Пресне, начинали братья Старостины – Александр, Николай и Андрей, Владимир Никандров, Григорий Федотов, выступали братья Ипполитовы, Мельников, Козлов. Все они наши, пресненские… Вообще Красная Пресня дала советскому спорту много известных мастеров.
Полученная в юности спортивная закалка не раз выручала меня в будущем – в профессиональной работе, в различных житейских обстоятельствах. Помню, в первом же фильме («Окраина»), где я снимался, моего героя Сеньку-сапожника застрелили, когда он выскакивал из окопа. Лежал я «мертвый», а мимо меня бежали статисты, изображающие идущих в наступление солдат. И вдруг кто-то… наступил мне на голову! Содрал кожу у виска, до сих пор шрам виден. Еле поднялся я тогда. И тотчас же раздалась команда режиссера:
– Еще один дубль!
Перевязал я кое-как голову и продолжал сниматься.
– Ничего, ты парень крепкий, – сказали мне.
А в фильме «Яков Свердлов» я играл рабочего, ставшего в гражданскую войну комиссаром. Предатели его расстреляют. Снимали этот эпизод в начале марта, и падать мне пришлось на запорошенный снегом лед Москвы-реки. Восемь дублей сняли, восемь раз пришлось мне падать в снег. И не простудился. Полностью отношу это за счет хорошей физической подготовки.
Шло время, я по-прежнему работал на Трехгорке, играл в драматическом коллективе фабричного клуба.
Однажды узнал, что в создаваемый в Москве ТРАМ (Театр рабочей молодежи, ныне театр имени Ленинского комсомола), вернее, в студию его, набирают молодежь с различных предприятий. Сказал мне об этом напарник, который пошел на просмотровую комиссию и повел с собой меня. Пришел я на просмотр с гармошкой – очень уж жаловал этот разудалый инструмент. Предложили мне этюд, сыграл его, а затем стал я являть свое «искусство»: пел, плясал, играл на гармошке. Приняли.
ТРАМ был в ту пору на правах студии, и, учась в этой студии, я продолжал работать на Трехгорке. Лишь окончив учебу, я окончательно перешел в сформировавшийся коллектив. И зажил совершенно новой, совершенно пока еще неведомой мне жизнью.
В ТРАМе начинали со мной такие известные в будущем актеры, как Валентина Серова и Владимир Соловьев, который, к слову сказать, играл в родном театре до самой своей кончины.
Среди педагогов – В.Э. Мейерхольд, Н.П. Хмелев, И.Я. Судаков, Н.П. Баталов, В.В. Грибков, М.И. Бабанова. Художником театра был совсем тогда еще молодой Евгений Адольфович Кибрик, будущий известный советский график и живописец. Но известным он стал много позже, а в ту далекую пору (1927–1928 годы) Евгений Адольфович, которому едва за двадцать было, оформлял трамовские спектакли. Помню, часто приходили помогать ему расписывать декорации. Пьесы для ТРАМа писал молодой Федор Федорович Кнорре. Мало кто знает, что будущий известный советский писатель преподавал в нашей студии… акробатику. Сотрудничал в ТРАМе и молодой Исаак Осипович Дунаевский.
Играл я в ТРАМе молодых сельских и рабочих пареньков, людей, мне знакомых и близких по духу. Но, пожалуй, не только поэтому многое удавалось мне в первые же годы профессиональной работы. Жили во мне неукротимая жажда постигать открывающийся передо мной мир человеческих страстей и коллизий, огромная увлеченность тем, что делал, неуспокоенность, которую я невольно передавал своим героям на сцене.
В театре все мы увлекались танцами. Я, пожалуй, не меньше других. Партнершей моей была актриса и балерина Наталия Глан, сыгравшая главную роль в знаменитом немом фильме «Мисс Менд». Наверное, от этой увлеченности танцем, русскими народными плясками и «затанцевал» я во многих своих фильмах тех лет.
