Советское бытие.
Студенчество.
Легко ли быть студентом?
Ну вот, прожил жизнь. Уже 70. Пошёл обратный отсчёт: 10,9,8,7… . Нет, смерть меня не волнует. Смерть, в моём возрасте, дело житейское. Вопрос в другом. А было ли счастье? Может быть, счастья то и не было? Или было, да я его не заметил?
Тогда, где же оно пряталось, всю жизнь? Пожалуй, это не студенческие годы, хотя и они тоже были ничего. Но, учёба в горьковском "политехе" (ГПИ им. А.А Жданова) c 1969 по 1974 г.г. была всё-таки этапом напряжённой борьбы за выживание. Достаточно вспомнить, как при получении диплома я вдруг заметил интересную особенность: а ведь дипломы то получает меньше половины тех, кто пришёл на занятия 1 сентября первого курса в 1969 году.
Остальные выпускники нашей группы, получающие дипломы, это уже или пополнение из вечерников и заочников, или приехавшие из других городов или пришедшие из «академического отпуска». В академический отпуск уходили те, кто был вынужден прекратить учёбу в прошлом году по состоянию здоровья.
Куда делась бОльшая половина? Сошла с дистанции. Вылетела, как у нас тогда это называлось. Причём, мужчины, в отличие от девчат, не просто вылетали, а вылетали в армию на 2 года, или во флот на целых 3. Ну, за исключением тех, кто уже отслужил до института. Их, кстати, тоже было не мало.
Кроме того, мужчинам было сложнее учиться в институте, чем не мужчинам. Дело в том, что один день в неделю у парней уходил целиком на военную кафедру, где шла подготовка к получению военной специальности, соответствующей званию лейтенанта. Девчата в этот день были свободны. Получалось, что они учились по пятидневной учебной неделе, а мы по шестидневной. Явное неравенство полов. Но, ни кто из нас не жаловался. Мы были мужчинами.
То, что мы были мужчинами, доказывают и другие факты. Например, незадолго до отправки на двухмесячные сборы, перед получением военной специальности и звания лейтенанта ВМФ, мы прошли медосмотр.
Дело в том, что на медосмотре решался вопрос какими именно защитниками отечества мы станем. Будем ли мы признаны годными для службы на военном корабле в составе экипажа в качестве боевых офицеров, или нас признают ограниченно годными и отправят нести службу на берегу, в инженерных войсках, чтобы заниматься инженерным обеспечением на военной базе, вместе с женщинами.
Нет, дело это тоже нужное. Кто-то должен же привести в порядок подлодку, если ей удалось вернуться на базу после выполнения боевого задания. Кто-то должен заниматься ремонтом, пополнением боекомплекта и восстановлением систем жизнеобеспечения лодки. Почему бы и не ты? Как говорится, кто, если не ты?
И ведь какое преимущество даёт признание тебя ограниченно годным. В случае военных действий ты будешь считаться участником, а фактически отсидишься в тылу. Нет, конечно, и на базе можно погибнуть. Но, степени риска на базе и в составе экипажа подводной лодки несравнимы. Достаточно поднять статистику гибели лодок в великую Отечественную Войну. Не зря участники тех событий называли подводные лодки плавающими гробами.
Стать ограниченно годным, и попасть в состав инженерных войск берегового обеспечения было совсем не трудно. Достаточно было оказаться глуховатым на одно ухо, или плохо видящим одним глазом. Всё! Ты уже годен ограниченно.
Скажу честно, я не знаю ни одного случая, чтобы кто-то из нашего выпуска вдруг оказался не совсем полноценен физически. Было у нас 2 очкарика, но они пришли в очках на первый курс и действительно имели проблемы со зрением. Они попали в «инженеры». К ним не могло быть ни каких вопросов. Все остальные оказались «офицерами».
И всё прошло естественно, безо всякого пафоса, хотя впереди была целая жизнь. Был 1974 год. Только 12 лет прошло с Карибского кризиса. Ни кто не мог гарантировать, что серьёзной войны, с задействованием подводного флота не случится. Но «симулировать», «закосить», как теперь говорят, ни кто не захотел.
В общем, борьба за выживание у нас в "политехе" в то время шла по взрослому. Сложность была в том, что программа обучения была рассчитана на лучших студентов, чтобы они были загружены информацией в полную силу, их силу. А это были очень не слабые ребята, не редко медалисты с 1-2 четвёрками в школьном аттестате, или выпускники специальной сороковой школы с физико-математическим уклоном, которые уже в школе прошли многое из того, что нам стали запихивать в институте.
