* Продолжение. Начало ЗДЕСЬ *
В прошлом году я нашел 8-мм пленку, на ней, что самое трогательное, обнаружился наш первый с Сережей Соловьевым сюжет, снятый в Крондштаде.
Сейчас ребята перевели его на видео. Я отчетливо помню, как мы ждали этих съемок длиной 3.5 минуты для телевидения и были счастливы. Сюжет начинался с колыхания волн. Как здорово, - думали мы, молодые гении, - ведь это мы снимаем. Переживание, что наше кино показывают по телевидению, было ни с чем не сравнимо совершенно. Как у Чехова: "Мама, бабушка, сестры, читайте - попал под лошадь! Теперь меня знает вся читающая Россия!" Сюжет прошел по телевизору, мы вперились в экраны и удостоверились в собственной гениальности:
"Как эта вода глубоко прочувствована, как она мрачна, ее блики и колыхание - никто до нас так не снимал!"
Позже к нам добавились остальная команда, мы встречались на Невском, в отделе поэзии в Доме книги, он всех объединял. Это был отличительный знак, если ты подходишь к Люсе за книжкой Превера или Луговского, ты - свой.
Сейчас не могу даже вспомнить, как я познакомился с Бродским.
Думаю, тоже через Дом книги. Общих знакомых у нас не было. Все знали, что Бродский - "Рыжий" - сидел. Но вокруг столько ходило гениев, он ничем не отличался. Если кто и был заметен, так это Сережа Довлатов - красавец под два метра роста.
Вот он выделялся статью.
Я дорожил знакомством с Бродским, и мне иногда думалось: чем я кажусь ему интересным? Он показывал мне судебные места, куда его привозили, приглашал к себе в гости. Когда его выдворяли из страны, я учился во ВГИКе. Ни проститься с ним, ни увидеться не успел. По рассказам знаю, его выпихнули, поставили перед выбором: хотите в Архангельскую губернию и глубже или на Запад, а документы ваши уже готовы. Он не собирался этого делать, в отличие от Мишки Шемякина, который сам искал возможность уехать. Шемякин пришел в ОВИР и сказал:
"Если я вплавь поплыву через Финский залив и утону, будет большой политический скандал. Лучше отпускайте".
Тем более он проходил по осетинской линии - отец Мишки был с Кавказа.
В юные годы я не пил напрочь, но предполагалось, надо обязательно употреблять портвейн "три семерки", он был самый доступный. Припоминаю, как старался себя пересилить, чтобы выпить его.
Случалось, мы с Сережей бродили белыми ночами с бутылкой грузинского вина, читали стихи и ночевали в рыбачьих лодках, когда не было сил вернуться домой. Раньше вместо гранитных набережных Невы встречались песчаные откосы, на которых лежали огромные рыбачьи лодки. Какая-то пара, прогуливаясь по набережной, увидела нас, спящих с бутылкой в руках, и сочувственно покачала головой: "Какие молоденькие", видимо решив, что мы неисправимые алкаши, напившиеся до бесчувствия.
Или помню, дело было в одном эстонском кафе зимой. Стоит где-то на отшибе стекляшка, есть отопление, и подают спиртное - всякие пунши и коктейли, не на русский манер - водка и все. Конечно, на таком холоде пили бесконечно - на чем, видимо, и держался севооборот кафе, план они перевыполняли четырежды. Народ пил и не пьянел. А мы взяли коньяк, это было достойно, хотя он стоил 8.12, а - 7.50 был билет на поезд "Петербург-Москва", по студенческому - 4.50, при стипендии 28 рублей. Но коньяк был исключение.
Стипендию я стал получать в пятом классе. Художественная школа (куда я перешел из обычной в четвертом классе) была единственной, где ее давали. С повышением класса стипендия росла. Если учесть, что мама, с которой мы жили вдвоем, получала 56 рублей за службу, то мои 28 значили много. Мама была секретарем-машинисткой и письмоводительницей, чиновницей на уровне Акакия Башмачкина - самая низкая ступень делопроизводства. Отца с нами не было.
Наш дом стоял на Невском у Елисеевского. От школы до Академии художеств по Невскому ходил трамвай за 30 копеек, а напрямую шел 10й троллейбус за сорок, доезжавший до дома Сережи Соловьева. Мы с Мишкой Шемякиным ездили, разумеется, на трамвае, и на сэкономленные деньги покупали овощной салат за 6 копеек и еще четыре оставляли в резерве. Хлеб в ту пору просто не убирался со столов, и горчица не являлась деликатесом. Мы отчаянно намазывали хлеб горчицей, это и был наш обед.
У Шемякина тоже отца не было. Вернее, уже в зрелом возрасте я узнал, что отец его был полковник-кавалерист, но родители его развелись до приезда в наш город. Раньше они жили в Германии, где Мишкин отец служил в оккупационных войсках. В художественную школу Шемякин поступил годом или двумя позже меня. Так как почти у всех мальчиков тех лет отцов не было, и я даже не подозревал, что у Мишки он есть.
Продолжение ЗДЕСЬ! Подпишись на наш канал и читай:
Записала Наталья Южина для "Лилит"