Что запомнилось из той поры, когда делал в ТРАМе свои первые шаги на профессиональной сцене? Общая, поистине студийная увлеченность всем делом, которое избрали. Абсолютное взаимопонимание. Чистота отношений. Никто никогда никому не завидовал. Напротив, искренне радовались каждому успеху товарища и всегда сохраняли в себе это чувство открытости, что ли, взаимоподдержки, помощи. Понятия не имели о том, что такое «внутриведомственные интриги». Помню, когда стал сниматься, передал свои роли Н.М. Горлову и искренне желал ему успеха. Был рад, когда Николай Матвеевич стал сниматься в кино и позже пришел в Театр киноактера.
На один из спектаклей ТРАМа Н. Глан пригласила кинорежиссера Б.В. Барнета (зрителям особенно памятен его фильм «Подвиг разведчика»; сам режиссер блистательно сыграл в нем роль фашистского генерала, которого похищает советский разведчик, герой Павла Кадочникова). Борис Васильевич готовился тогда к съемкам фильма «Окраина», и Наташа сказала ему, что в театре есть актер, который подходит на роль Сеньки-сапожника. После спектакля Барнет пришел за кулисы. Мы познакомились.
– Приезжай завтра на студию, – сказал мне режиссер.
Киностудия находилась тогда в Лиховом переулке. Приезжаю на кинопробу. Вхожу в декорацию. Уже приготовлено «рабочее место» Сеньки – верстак, лапка, молоток, гвозди, другие принадлежности сапожного инвентаря.
Сапожное дело было мне знакомым. В пору моего детства на Пресне было много сапожных лавок и просто мест, где работали мастеровые. Мальчишкой я часто приходил туда и просил:
– Дядь, дай попробовать.
Если «дядь» оказывался добряком, я с удовольствием усаживался и выполнял мелкую работенку. Так и приобщился к этому ремеслу. Так что декорация, в которой должна была произойти кинопроба, не была для меня неожиданной, я быстро освоился в ней, присел и стал заниматься знакомым делом. Меньше всего думал о режиссере, операторе… Пока готовились, устанавливали свет, кинокамеру, я успел набить пару набоек.
На кинопробе мне надо было лишь откликнуться на обращение.
– Сенька! – звали меня.
– Чего тебе?..
Всего один раз сняли этот кадр. Барнет тут же утвердил меня на роль.
Так состоялся мой дебют в кинематографе, с которым я связал свою дальнейшую жизнь. Случилось это почти пятьдесят лет назад, в 1931 году.
Но так вроде бы удачно для меня начавшийся путь в кино неожиданно прервался на следующей картине, где я начал было уже сниматься. Случился у меня конфликт с администрацией. Дело в том, что для натурных съемок завезли из Средней Азии эшелон песка. Я совершенно резонно заметил, что это не только нелепо, но и расточительно – привозить песок бог знает откуда, когда рядом, на Москве-реке, есть точно такой же песок. И началось… Слово за слово – конфликт. Пришлось уйти из картины. В ТРАМ возвращаться было неудобно, на киностудии все фильмы находились уже в производстве, и актеры утверждены на все роли. Словом, оказался я «вне игры».
А жить-то надо было, на хлеб зарабатывать. Мужичок я был здоровый, никакой работы не стыдился. И подрядился на станции Пресня разгружать дрова. Грузчиком, одним словом. Поработав некоторое время, уехал к дяде в деревню. Отдохнул, половил рыбку, вернулся в Москву. А в Москве меня ждала телеграмма из Ленинграда – приглашали сниматься в фильм «Год девятнадцатый». Снова возвратился в кино.
Затем последовали приглашения в другие фильмы – назову их не в хронологической последовательности, а по памяти: «Трактористы», «Ночь в сентябре», «Горизонт», «Комсомольск», «На границе», «У самого синего моря»… Интереснее всего было сниматься в «Трактористах» и «Комсомольске». И не просто интересно. Клим Ярко из «Трактористов», бывший танкист, ставший после службы в Красной Армии организатором передовой тракторной бригады, и Андрей Сазонов, секретарь горкома комсомола строящегося нового города на Амуре, – эти люди были и остаются бесконечно мне понятными, близкими и дорогими. Они были не только моими сверстниками, но и принадлежали к тому славному поколению комсомольцев тридцатых годов, которое возводило Днепровскую гидроэлектростанцию и Магнитку, штурмовало полюс, ставило рекорды в забоях, покоряло морские и воздушные просторы… Это было то поколение, которое приняло на себя удар фашистских полчищ в июне сорок первого.
