Что такое “прививка жёлудем”. Вперёд в прошлое: начинаем вспоминать. Смертельная опасность “бубочек”, нож-пенсионер, Любин “пунктик” и красный цветок.
Сказка о жёлуде
Бабушка Фрося читала маленькому папе:
- Пришёл мужик к мудрецу: “Жена у меня сварливая, целый день бранится. Что делать?” Мудрец дал мужику жёлудь: “Как начнёт браниться, клади его за щёку”.
Тут бабушка оторвалась от книжки и многозначительно поглядела на мужа:
- Видишь, как надо?
Дедушка Мотя усмехнулся:
- Жёлудь? Да я его всю жизнь за щекой держу!
Наша стая, кажется, вила гнёзда именно на дубах, и все предки получили прививку жёлудем. Когда мы решили записать историю семьи, то обнаружили больше вопросов, чем ответов. Мы взялись за поиски и продолжаем их до сих пор. Иногда находки переворачивают наши прежние представления о семье. Иногда мы заходим в тупик. Но семейные тайны потихоньку раскрываются, и мы собираемся об этом рассказать. Отправляемся вперёд в прошлое, начав с собственных воспоминаний.
Любин портрет
Мы обе росли под присмотром Любы, громкой, деятельной и яркой. Люба была полная, с непропорционально толстыми у плеч руками, зато красивой формы кистями и изящными как у девушки голенями. Она с удовольствием позировала перед камерой, поворачивая голову слегка набок как артистка.
На голове её сиял короткий нимб благородного серебра. Любины кудри передались её старшей дочери. У нашей мамы, второй Любиной дочки, в молодости были густые и жёсткие как проволока волны, а сейчас вокруг головы - тот же серебряный шар, что был у Любы. Младшим тоже достались волнистые волосы, или, по Любиному определению, “вьющие”, - а нам, третьему поколению, почти прямые. Люба выражалась так:
- У меня кудри, у детей вьющие, а у внуков, - тут она безнадежно махала рукой, - солома!
Самыми примечательными чертами её внешности были крупные мочки ушей и мясистый нос: “наш”, говорили в семье. Еще, посмеиваясь, договаривали: “Нос на четверых рос, да одному достался”. На самом деле достались такие носы почти всем, но никто не расстраивался, носили с гордостью.
Люба - энтузиаст
Мы жили с Любой на одном этаже хрущевской четырёхэтажки, но в разных квартирах. Адрес звучал молодо и задорно: улица Энтузиастов, - знай себе ходи по этой улице на демонстрации с флажками и шариками. Что мы и делали: мы с Любой - с удовольствием, а родители, как выяснилось позже, - из-под палки.
Жить по соседству было удобно: шумные застолья устраивали у Любы, и оттуда папа протягивал к детской кроватке шнур с микрофоном, сооружая этакую “радионяню”. Люба часто к нам забегала, всегда была на подхвате и мгновенно являлась по звонку.
Так, одна из нас, Маша, классе в первом однажды осталась дома без родителей, и вдруг её правая нога словно исчезла: она была видима, но совершенно не ощущалась, а потом вдруг подогнулась как тряпичная, и в нее впились сотни иголок. Маша в панике набрала Любин номер:
- Нога! Нога!!! Стоять не могу!!!
В ту же секунду Люба влетела в квартиру, задыхаясь (давление!), уже нафантазировав, насколько внучка близка к смерти, и с облегчением поставила диагноз:
- Ё…понский городовой! Да ты её отсидела!
У Любы в гнезде
Когда родители шли в кино, в гости или на вечер в Дом Учёных, - а это бывало нередко - Машу, старшую, “подкидывали” Любе. Надя тогда ещё не родилась. Маша всё помнит так.
Вечер, родителей нет, я у Любы в гнезде. Перед Любой миска с семечками и газета для шелухи.
- Хочешь бубочку? - предлагает Люба.
Дома семечки запрещены: они вредные, от них аппендицит. У Любы же, если хочется, то немножко можно, только не говори маме. Но и у Любы при неграмотном использовании они представляют опасность. Будешь грызть - зубы сломаешь, а ещё они грязные, а где грязь - там “дизентЭрия”, с ударением на “э”.
Не понятно, как выживают соседские дети, ведь они каждый день рискуют жизнью. Кто-то обязательно выходит во двор с полным карманом семечек, и все, кроме меня, его обступают, сложив черпачками ладони:
- Дашь?
Чёрные струйки льются в горсти, и все принимаются деловито грызть и сплёвывать, мокрая шелуха липнет к губам. Я равнодушно отворачиваюсь: спасибо, я не хочу.
Люба - сапёр, обезвреживает семечки голыми руками. Очищенную бубочку можно без опаски класть в рот. Иногда Люба велит ждать, пока не начистит целую кучку, и я разом ссыпаю семечки в рот и жую, наслаждаясь.
- Всё, тебе хватит, - подытоживает Люба.
Иногда Люба при мне хозяйничает. На кухне пахнет ванилью: Люба печёт кекс. Она достаёт его из духовки и режет ножом, который она прозвала “нож-пенсионер”: лезвие так истончилось, что похоже на шило.
Порой я застаю Любу за уборкой. Это её “пунктик”, - мама так всегда говорит, если кто-то на чём-то “зациклен”. Люба превращает уборку в представление:
- Смотри, - говорит она голосом фокусника, - Я умею мыть пол без рук! Я танцую! - мокрая тряпка летит к её ногам, Люба наступает на неё и кружится по комнате, не поднимая ступней. Но когда я делюсь с мамой восторгом от Любиных танцев, та мрачнеет:
- Мама, ты зачем пол мыла?! - Я без рук! Я без рук! - защищается Люба. - Вот спроси у Маши! - Почему Любе нельзя мыть пол “с руками”, я узнаю потом.
У Любы много комнатных растений на подоконниках и на высокой металлической подставке: кактусы, ползучие синие традесканции и колченогие герани с красными гроздями цветков и душным запахом кудряво вырезанных листьев. Цветы не покупают: ими делятся или их воруют, есть примета: ворованные лучше растут. Цветы разводят и хранят как огонь в пещере. Люба говорит не “цветок”, а “цвет”. Любин цвет горит как красный цветок Маугли. С тех самых пор герань для меня - символ Любы: красный цветок, вечно живая птица Феникс, - и я пытаюсь поселить её на подоконнике, но она не приручается.
Вытирая пыль, Люба двигает стулья и подставку с горшками. Она загоняет меня на диван, чтоб не путалась под ногами, я ползаю взад и вперёд, спиной лезу на пол и попадаю ногой прямо в горшок с геранью. Люба в отчаянии. С надрывом кричит:
- Ты сломала мой цвет!!!
Но не кексы и не танцы с тряпками влекут меня к Любе. Люба - гениальный аниматор. Сколько она знает игр! О них - следующая история.