Пять часов утра – пополуночи, как здесь принято говорить. Стрелки наручного «лонжина» замерли, словно приклеенные к циферблату. Я лежу, закинув руки за голову и бездумно пялюсь в потолок, смутно белеющий свежей извёсткой. Темнота, что в комнате, что на улице – хоть глаз, выколи, но мне не спится – несмотря на довольно бурно проведённую первую половину ночи. Ах, Елена Андреевна, вы и сюда, на «объект» не забыли прихватить кружевное бельё, шёлковые чулки и туфельки на немыслимых шпильках!
Накануне, после нашего прибытия, официальные мероприятия свелись к недолгой приветственной речи Гоппиуса и экскурсией по «объекту», после которой у каждого из нашей шестёрки осталось больше вопросов, чем ответов. По окончании экскурсии Гоппиус представил нам дам-психологинь, которым предстояло контролировать душевное состояние спецкурсантов, но тут особых сюрпризов не было, почти все «ангелы-хранительницы» работали с нами и раньше. Например, Елена Андреевна, как и раньше, была приставлена к моей особе. По этому случаю мы после ужина (кормили здесь на удивление прилично, как объяснил один из ассистентов – по неким загадочным «усиленным нарокмовским нормам») прогулялись вдвоём по территории «объекта» и закончили вечер у неё в комнате – и при этом отнюдь не ограничились чаем с вишнёвым вареньем…
В свою комнату я попал только к утру – прокрался, сняв башмаки, по коридору, неслышно открыл дверь и как был, в рубашке и шароварах, нырнул под одеяло. Егор-пирокинетик, доставшийся мне в соседи, что-то неразборчиво пробурчал, перевернулся на другой бок и тонко, совсем по-детски, засвистел носом. Я выдохнул – ерунда, конечно, но не хотелось бы вот так, с ходу, спалиться – и принялся прямо под одеялом стаскивать с себя одежду. До подъёма, назначенного на семь утра (лишний час сна в отличие от строгого распорядка в коммуне!) было ещё далеко, и имело смысл попытаться заснуть хотя бы на эти несколько часов - подступающий день обещал стать долгим и хлопотным.
К регулярным занятиям с инструкторами мы приступили сразу после завтрака. По сути, они мало отличались от того, чем мы занимались в «особом корпусе» - разве что, времени на это было отведено побольше, да инструктора спрашивали строже. Всю первую половину дня меня дёргали от одного спецкурсанта к другому на предмет «паранормальной поддержки» их усилий. Получалось не хуже, чем раньше, а кое у кого даже и лучше – например у Егора, который теперь не ограничился швырянием вульгарными файерболами. Подобно героине старого фантастического триллера «Воспламеняющая взглядом», снятого, если мне не изменяет мой склероз, по Стивену Кингу[1], он мог теперь зажигать на расстоянии разные предметы, причём навострился делать это весьма избирательно. Так, на первом же занятии Егор продемонстрировал воспламенение пороха в патроне, помещённом в магазин винтовки. Получилось весьма эффектно – небольшой взрыв разорвал магазинную коробку и расщепил ложу, приведя оружие в полнейшую негодность. Я рассматривал несчастную «мосинку», прикидывая, какой эффект это может произвести скажем, с тротиловой начинкой артиллерийского снаряда прямо в стволе орудия. Или ничего не получится – ведь тротил, как известно, не детонирует от воспламенения, тут нужен запал.
Я поинтересовался: на каком расстоянии он может проделывать такие штучки? Егор ответил, что пока пробовал самое большее, на полутора десятках шагов, но надеется путём упорных тренировок – и с моей, разумеется, помощью, – удвоить эту дистанцию. Инструктор добавил, что в дальнейшем у них запланированы опыты и с другими взрыво- и огнеопасными объектами - например, с ёмкостью, заполненной керосином, ручными гранатами или снаряженной пулемётной лентой. Что ж, остаётся надеяться, что Егор (и я заодно с ним) не взлетит во время этих занимательных упражнений на воздух. Или сам не погорит синим пламенем. Кто их разберёт, этих пирокинетиков – вполне ведь может и увлечься…
С Егором я проработал всю первую половину дня. Упражнялись мы на «испытательной площадке», оборудованной в бывших конюшнях. Впечатление, составившееся у меня при вчерашнем осмотре снаружи, подтвердилось целиком – как и мысли насчёт его истинного назначения. Часть обширного помещения была отгорожена крепкой кирпичной стенкой – там, судя по всему, собирались монтировать лабораторное оборудование. На оставшейся площади было устроено нечто вроде загона, отгороженного металлическими решётками; сверху этот загон перекрывала ещё одна решётка, сваренная из арматурин, так что в итоге получалось нечто вроде закрытой арены, способной выдержать любой натиск изнутри. От арены к кирпичной стене вёл решётчатый коридор; оба его конца перегораживали железные двери. Всё, в общем, понятно – в лабораторной части «площадки» будут обрабатывать мертвецов, обращая их в зомби, после чего по решётчатому коридору выгонят на «арену», где продолжат исследования уже в другом режиме. В каком именно – мне оставалось только гадать, однако приготовления велись основательные. Не удивлюсь, если в бетонных будках по углам решётчатой «арены» смонтированы стационарные огнемёты – огонь, как известно, наилучшее средство против оживших мертвецов, особенно, когда под рукой нет святой воды, осиновых кольев и серебряных пуль…
Но шутки шутками, а Барченко действительно принимал все мыслимые меры предосторожности, не желая разделить участь Либенфельса. И пока строители заколачивали последние гвозди и штукатурили последние швы, а лаборанты и техники под руководством Гоппиуса монтировали на «испытательной площадке» доставленное из Москвы научное оборудование, он сутками просиживал во флигеле, в своём рабочем кабинете, силясь отыскать в древней рукописи указания, упущенные в своё время Либенфельсом – что и стало причиной его ужасной смерти. Туда я и направился в сопровождении нелюдимого ассистента сразу после обеда.