Сегодня в седых ветеранах труда и войны, медленно идущих по улицам, трудно, почти невозможно узнать тех, о ком я говорю. Но и теперь в глазах дорогих моему сердцу ровесников я часто вижу тот огонь жизнестойкости, трудолюбия и энтузиазма, который родился в пору юности и который не смогли погасить суровые годы испытаний и тревог, выпавших на их долю.
Я вижу сегодня того же Клима Ярко, снявшего военный китель с генеральскими погонами и рядами орденских планок, беседующим со своим внуком, который отправляется на военную службу. Слышу его тихий, спокойный голос, неторопливую речь. Я знаю, о чем говорит внуку старый генерал…
Вижу постаревшего Андрея Сазонова, который, едва оправившись после инфаркта, спешит на БАМ, к своему молодому коллеге, комсомольскому вожаку восьмидесятых годов, чтобы помочь ему добрым советом, встретиться с ребятами и девушками, так похожими на тех, кто сорок с лишним лет назад начинал строить Комсомольск…
Вот почему мне бесконечно дороги эти два человека, когда-то давно, еще на заре моей творческой юности пришедшие в мою не только актерскую биографию, но и в личную судьбу. И они никогда не затеряются в ней среди огромного количества судеб, событий, которые вобрала в себя моя семидесятилетняя жизнь…
И, словно это было вчера, я вижу Комсомольск, в который по великой реке, Амуру-батюшке, прибывают и прибывают молодые строители. Комсомольск, состоящий пока еще из множества котлованов, строительных площадок; рычат моторы, поблескивают лопаты в крепких руках. И мы, актеры, приехавшие сниматься в фильме об этой удивительной стройке, о Городе юности, как назвал Комсомольск один из героев известной пьесы А.Н. Арбузова, вместе со строителями сплавляли лес и рыли котлованы и, радуясь каждому новому дню, начинали его с желанием сделать конкретное, полезное дело.
Я бы мог много и подробно рассказывать о тех далеких и неповторимых буднях, поделиться в этих записках нахлынувшими мыслями, перекинуть оттуда, из тридцатых, мосток в сегодня, начало восьмидесятых.
Но что значит – рассказать о себе, о своей жизни, судьбе? Это меньше всего значит перечислять в хронологической последовательности события в их, так сказать, чистом виде. Для меня прожитое и пережитое не только и не столько, может быть, сами эпизоды, сколько их смысл, значение в моей судьбе, те чувства, которые эти события во мне рождали, те люди, которые вошли в мой душевный мир и как-то изменили отношение ко всему окружающему. Потому что жив-то человек именно этим!
Конечно, можно, как говорят, в красках рассказать о том, как Тамара Федоровна Макарова упала однажды, во время съемок, в котлован и едва не сломала ногу, или о том, как Валентину Петровну Телегину и еще двух-трех актеров случайно забыли на съемочной площадке, где они едва не замерзли. Но мне больше хочется вспомнить о том, как эти две актрисы, как и все остальные участники киноэкспедиции, без каких-либо жалоб переносили тяготы тогдашнего нашего быта и труда. Мне хочется вспомнить молодых тогда Георгия Степановича Жженова и Петра Мартыновича Алейникова, с которыми меня свела и на долгие годы повязала доброй дружбой судьба. Я с удовольствием вспоминаю свое первое знакомство во время съемок в фильме И.А. Пырьева «Трактористы» с молодым великаном из Саратова, выпускником Саратовского театрального техникума Борисом Андреевом. Там же, в «Трактористах», я познакомился и впервые снялся с Мариной Алексеевной Ладыниной.