Так что информационная нагрузка на нормальных ребят была не ненормальная, способная довести организм до психосоматического срыва. Поэтому, у некоторых, в тумбочках пахло, как в аптеках.
В моей комнате общежития жил один такой несчастный студент Витя. Он был из области, где то неподалёку, и к нему постоянно приезжала мама с продуктами и лекарствами. Угощала нас всех продуктами, а Витю пичкала лекарствами и какими-то домашними средствами. Плакала над ним, уговаривала, дескать, давай Витя, постарайся. Ты же умный. Ты же сможешь, Витенька.
Тяжело было всё это видеть. Виктор находился в крайнем нервном истощении. Лекарства уже мало ему помогали. Было понятно, что вряд ли он сможет. Но, мы все поддакивали, дескать, да, конечно. Все же могут, и он сможет.
На очередной сессии, второй в его жизни, он получил 2 двойки, и вылетел. Негласно все знали, что 2 двойки и более не пересдаются.
"Если не сведут с ума римляне и греки"
Не скажу, что бы я был «зубрилой». «Зубрила», это такой студент, который впихивает в себя информацию исключительно через задницу, убивая на это занятие всё своё время. Нет, я и спортом занимался. Ну, правда, первые 2 года спорт был обязательным предметом. Я выбрал тогда волейбол, мою любимую игру с детства. У нас во дворе дома, где я вырос, была волейбольная площадка, на которой мы все и взрослые и дети могли играть, когда захотим.
А вот на 3 и 4 курсах, уже совершенно по собственному желанию, занялся боксом. Ну, и конечно же, надо поделится приобретёнными навыками с Валерой.
Занятие боксом у нас в политехе, это по 2 тренировки в неделю. Причём, если первая тренировка уходила на отработку техники: работа на снарядах, работа в паре с отработкой комбинаций, общая физическая нагрузка, то каждая вторая, каждая среда, целиком посвящалась спаррингу.
Наш тренер, мастер спорта СССР садился за специальный столик перед рингом. На столике специальный гонг с молоточком. Участники разбиваются на пары. На ринг вызывается первая пара -наилегчайший вес до 48 кг. Второй паре - приготовиться. Судьёй на ринге назначается кто-то из наиболее опытных боксёров нашей секции.
Звучит гонг и бой начинается. Всё проходит как в реальных соревнованиях. Причиной остановки боя является нокаут. Но, нокауты происходят редко. Чаще случаются нокдауны, которые фиксируются не только по падению, или неуверенным, «пьяным» движениям, но и по глазам. Глаза могут принять выражение, какое бывает у наркомана при передозе.
В этом случае судья на ринге понимает, что одному из участников боя стало нехорошо и прервав бой, начинает отсчитывать 10 секунд. Если боксёр, пропустивший удар, успевает прийти в себя, пока шёл отсчёт 10-ти секунд, то звучит короткая команда «бокс!» и бой продолжается.
Если же через 10 секунд потрясённый боец не восстановился, то второй участник этого боя признаётся победившим нокаутом и бой заканчивается. Далее следует короткий разбор полётов и на ринг вызывается следующая пара, приготовиться следующей.
Появление крови на ком то из бойцов не является причиной остановки боя. Интересно, что самыми «кровавыми» боями были именно бои нашей наилегчайшей пары до 48 кг. Дело в том, что у одного из участников этой пары было какая-то врождённая склонность к кровотечению из носа.
Так что малейший щелчок джебом в нос приводил к обильному кровопусканию, которое сопровождало весь бой. Перчатки его противника тут же перемазывались в крови и дальше, уже от этих перчаток, покрывалась кровью вся форма нашего бойца со слабым носом, но с сильным духом. Так что к концу каждого боя его белая майка становилась майкой в яблоках, а лицо и волосы были обильно покрыты красной массой, как у персонажа из американского фильма ужасов.
Первое время нас это слегка шокировало, но потом все привыкли, включая и самих участников пары. Происходящее стало восприниматься как естественный атрибут тренировки.
Кроме того, у нас в комнате общежития возникла традиция: каждый вечер субботы посвящать отдыху на дискотеке, которая тогда называлась танцами. А поскольку приходить на танцы трезвым считалось неприличным, то каждый викэнд мы скидывались на 40 градусов из расчёта по ½ бутылки на участника.