Из двух незнакомых мне коммунаров, отобранных для роботы на «объекте», одного мы лишились, так и не узнав, за какие такие «сверхспособности» он был удостоен подобной чести. Причина самая прозаическая: по дороге на «объект», в автобусе, парня прохватило сквозняком - и с утра его с сильнейшим жаром увезли в райцентр, в больницу. Что касается второго – то его я увидел, как только вошёл в кабинет Барченко. Парень сидел за столом, на котором лежала знакомая мне книга, распахнутая примерно посредине, и он водил над страницами ладонями, держа их сантиметрах в трёх над тёмным от старости пергаментом, но старательно, как мне показалось, избегая даже случайного прикосновения. Глаза его при этом были широко распахнуты и закатились так, что видеть можно было одни только белки. Зрелище довольно-таки отталкивающее – я, разглядев его лицо, невольно отшатнулся, споткнулся о порожек и полетел бы спиной вперёд на пол, не подхвати меня лаборант-сопровождающий.
- Что вы там расшумелись? – раздался из угла знакомый хриплый бас. Я пробормотал что-то извинительное и вошёл.
- Это один из ваших.– представил парня Барченко. Он сидел напротив стола, в углу, поэтому я не сразу его заметил. – Фамилия его Карась и он, как видишь, помогает мне разобраться с вашей находкой. Думаю, ты его знаешь – он у вас в коммуне человек известный.
Я с удивлением посмотрел на парня, который никак не отреагировал на моё появление – по-прежнему водил руками над пергаментными страницами, устремив взор – в самом буквальном, жутковатом смысле – в себя.
«Карась, Карась…» - память моя лихорадочно перебирала всё, что я помнил о коммуне и её обитателях. Видимо, бледное, застывшее лицо со слепыми белками вместо глаз мешало мне опознать парня, и прошло довольно много времени – секунд двадцать, если не больше – прежде чем мелькнула, наконец, догадка. Ну конечно – Митя Карась из первого отряда, помощник киномеханика и преданный поклонник изобретения братьев Люмьер, мечтающий уехать в Москву, учиться на кинорежиссёра! Сам я с ним почти не сталкивался Митя жил своей жизнью, деля время между кинобудкой, чтением журналов «Советский экран» и «Пролетарское кино» и поездками в город на новыми фильмами. О его существовании я узнал на второй свой день в колонии – от Татьяны и её подруг, с которой познакомился после киносеанса, на котором тот же Карась крутил для коммунаров фильм «Голубой экспресс» - немую картину из жизни китайских революционеров и империалистических угнетателей. Помнится, у одной из Татьяниных подруг, кажется, Оли, ещё был с ним роман…
Так вот, значит, где оказался коммунар Карась вместо Государственного техникума кинематографии, будущего московского ВГИКа! Что ж, остаётся только посочувствовать крушению его планов – вряд ли Барченко выпустит из рук перспективный кадр.
…кстати, о перспективе…
- Э-э-э… можно спросить, Александр Васильич? Вот вы сказали: Карась вам помогает прочесть книгу, да? А как он это делает? Он ведь в неё даже не смотрит – с глазами вон что творится…
Барченко посмотрел на меня с интересом.
- А ты любознателен, это хорошо… - буркнул он. – На объяснения сейчас, уж извини, не т времени. Но ты потерпи немного, сам всё поймёшь. А пока – сядь-ка поближе к Мите, а то у него что-то застопорились. Может, в твоём присутствии пойдёт на лад?
На лад дело, увы, не пошло. То ли Барченко с помощью Карася (в чём бы она ни заключалась) успел выжать интересующие его страницы досуха до моего появления, то ли там вообще не было ничего сколько-нибудь важного – но через четверть часа Митя побледнел ещё сильнее, на лбу у него выступили крупные капли пота, а из правой ноздри показалась и поползла вниз тёмно-красная капля. Она бы и капнула на древний пергамент, если бы я вовремя не подставил ладонь. Честно говоря, сохранность фолианта мало меня беспокоила, но я не забыл, какую за него пришлось заплатить цену - в том числе и человеческой кровью.