«Как молоды мы были…»
Тридцатые годы – время неспокойное: по каменным мостовым немецких городов чеканили шаг молодчики в коричневых рубашках со свастикой, фашисты генерала Франко залили кровью республиканскую Испанию. Самураи. Белофинны. В Европе начиналась вторая мировая война.
Поэтому роль начальника погранучастка в фильме «На границе» приобрела для меня особый смысл. И я был безмерно счастлив и горд тем, что за участие в этом фильме получил свой первый орден – Трудового Красного Знамени.
Я снимался в фильмах «Свинарка и пастух» и «В тылу врага», когда началась Отечественная война. Кроме этих двух фильмов, принял участие в создании боевых киносборников, большая часть которых тут же отправлялась на фронт для показа в частях и подразделениях сражающейся Красной Армии. Эти киносборники призваны были поднимать боевой дух наших войск, укреплять в людях чувство патриотизма, любви к Родине.
На одной из съемок киносборников познакомился с летчиком-комсомольцем, младшим лейтенантом Виктором Талалихиным, совершившим в ночь на 7 августа 1941 года первый в истории войны ночной таран. За этот подвиг Виктор был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Он пригласил меня на свой день рождения – ему исполнялось двадцать три года. Мы сфотографировались с ним на память (это было на съемке): он в своей летной форме, я – в форме танкиста, в которой снимался. До сих пор бережно храню снимок. Какой парень был!.. 27 октября 1941 года Виктор погиб в бою около подмосковного города Подольска. Сейчас ему было бы за шестьдесят.
В те годы я снялся, кроме боевых киносборников, в таких фильмах, как «Парень из нашего города», «Котовский», «Антоша Рыбкин», «Во имя Родины», «Фронт». Уже по одному этому небольшому перечню читателю станет понятно, какой была главная тематика создаваемых тогда фильмов. Да, кинематографисты работали на фронт, на Победу. И работали круглосуточно, не считаясь со временем, усталостью. Мы знали, что наши фильмы ждут, что они нужны не меньше, чем винтовки, снаряды… Многие – да почти все! – мастера кино целыми бригадами выезжали на фронт, выступали перед бойцами и командирами Красной Армии.
Мне не раз доводилось выезжать на передовые. Ездил в основном один. Выступал во всех родах войск, площадкой для выступления были и кузов машины, и блиндаж, и летное поле, и припорошенная снегом лесная поляна… Случалось, мне говорили бойцы:
– Товарищ Крючков, ты не выступай, не надо, покажись только, чтобы мы знали, что ты жив, и ладно. Ведь ты же все равно наш, армейский.
Комок в горле появлялся от этих слов. Ничего дороже их не было… Уж сколько лет прошло, а память нет-нет, да и высветит то одно, то другое лицо молодого, стриженного «под бокс» солдата… Память – штука непобедимая, от нее не уйдешь, какими бы ни были воспоминания – светлыми или печальными. А уж когда речь заходит о тех суровых годах, то, напротив, зовешь память, кличешь ее, как товарища, который может поддержать в тяжкую минуту, поможет встать, коли упал, в полный рост и приказать тебе жить, потому что за каждый миг сегодняшней жизни дорого заплачено. Память прикажет не только жить и помнить, но и трудиться сегодня так, чтобы быть достойным павших героев.
Послевоенный период – это обычные актерские будни: репетиции, съемки, экспедиции, встречи со зрителями на глазах у которых в общем-то и проходит моя творческая жизнь.
Снялся более чем в ста фильмах. Кого только не играл, какую только мирную профессию не осваивал за время съемок! Однажды меня спросили:
– Николай Афанасьевич, могли бы вы работать профессионально в одном из освоенных вами на съемках дел?
Не знаю, едва ли. Ну, мог бы работать шофером… Случись такое, что профессия актера стала бы, как говорится, «не про меня», ушел бы, наверное, в плавание с рыбками, ловил бы рыбу. В любом случае старался бы быть на природе и не давал бы ее портить.
