Продолжение воспоминаний Дэвида Эванса, одного из авторов книги «This Was the Real Life: The Tale of Freddie Mercury». На этот раз в центре его внимания эпизод, который в 1991 году потряс всех поклонников Queen. Первую часть воспоминаний можно найти по ссылке. Приятного прочтения.
«Я сочувствовал Фредди больше, чем кому-либо из моих друзей, оказавшихся в той же самой ситуации. И я до сих пор не знаю, почему. Возможно, впечатление о его жизни более глубоко запечатлелось в моей душе; возможно, когда у тебя есть знаменитые друзья, их слава, даже если ты думаешь, что она тебя никак не затрагивает, несомненно, оказывает на тебя влияние. Я отчетливо слышу, как он говорит: «Ну дорогой, все прошло. Ну и что?»
В самом деле, ничего. Кроме того, что я очень скучаю по нему. Это очень грустно. Тем не менее я скучаю по здоровому и счастливому Фредди, а не по опустошенному и израненному, который был похож на ту изголодавшуюся и сморщенную птицу, что подползает к тебе для поцелуя и глядит на тебя глазами, полными неведомого знания и мудрости. В конце жизни он был именно таким, и от него исходила очень светлая благодать. Все это навело меня на мысль, будто тогда начинает действовать особый алхимический процесс, которому подергаются те, кто вот-вот умрет. Я думаю, что внутри них происходит настоящая магия, которая наделяет этих людей безграничным знанием, которому можно лишь удивляться, но разгадать его невозможно.
Вполне возможно, я ошибаюсь. Ну и что? Позвольте мне поверить в это, ибо я нахожу это утешительным и несколько объясняющим поведение Фредди в тот период.
Я рад, что он поступил так, как поступил. Я рад, что ему не пришлось долго скрываться от газетчиков, у которых таким образом отняли возможность сказать: «Я же вам говорил…Я знал, что ты был все это время болен. Итак, как ты себя чувствуешь?»
Я достаточно долго сдерживал свой гнев по отношению к этим прекрасным леди и джентльменам, что вели многие тогдашние сказочные колонки, но однажды все же мои чувства пересилили. Теперь я больше не мог этого выносить. Когда одна газета опубликовала на своей первой полосе колонку, рядом с которой красовалась фотография Фредди, идущего к своей машине, я позвонил в эту редакцию, а потом и вовсе обратился в профсоюз. Вскоре я получил от них письмо. Там весьма пространно говорилось, что раз Фредди добровольно поддерживал свою известность, было бы справедливо, чтобы эта же известность использовалась для умножения его славы и получения всеми его поклонниками правдивых сообщений о нем. Газета, очевидно, убеждала себя в том, что она таким способом оказывает обществу очень важную услугу. Это весьма благовидный аргумент, но закляните за поверхность, и вы увидите людей, которые столетие назад собирали с прохожих деньги, что бы те могли увидеть Человека-слона. Такое поведение не может считаться гуманным и цивилизованным, но, возможно, все это мы действительно заслуживаем. <…> Если бы я верил, что мы добились какого-то нравственного прогресса, я бы думал, что только "хорошие" люди покупают пластинки Queen и только "хорошие" сделали Фредди звездой. Если бы это было правдой, никто бы не покупал газеты, которые живут за счет унижения своих жертв, и все это служит для удовлетворения общественных интересов.
Я позвонил Джо Фанелли, который по-прежнему жил в доме Фредди, и спросил, что мне делать дальше. Он посоветовал прекратить борьбу, и я был вынужден согласиться.