На этом сеанс ясновидения – или чем они тут занимались? – подошёл к концу. Барченко запер драгоценный том в сейф (я только сейчас обратил внимание, что дверь кабинета была обшита железным листом, а на окнах красовались неслабые такие сварные решётки) и извлёк из-под груды бумаг, покрывающих письменный стол телефонный аппарат, и крутанув ручку, пробурчал в трубку что-то, обращаясь, вероятно, к телефонистке. Я машинально взял это на заметку – значит, на «объекте» имеется своя телефонная сеть с коммутатором! Да, солидно подготовились товарищи красные оккультисты, весьма солидно…
Не прошло и пяти минут, как в кабинет ввалился Гоппиус в сопровождении ассистента – вот, оказывается, кому «телефонировал» Барченко Мне было предложено посидеть в коридоре; ещё несколько минут спустя вслед за мной вышел ассистент, поддерживающий под локоть Карася, и направился вправо по коридору, где располагалась медчасть. Парень был по прежнему бледен, шёл пошатываясь, на заплетающихся ногах, прижимая к носу испятнанный красным носовой платок.
- Давыдов? Ты сейчас занят?
Я обернулся. Гоппиус - стоит в дверях кабинета Барченко, протирает своё любимое пенсне.
- Нет, Евгений Евгенич, свободен. Обед, правда, скоро…
- Ничего, успеешь. Пойдём, поможешь мне. И пальто захвати, надо будет пройти немного по улице.
Я хотел, было, сказать, что пальто захватывать не надо, поскольку оно и так на мне, но Гоппиус уже не слушал – повернулся и стремительно, на прямых, как у цапли ногах, зашагал к своему кабинету. Делать было нечего, и я послушно отправился следом.
Обещанная прогулка по свежему воздуху обернулась ещё одним визитом в бывшие конюшни. Гоппиус навьючил меня здоровенной кипой папок и амбарных книг и, отперев одну из дверей в той части здания, где располагались лаборатории и кабинеты, велел заходить. Мы оказались в небольшой, лишённой окон, комнатушке, почти кладовке, где в течение четверти часа раскладывали по полкам принесённые документы. Гоппиус оказался изрядным педантом – он по нескольку раз заставлял меня перекладывать папки из одной стопки в другую и назад, расставляя их по какой-то только ему понятной системе. И когда он в очередной раз задумался, шевеля неслышно, губами, где бы пристроить какую-то особо важную папку – я увидел их.
В чём-то это напоминало флэшбэк – я словно на считанные секунды перенёсся в далёкий 1983-й год, а подвалы своей альма матер, где мне впервые попались на глаза ветхие амбарные книги с бледными надписями на обложке «лаборатория нейроэнергетики» и ещё более бледным штампом с грозным «хранить вечно». Только вот необъяснимые трюки, которые привыкло откалывать моё заблудившееся во времени сознание, были сейчас ни при чём - просто амбарные книги были те самые, с теми же надписями и штампами на обложке, только не выцветшие от времени, не потерявшие изначальный цвет лиловых чернил, какие продаются в любой лавочке, торгующей канцелярскими принадлежностями.
Я покосился на Гоппиуса – он по-прежнему был увлечён своими мыслями и в мою сторону не смотрел. Тогда я осторожно, стараясь не издать ни звука, ни шороха, открыл амбарную книгу.
Да, это были те самые «лабораторные журналы» – знакомые схемы, графики, не раз читаные пометки на полях, сделанные химическим карандашом. В тот раз я сумел разобрать далеко не все, за девяносто с лишком лет многие выцвели до полной нечитабельности – но сейчас слова различались ясно, словно написанные не далее, чем вчера. А вот и схема экспериментальной установки, которую я собственноручно воспроизвёл в подвале своей дачи под Тверью! А это…
- Так, вот эти папки сложите здесь, и смотрите, чтобы по алфавиту! – выдал, наконец, решение Гоппиус. – Я торопливо захлопнул журнал и кинулся исполнять распоряжение, не забыв незаметно, локтем, задвинуть заветную стопку в дальний угол стеллажа. Надо будет рассмотреть их повнимательнее и, желательно не откладывая - как говорил один из персонажей любимой с детства комедии, «куй железо, не отходя от кассы». Наведаться сюда лучше сегодня же ночью, – а то кто его знает, этого зануду в пенсне, куда он засунет их в следующий раз? Глотай потом пыль, перелопачивая заново все эти папки, которых тут на глаз никак не меньше четверти центнера.
[1] Экранизация 1984 г.
Если кто-нибудь из читателей захочет поддержать автора в его непростом труде, то вот карта "Сбера": 2202200625381065 Борис Б.
Заранее признателен!