Вообще же не представляю себя вне своей профессии, своего дела.
Человек, выбравший своим делом актерство, «обрекает» себя на труд. И не только на творческий, но часто и на физический, связанный порой с неудобствами. Дважды я ломал себе ногу. На съемках фильма «Море студеное» мне приходилось прыгать со скалы, и на одном из дублей я зацепился пяткой за небольшой выступ. И оттого прыжок получился не совсем таким, каким ему следовало быть. В результате – трещина в четвертом ребре, перелом кости. Весь финал снимался на одной ноге. В картине «Суд» прыгал в речку и на третьем дубле также «сподобился». Но в первую минуту боли не почувствовал, обожгла ледяная вода. Выбрался на берег – не могу встать на ногу. Наложили гипс. Но на следующий день я был на съемке. Ножом разрезал гипс, снял его и продолжал сниматься. Что заставило пойти на такой риск? Состояние режиссера В. Скуйбина. Володя на этой картине уже почти полностью был парализован и умирал буквально на глазах. Он героически сопротивлялся тому, что неотвратимо наступало, и продолжал работу. Это был подвиг молодого режиссера, большого и настоящего художника. Подвиг, перед которым я склоняю свою седую голову. Всего тридцать четыре года прожил Володя… Ранее, до «Суда», я снимался в его картине «Жестокость» в роли начальника уголовного розыска и уже тогда понял, какой редкий художник пришел в кинематограф. Понял, что Скуйбин – очень «мой» режиссер, по тому творческому взаимопониманию и душевной привязанности, которые определяли каждую нашу встречу в жизни и на съемочной площадке. Эти встречи были и остаются незабываемыми.
Со временем, как и у каждого человека (особенно если он занят таким трудом, как наш, актерский), углубился интерес к острым этическим проблемам наших дней. В этом смысле роль таежного охотника Семена Тетерина в картине «Суд» считаю этапной для себя. Непоколебимо спокойный, сильный телом и духом, молчаливый и храбрый – таким старался я показать своего героя в начале фильма. Затем Семен становится свидетелем убийства и под давлением обстоятельств поступается правдой. И, испытывая муки совести, вершит над собой жестокий суд. И новая задача – показать следы страшной душевной драмы сильного и честного человека, который, лишь однажды выступив против правды, приходит к горькому итогу.
Порой приходилось отказываться от роли, но это случалось крайне редко и в тех в основных случаях, когда я не находил в ней главного – возможности взволновать зрителя той или иной стороной жизни, характера, поступка. Со временем мне все больше и больше становились интересными роли, в которых предстояло разгадать одну из загадок человеческого «я». И не только, разгадать, но и объяснить эту загадку другим. Интересными были и всегда остаются для меня персонажи, в судьбе которых есть «крутые горки». Тогда, разумеется, надо их преодолевать, и вот тут-то и раскрывается человек – в преодолении. А значит, раскрывается и то, как, через что идет это преодоление. Убежден, что по-настоящему человек «обнаруживает» себя в критические минуты своей жизни, когда надо решать извечное «быть или не быть».
Но, как и у любого актера, у меня есть свой «потолок» возможностей, выше которого не прыгнешь. Скажем, предложил бы мне режиссер роль… Ивана Грозного – я принял бы это за шутку.
Иногда спрашивают, были ли в моей творческой практике неудачи. А бог его знает… Я не судья своему труду.
Теперь несколько слов о том, что играет далеко не последнюю роль в нашей актерской жизни. О встречах со зрителями. Без сомнения, такие встречи совершенно необходимы. И зрителям и больше всего – нам, актерам. Иначе как узнать, нужен ли ты и твое искусство людям. А ведь любой человек жив именно ощущением необходимости своего труда. Зрители, вернее встречи с ними – источник всего нашего труда. Источник питательный, необходимый, как воздух для дыхания.