Кроме меня, в нашей комнате, жили 2 студента первокурсника: Паша, начинающий самбист 95 килограммов «живого веса»,
и Миша, велосипедист перворазрядник, постоянно уезжавший на различные сборы, в этакие велосипедные турне по живописным местам: Кавказа, Крыма и Прибалтики.
Ещё был Саша, парень лет 22, успевший до поступления в институт отслужить в армии и отработать несколько лет «по рабочей сетке», как тогда говорили.
На снимке, с ручкой в руках, запечатлён пятый житель нашей комнаты, третьекурсник Роман. Этот Роман, как и Саша, попал в институт не сразу после школы. Прежде, чем стать студентом "политеха", он многое, чего успел в жизни. Он успел поучиться в Ленинградском Высшем военноморском училище, откуда был отчислен со второго курса. После этого Роман успел отслужить во флоте, и отработать «по рабочей сетке». А ещё Роман писал картины и стихи. Стихи у него получались лучше.
Несколько раз Роман ездил на Украину. На западную Украину, к своему другу по военной мореходке, Владику. Из его рассказов следовало, что западная Украина, именно западная, это, какое - то особое место, место, где живут какие - то особые люди. Нас ни сколько не удивляло подобное отношение к какой - то там западной Украине. В то время любое место и любые люди казались нам особыми.
Воспоминания эти обычно заканчивались мурлыканьем мудрёной снобистской песенки, песенки для избранных:
Мне снятся вишни губ
И стебли белых рук.
Прошло, всё прошло,
Остался только этот сон.
Остался у меня
На память от тебя
Портрет, твой портрет,
Работы Пабло Пикассо…
И в это время все мы, даже Саша, осознавали, что имеем дело со взрослым, опытным мужчиной, мужчиной у которого есть прошлое. В общем, из нас пятерых Роман был самым бывалым, и поэтому чувствовал себя максимально раскованно и непринуждённо.
Как то, вернувшись из родного Чкаловска, он привёз написанную им углем на ватмане картину обнажённой «красавицы», картину с претензиями на эпоху возрождения. Тут же, в его неспокойной голове возникла идея разыграть мизансцену: я вроде как тот художник, который создал этот «шедевр», а он тот случайный романтик, который, увидев картину, смертельно влюбился в изображение.
Позднее об этом была написана песня: Мой друг, художник и поэт...
И вот однажды, во время совместного воскресного ужина с умеренной выпивкой, после которой предполагался традиционный выход на танцы, которые проходили у нас каждую субботу и воскресенье в актовом зале, находившемся в 10 шагах от нашей комнаты, у нас зашёл разговор о Великой Отечественной войне.
Каждый высказывал какую ни будь патриотическую банальность, казавшуюся нам в то время весьма умной и оригинальной мыслью. Все мы были согласны друг с другом, нравились друг другу. За столом царили любовь и уважение. Если и были какие разногласия, то лишь в деталях, без чего не бывает.
И тут, совершенно неожиданно для всех нас в разговор вступил Роман. То есть неожиданностью было не то, что Роман вступил в разговор. Молчаливостью этот Роман не выделялся. Неожиданностью было то, что он сказал, и с каким выражением лица он это сделал.
А сказал он примерно следующее. «Эти тупые упрямые азиаты. Эти татары башкиры, кавказцы и прочие. Они же всё испортили. (Русских он почему то не упомянул, наверное из деликатности). Ведь какая красивая идея была (Вероятно, идея Гитлера о мировом господстве, основанном на праве расового превосходства). Ведь все же цивилизованные народы Европы уже приняли эту идею, в той или иной форме. А эти проклятые азиаты уперлись, как бараны. Сидит такой в окопе с пулемётом, его уже окружили, умный давно бы сдался, а он знает своё, стреляет, да рычит: « не дам, мой земля, не пущу…» И пока его не убьёшь, дальше не пройдёшь. А их, таких, вон сколько было. Такую идею погубили…»
Сначала мне показалось, что он просто шутит. Он вообще любил пошутить, изображая что ни-будь. Были в нём актёрские замашки. Но посмотрев в лицо, я увидел, что в его глазах, сквозь наигранное высокомерие явственно проступает искренняя ненависть. У него был вид человека, который вдруг внезапно вспомнил, как жестоко его ограбили. «Да ведь это же он серьёзно говорит» подумалось с удивлением.