Все это время я наблюдал, как Фредди храбро цепляется за любую возможность держаться на ногах. Вместе с Джо Фанелли, поваром и поверенным Фредди, мы сочинили весьма возмутительную кулинарную книгу…Она должна была называться "Развлекая мистера Меркьюри", и Фред собирался предоставить свою замечательную стеклянную и фарфоровую посуду, некоторые произведения искусства и фотографии, чтобы проиллюстрировать изысканные блюда Джо. Он организовал ремонт и меблировку своей квартиры в Монтре, где любил отдыхать в те годы. Он стал изучать каталоги крупнейших аукционных домов, которые предлагали самые редкие и необыкновенные (или бесполезные) вещи. Тогда, я думаю, он установил рекорд по покупке стекла Lalique. Он стал еще больше интересоваться живописью и продолжал пополнять свою невероятную коллекцию. При этом он не позволял нам думать, будто все эти грандиозные планы помогали ему поддерживать жизнь и не опускать руки.
Я рад, что трата денег доставляла ему удовольствие. Он честно заработал это и, в отличие от некоторых моих знакомых, хотя он и был щедр, он никогда не выбрасывал свои деньги на ветер. Он всегда был осторожен. Однажды за обедом, устроенном в прекрасном зимнем саду, он признался, что старается не тратить деньги бездумно и не покупает вещи, цена которых не соответствуют их качеству. Он не говорил никакой конкретики, но было ясно, что это не выходит у него из головы.
В последний раз я пришел к нему на ланч вместе с Тони Кингом (известным музыкальным менеджером в то время. – Прим. пер.). Мы провели чудесный день; он, Тони, Найджел (британский дизайнер Найджел Куини. – Прим. пер.) и я: мы просто сидели и отдыхали, смеялись и сплетничали – все, что так любил делать Фредди. К сожалению, он был слишком слаб, чтобы подняться по лестнице и показать нам новый ремонт в спальне, гардеробной и ванной. Тогда он посоветовал нам следовать его образцу во время обустройства нашего крохотного жилища.
В то время мы почти не говорили о прежних триумфах и музыкальных достижениях, а также о предстоящих ему вызовах. Мы просто очень уютно болтали и радовались жизни. Фредди, между прочим, объявил Тони Кингу, что мы с Найджелом – единственные из его друзей, которые сами когда-то пригласили его на свидание. Я уверен, что это абсолютная неправда, но Фредди тогда позволил себе чуточку погрустить. И я прекрасно понимал его чувства. Должно быть, очень грустно возвращаться домой и ощущать себя по-настоящему одиноким.
Через несколько дней после того замечательного ланча я снова зашел на Логан Плейс. Там меня угостили свежим кофе и чудесными пончиками – как и полагается на поздний завтрак. Мы сидели на кухне и слушали, как Фредди рассказывает о своей недавней поездке в Швейцарию. «Сейчас все не так уж плохо, - говорил он, - потому что я не стою в огромной очереди в иммиграционной службе. Мне кажется, что Лиз Тейлор ни за что не стала бы с этим мириться, так почему я должен?»
Должно быть, он устроил свой традиционный небольшой переполох, после чего счастливо был спасен своим английским водителем.
- Рад за тебя, - признался я.
- М-м-м, - начал он с некоторым сомнением. Он рассмеялся. - Имей в виду, дорогой, в прошлый раз я сидел в той машине и думал: "Я не знаю этого человека за рулем. Может быть, меня похищают?"
Терри Гиддингс, водитель и большой друг Фредди, согласился отвезти нас на аукцион Christie’s на Кинг-стрит, чтобы мы могли увидеть очередную распродажу картин. И я прекрасно помню выбор Фредди, за который, по понятным причинам, вносил взнос Питер (Питер Фристоун, помощник Фредди Меркьюри. – Прим. пер.). Это был выбор, с которым было невозможно не согласиться, – прекрасная викторианская картина маслом, изображающая смеющуюся средиземноморскую девушку; здесь было столько света и жизни, что казалось, будто эта картина светилась. Мы походили вокруг, чтобы рассмотреть другие картины. Люди, естественно, постоянно узнавали его. Слова "Bohemian Rhapsody" эхом звучали в моих ушах: «Ничто на самом деле не важно…для меня».