Сколько же было у меня этих встреч? Сотни! География их – «от края и до края»: на заводах и фабриках, в воинских частях и на колхозных фермах, в институтах и на стройках. И вот в чем убеждался – и с радостью – каждый раз: людям совершенно необходим наш труд, наше искусство. И эта необходимость рождена неразрывной связью искусства с жизнью, ибо искусство – это, по точному определению Маяковского, «увеличительное стекло» жизни, это сама жизнь, раскрытая в художественных образах. И как же было мне радостно, когда однажды на встрече сказал мне седой человек:
– Ваши герои – это моя юность, моя судьба, судьба моего поколения. Спасибо вам за правду.
«Спасибо за правду»… Право же, стоит трудиться, чтобы однажды услышать такие слова!
Незабываемыми были встречи на целине. Мне очень памятна первая поездка. Случилось это двадцать пять лет назад, в 1955 году. Я только что вернулся из Берлина, где снимался в фильме «Эрнст Тельман». Пришел в Союз кинематографистов, а мне говорят:
– Николай Афанасьевич, хотите завтра полететь на целину?
Тут и раздумывать не о чем было. Со мной полетели две наши известные актрисы – Любовь Петровна Орлова и Марина Алексеевна Ладынина. Одно из первых выступлений состоялось в Кустанае. Народу немного, все в поле, трудятся.
«В городе еще насидимся, – думаю, – нам бы в глубинку, в самое пекло работ».
А погода действительно пекло. Жара, засуха, земля растрескалась. И трещины на ней – словно полураскрытые губы, жаждущие влаги.
Решили ехать в степь, в бригады. А на чем? С транспортом туго. Обратились к Леониду Ильичу Брежневу с просьбой помочь. Он выделил для нас самолет.
– Пусть актеры увидят наших героев, их труд. Им же потом рассказывать о первоцелинниках с экрана, – сказал Леонид Ильич.
И мы полетели. А день, помню, был ветреный, болтанка жуткая. Я-то «старый» пилот – с «Небесного тихохода», мне относительно легко было переносить полет, а вот Любови Петровне и Марине Алексеевне было потяжелее.
Так и летали над необъятной казахстанской степью. Выйдем из самолета, отдышимся и начинаем выступление. Затем – снова в самолет, в другой район.
Удивительный народ – целинники! Меня всегда поражала страсть людей осваивать новые места, «делать жизнь» буквально на пустом месте. Но еще больше поражала и поражает вера людей в эту будущую жизнь, в то, что ей, этой жизни, непременно быть!
Организатор одного из совхозов, пожилой улыбчивый украинец с усами, какие увидишь сегодня разве что у репинского запорожца, сказал мне неожиданно звонким голосом, указывая на опаленную солнцем степь:
– Вы приезжайте к нам через пять лет, мы тут с вами вишни будем есть.
Ну как было не приехать к таким людям! За такой труд, энергию, за такую веру в свое дело в ноги надо им поклониться земным поклоном. Они же… с крыльями, эти люди, с мечтой, которую никакое солнце не спалит. И знаете, им искусство нужно не меньше, чем горожанину. Не хлебом единым, как говориться… Более того, я считаю, что мы, работники искусств, в большом долгу перед тружениками полей. Усталые, они собирались на наши выступления, и в их глазах я видел не просто светлую радость, но понимание, умение сопережить, «задышать» синхронно с актером. Я чувствовал абсолютное родство душ.
Еще не раз прилетал на целину и всегда видел: не иссякает в этом удивительном племени, которое называют целинниками, стремление оживить веками мертвую степь садами, шелестящими на ветру колосьями хлеба, веселым гомоном родившейся уже на целине детворы…
И вновь, как не раз, я вспоминал тех, кто более сорока лет назад вот так же приехал на пустынный берег Амура и делал – именно делал! – будущее. Подумалось о том, что за всю историю нашего государства не было практически ни одного события – освоение новых земель, стройка ли, или еще что-либо значительное по своей цели и масштабам, – чтобы в нем не «запевала» молодежь. На строительстве Комсомольска, на целине, на БАМе – везде я видел открытые ветру красивые загорелые лица, сильные руки. Видел в глазах убежденность, веру, готовность к подвигу. Это не уходит, это – навсегда.