За столом возникло напряжённое молчание. Первым заговорил Паша: «Э-э-э, а у меня… отец на сорокапятке служил. Они её «Прощай родина» называли». «И-и-и у меня отец на фронте служил» вступил в разговор Миша. «Он был связистом, но у него медаль есть…и ранение». Я тоже счёл своим долгом проинформировать собравшихся, что мой отец вернулся с фронта с двумя орденами Славы, с орденом Отечественной войны первой степени, с медалью за победу над Германией, и с тяжёлым ранением. Он потерял левую руку полностью.
Саша, почему то промолчал. Опять воцарилась тишина, напряжённость постепенно начала трансформироваться во враждебность. Вдруг Роман показал пальцем на меня и сказал с улыбкой: «Гляньте, как он смотрит. Просто фашист какой то». Все облегчённо засмеялись, почувствовав, что инцидент переводится в шутку. Мне тоже стало легче.
Значит слово фашист для него всё же ругательство. Ну и ладно. Ну и забыли. В 18 лет не очень хочется лезть в подоплёку событий. Организм инстинктивно старается уходить от Достоевщины. Мы и в самом деле на утро уже забыли о происшедшем. Для нас это была какая-то непонятная нелепость, которые во множестве происходят вокруг человека, когда ему 18 лет.
Но Роман не забыл. Роман испугался. Буквально через неделю, в объёмистом портфеле Романа появилась компактная книжица, размером чуть больше сигаретной пачки. Эта книжечка называлась: «Василий Тёркин» поэма Твардовского. Роман обращался со своей «миниатюрой» так же, как примерные семинаристы обращаются с карманной библией. Во всякую свободную минуту он вынимал эту «библию» из портфеля, зачитывал из неё вслух несколько цитат, и вновь убирал в портфель.
На мои вопросы: «С чего это у него вдруг возникла такая пылкая любовь к поэзии Твардовского?» Роман ничего не отвечал, и только улыбался загадочной улыбкой Джоконды. Нас всех он всё чаще и чаще стал дружески обзывать немцами и фашистами.
Делал он это, иногда используя цитаты из «Тёркина», такие, как «Вероятно эта сволочь для здоровья жрёт чеснок», при виде чеснока, в руках одного из нас. А иногда называл кого ни будь немцем, или фашистом просто так, для смеху, безо всяких цитат.
Вспомнил я об этом случае лишь в начале 90х, когда на нашу землю пришла перестройка и принесла с собой «свободу слова». Что плохого в выражении свобода слова? Ничего. В этом выражении плохого не больше, чем в выражениях: «героям слава», или «каждому своё», или в слове «петух», или в слове «голубой». Тут дело не в том, что эти слова или выражения означают на самом деле, а в том, какой дополнительный смысл привнесён в них.
Дополнительный смысл, привнесённый в выражение «свобода слова» был негативен. Синонимом этому выражению было слово «нецинзурщина», то есть сплошная матерщина в печати, на радио и телевидении, абсолютная безнаказанность любой клеветы на нас, оголтелая пропаганда порока. Говоря современным языком, произошла подмена свободы слова беспределом слова. А беспредел не приемлем ни где.
В СМИ в это время началась латентная героизация фашистов, и откровенная демонизация советских воинов. В народе этот период был определён как «разгул демократии». Вот это всё и напомнило мне о том, «пустяковом» случае из далёкой, студенческой юности.
Но, это я отвлёкся. Сейчас не об этом, а о том, что учёба в горьковском политехническом институте в 1969-1974 годах была сродни борьбе за выживание, не смотря ни на что.
Плюс к вышеперечисленным соблазнам, посещение кинотеатров в то время было всеобщим увлечением, доходящим до фанатизма. Все возрасты были покорны этому увлечению. В кинотеатрах то и дело был аншлаг. В таких случаях, оставалась надежда купить «лишний билетик» у частника. Но это было очень канительным делом, требующим известной терпеливости и нахальства. И при всём этом не было ни одного фильма, прошедшего в г. Горьком, который я бы не посмотрел. Будь это даже самый заурядный, неудачный фильм. Хоть 1 раз, да посмотрю. А, если удачный, то и несколько.
Но и это ещё не всё. Моя проблема была в том, что я очень любил спать по утрам. Из-за этой моей привязанности к утреннему сну я постоянно просыпал утренние пары. Причём, первую пару обязательно, остальные, как получится. Бывали случаи, что преподавателя, читавшего свои лекции только по утрам, получалось узнавать лишь на экзамене. Иногда это даже заканчивалось двойкой, которую, правда, удавалось пересдать.