После аукциона мы обнялись на прощанье, а потом Фредди сел в свой "Мерседес" и уехал. Обычно он не поворачивался и не махал рукой, но на этот раз он сделал это…и это был последний раз, когда я видел его.
В ноябре вышла моя книга, в которой, среди прочих, упоминался и Фредди. К сожалению, жизнь больше не позволила мне побывать на Логан Плейс. Я был слишком занят…тогда столько всего происходило… Лжец.
Я больше не видел его, потому что не хотел ему мешать. Я чувствовал, что смерть – это глубоко личное дело и что следует оставить его в покое. Он был не один. Он был окружен людьми, которые постоянно заботились о нем, теми, что его искренне любили.
В ночь перед его похоронами я был в Хаддерсфилде, где давал интервью о своей книге. Я собирался остаться там на ночь. И я очень рад, что мне не удалось это сделать, ибо вскоре позвонил Питер Фристоун и предложил мне приехать на похороны.
В тот день на улице было пасмурно и сыро, и я поехал в крематорий в Западный Лондон, чтобы поприсутствовать на тихих семейных похоронах.
«Странно, - сказал Питер, - Фредди теперь как будто не наш. Семья забрала его обратно».
Тогда к главному зданию несли множество цветов от друзей и знакомых Фредди, от людей добрых и великих, от обычных поклонников со всего мира. Я знал, что похороны не будут частными. У ворот крематория стояли полицейские, и я подъехал к ним, опустил стекло и сказал: «Проводы мистера Булсары». Я назвал то имя, от которого Фредди отказался много лет назад и к которому теперь возвращались те, кто дал ему жизнь. На мгновенье полицейский казался озадаченным, но потом наконец-то вспомнил: «Ах да, проезжайте, сэр».
Как только я припарковал машину, я понял, что не один. Мировые СМИ расположились на не слишком почтительном расстоянии, но это было явно с кем-то согласовано. Достаточно далеко, чтобы не быть навязчивыми… Когда я ждал у входа часовни крематория, я услышал, как один репортер говорит другому: «Ты что-нибудь придумал?»
- Да, это прелестно: "Элтон обнимает Брайана Мэя".
После службы, которую провели нараспев два священника парса, используя, должно быть, те же самые гармонии, которыми когда-то вдохновлялся Фредди, мы вышли из часовни, чтобы Ричард Янг по очереди сфотографировал нас. Я нашел бы это забавным, если все это не было так грустно. Я не привык, чтобы меня фотографировали плачущим. Для тех, кто не знает, Ричард Янг – тот еще папарацци. Мне показалось странным, что его вообще пригласили туда на съемки.
Возможно, я ошибся, полагая, что Фредди не стремился к публичности, но в тех обстоятельствах такое вмешательство съемочной группы было лишним.
Меня самого преследовали до машины три репортера, которых я мог легко обругать, но сдержался. Они почти бежали за мной, держа блокноты наготове, засыпая меня вопросами о характере службы, событиях внутри часовни, кто там был, как и почему.
Я уехал домой в слезах, переоделся и…немного поработал в саду. У меня тогда цвела азалия, которую Фредди подарил мне в тот день, когда рассказал мне о своем здоровье. Я пересадил её, когда она закончила цвести, в уютное место на лужайке. Я прополол вокруг нее сорняки и пожелал ей пережить предстоящую зиму. Это был нежный комнатный экземпляр, который по воле случая зацвел слишком рано, поэтому теперь он был подвержен риску.
Я надеюсь, что, если есть загробная жизнь, Фредди не слишком расстроился, узнав, что я пишу эту книгу. Он всегда был таким скрытным и в то же время очень публичным. Я никогда, никогда не забуду его…и уже добавил его лицо к тем неутомимым друзьям, которые никогда больше не будут стареть. Сейчас мы находимся в недавно освободившейся комнате и ждем возвращения той колесницы, что увозит всех людей безвозвратно. Но теперь мы, надеюсь, уже не боимся этого, как раньше. Ибо если они поднялись на борт, то и мы сможем…»