Незабываемое…
Первые двадцать лет пребывания в кинематографе играл в основном положительных героев, если не считать деревенского сердцееда, болтуна и бездельника конюха Кузьму в картине И.А. Пырьева «Свинарка и пастух». Да и то его нехитрые «махинации», уловки, хвастовство вызывали скорее улыбку зрителя, чем неприязнь. Но вот стали предлагать роли совершенно иного плана – жулик Корольков в «Деле Румянцева», предатель, агент иностранной разведки Скибан в фильме «Над Тиссой»… И как это ни парадоксально звучит, помогли мне перейти на такие роли… те положительные персонажи, которых до того играл. Вернее, та жизненная позиция, философия, которую укрепляли во мне герои предыдущих фильмов. Все свое неприятие корольковых, скибанов и им подобных я вкладывал в изображение этих мерзавцев.
…Без малого пятьдесят лет служу я кинематографу. Судьба подарила мне радость общения и работы со многими выдающимися мастерами кино – режиссерами Борисом Васильевичем Барнетом, Яковом Александровичем Протазановым, Всеволодом Илларионовичем Пудовкиным, Александром Петровичем Довженко, Александром Григорьевичем Ивановым, Иосифом Ефимовичем Хейфецем, Александром Григорьевичем Зархи, Сергеем Апполинариевичем Герасимовым, актерами Николаем Ивановичем Боголюбовым, Эрастом Павловичем Гариным, Валентиной Петровной Телегиной, Тамарой Федоровной Макаровой, Петром Мартыновичем Алейниковым, Василием Васильевичем Меркурьевым, Марком Наумовичем Бернесом, Борисом Федоровичем Андреевым, Эммой Владимировной Цесарской, Мариной Алексеевной Ладыниной, Верой Петровной Марецкой, Георгием Степановичем Жженовым… Да разве всех-то перечтешь?
И только ли с коллегами сблизила меня судьба и дружба? Мне всегда был интересен человек независимо от его профессии. Интересен не только в узкопрофессиональном плане.
Что привлекает в человеке? Чем, собственно, определяется для меня это понятие «человек»? Одним словом – «труд». Отношение к труду. Безделье – порок, зло. Убийство всех достоинств человека в человеке.
Ненавижу злых, завистливых, клеветников. И зачем живут? Ведь смысл жизни в том, чтобы делать добро. Противно, когда человек безразличен к окружающим, закрывается в скорлупе собственного благополучия, тянет, как говорится, одеяло только на себя. Не пламенем горит, а тлеет. А когда что-то тлеет, от этого вонь.
Не понимаю пенсионеров, которые с утра до ночи сидят на лавочке, обсуждая каждого, кто проходит мимо. Что за радость они находят в этом? Что за радость находят в бесконечных разговорах о болезнях, часами просиживая около кабинета врача? Никогда этого не пойму.
Не люблю болеть. Оптимизмом и жив.
Но есть в моей жизни и грусть. Сверстники уходят. Друзья. Ушли Петр Алейников, Валентина Телегина, Иван Переверзев, Марк Бернес…
Уходят люди… Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
От этой невозвратности кричать…
Какие простые и точные строки написал Евгений Евтушенко!
Уходят люди… Но уходят, оставляя о себе, о своих делах память. Они остаются в памяти тех, кто продолжит их дело. В памяти молодых. Это и есть бессмертие. Дела. Идеи. Жизни.
Я с радостью иду к молодым. В чем прелесть этого общения? Молодые не просто возвращают к дням собственной молодости, но к переживаниям как бы заново тех прекрасных и неповторимых лет, когда сам начинал свою судьбу.
Судьбу, в которой был и продолжаю оставаться счастливым…
Записал Леонид ДНЕПРОВСКИЙ.
Литературно-художественный и общественно-политический журнал Центрального Комитета ВЛКСМ «Смена», №02, /январь/ 1981, с. 6-8.