В общем, по успеваемости я звёзд с неба не хватал, но и в грязь не падал. Был примерно посередине. На распределении полгруппы шло впереди меня, но… пол группы – после. Так что студенческие годы были хоть и не самые тяжёлые в моей жизни, но и не самые весёлые. Бывали и повеселее.
Кстати, кроме перечисленных жильцов нашей комнаты, были ещё трое, которые вылетели в процессе «борьбы за выживание». Первый, это упомянутый выше Витя, у которого здоровье не выдержало напряжения. Произошёл психосоматический срыв.
Был ещё Валера, который прожил с нами полтора года, после чего «вылетел» в армию. Провожали мы его, как на фронт, приехав к нему в его родное Павлово всей комнатой. Отслужив, он вернулся и тут же женился под самый новый год. И опять мы всей комнатой праздновали это его "правильное" решение, задержавшись в Павлово на 3 дня. Женившись, Валера восстановился в "политехе" на заочное отделение, окончил его, и пошёл вверх по карьерной лестнице в родном Павлово.
Был у нас ещё один «вылетевший» в армию товарищ, Толик Анастасиев. Он был из дальней деревни, не глупый, добрый парень. Но вот, что-то, как то не сложилось. Отчислили его с первого курса, после летней сессии. Служить ему досталось на севере Тюменской области.
Будучи, после службы, проездом в Горьком, он заходил к нам, рассказывал о впечатлениях. Что на него произвело самое сильное впечатление в армии, так это ни какая не дедовщина, которая в то время если и была, то в зачаточном состоянии. И, даже не сибирские морозы, которые на севере были особенно ядрёными. Нет, всё это были мелкие неудобства, по сравнению с тем, что оставило в душе нашего бывшего студента неизгладимый след.
Чудовищное, кошмарное впечатление произвел на Толика северосибирский гнус, комары и мошкара. Будучи сам из глухой Горьковской деревни, прожив школьные годы практически в лесу, он таких зловредных крылатых кровопийц, как на севере Тюменской области и представить себе не мог.
Так что классическая арифметика подтверждает моё наблюдение о том, что к диплому, по крайней мере, в нашем электротехническом факультете, приходило меньше половины. В нашем случае из пятерых жителей комнаты, трое «вылетели» и были заменены другими.
Комната у Миши.
Пожалуй, такими годами, которые были повеселее студенческих, были годы, когда я, уже отработав молодым специалистом по распределению, и, по просьбе друзей, вернувшись назад в г. Горький, снимал комнату у Миши.
Миша был простым парнем, выросшем в детдоме. Ему было 28 лет. Он был высок, строен, притом, что весил около 100 кг, обладал слегка цыганской внешностью. Но это его не портило, а скорее наоборот, придавало ему южный колорит, который так притягивает женский пол.
Он был круглым сиротой. Во всём мире у него, с самого рождения, не было ни одного родственника. Довольно неприятная ситуация, если подумать. Ведь ему, с самого раннего детства, даже некого было вспоминать в его детских мечтах о родной душе, которая думает и заботится о нём. Или хотя бы думала, пока была жива. А каждый маленький ребёнок так нуждается в этом.
Воспитатели детского дома прекрасно это понимали. Работа с такими круглыми сиротами с рождения, была построена на внушении им, что о них заботится государство, которое персонифицировалось для детей в основателях этого государства. В случае с Мишей, таким конкретным человеком, основателем государства, которого маленький мальчик Миша должен был воспринять как родного, был В.И. Ленин. С самого раннего детства, Миша знал, что Ленин думал о маленьких детях, таких, как Миша, что Ленин посвятил всю свою жизнь на то, чтобы они все, и он тоже, жили счастливо.
В общем, когда я первый раз зашёл в мишину квартиру, меня поразил портрет В.И.Ленина в траурной рамке с чёрной лентой. Такие портреты в то время вывешивались на похоронах умерших родственников. К счастью, у меня хватило тогда такта, не расспрашивать, что означает этот портрет. Зная, что хозяин из детдома, я сразу понял, в чём тут дело.
Миша занимал квартиру из двух изолированных комнат на 3-м этаже в старинном дореволюционном доме на улице Пожарского, как раз напротив кремля со стороны Зеленского съезда.
Эта квартира досталась ему от бывшей жены, с которой он развёлся. Бывшая жена переехала жить к новому мужу, большому начальнику, который мог позволить себе не думать о жилье.
Мне Миша сдал за 25 рублей в месяц бОльшую комнату, с двумя окнами, а сам остался жить в малой, с одним окном. Через пару месяцев Миша «привёл в дом» новую жену, стройную симпатичную татарочку, которую называл Ритулей.
Ритуля оказалась женщиной с трагической судьбой. У неё был рак крови, и она несколько раз в году делала полное переливание. Сливала всю старую кровь и заливала новую. В общем, жизнь её всё время висела на волоске, который мог оборваться в любой момент. Но, по ней это было незаметно. Вела она себя мужественно. Не унывала, не редко смеялась, старалась нравиться Мише. В общем, жила на полную катушку. Радовалась жизни, как могла. Может, от того, что имела сильный характер, а может потому, что привыкла к обстоятельствам. Как известно, к беде, к опасности, да и к счастью тоже, человек привыкает. Срабатывает защитный механизм организма.
Все окна мишиной квартиры выходили на кремлёвскую стену, до которой было рукой подать. Когда мы, с моими гостями, открывали шампанское, то часто пытались попасть пробкой в эту стену. Правда, всегда безуспешно. Пробки не долетали, падая на Зеленский съезд, который отделял квартиру от кремлёвской стены.
То, что съезд назывался Зеленским, нас не напрягало, и ни на что нам не намекало. Шёл 1978 год и Зеленский на Украине если уже и был, то был ещё шестимесячным младенцем. Да, что там Зеленский, даже война в Афгане не началась. Время было мирное, спокойное, просто нежное какое-то время было.
Но, мы тогда этого не ценили. Считали, что время самое обычное. Как говорил поэт, правда, по другому поводу: «Нам не дано предугадать…». И в самом деле, а вдруг мы и сейчас, в 2022 году тоже живём пока в каком то, просто нежном времени, по сравнению с грядущим. А может, нет. Может, наше время самое обычное по сравнению с будущим.
С тыльной стороны к дому примыкал уютный дворик. Окаймлённый с внешней стороны сарайчиками, дворик представлял собой зелёный оазис, засаженный цветами и укрытый от солнца вековыми деревьями. Население дворика жило как одна семья. Вместе проводили свободное время, забивали козла, ругались или веселились. Все жильцы знали друг о друге абсолютно всё. В общем, это был обычный горьковский дворик семидесятых годов. Когда потом, в 80-х годах, вышел фильм «Покровские ворота», он, прежде всего, напомнил мне именно о жизни в мишиной квартире.
Расположение дворика тоже было крайне удачным. Через калитку, если сразу повернуть на право, то через 50 шагов можно было выйти как раз к Горьковскому Драматическому театру им. М. Горького, с тыльной его стороны. А если, выйдя из калитки пойти прямо, то через те же 50 шагов можно было прийти к ресторану Москва, находящемуся на первом этаже одноимённой гостинице. Эти 2 объекта разделялись сквериком с клумбами и скамейками. В последнее время в скверике появился памятник Добролюбову, грустно и мудро взирающему на происходящее со своего пьедестала.
Я появился в Мишином доме, в самом начале лета 1978 года, и сразу же уехал в восточную Германию - ГДР, чтобы провести там первую половину моего отпуска. Нет, я не был каким-то там «мажором», блатным ребёнком очень высоко поставленных родителей, про которых так любят рассуждать теперь критики советского периода. Дескать, в то время все блага распределялись исключительно среди номенклатуры, и, дескать, она даже была советской буржуазией. Нашлось достаточно простодушных людей, которые поверили в девяностые в эту околесицу.
Теперь-то мы все знаем, что такое буржуазия на самом деле. На каких самолётах она летает, на чём плавает, какую недвижимость и счета имеет.
Так вот, будучи среднестатистическим выпускником горьковского политехнического института, я, тем не менее, почти все свои отпуска, пока был не женат, проводил в поездках за границу. И началось это с самого первого моего отпуска.
Начало трудовой жизни.
По распределению я попал в Тамбовскую область в город Рассказово на «завод НВА» завод низковольтной аппаратуры, или «ламповый завод», как его окрестило местное население. Вообще-то самого завода ещё не было. А было лишь его управление, которое ютилось в общежитии для «химиков», арендуя четверть здания, куда вся заводская администрация и инженерно-технические работники, от директора до вахтёра, ходило с чёрного хода.
Парадным ходом этого здания пользовались те, для кого оно и было построено - «химики»: условно посаженные, или условно освобождённые уголовники. Охрана уголовного контингента общежития состояла из одного милиционера. В то время этого было достаточно, ибо за каждым милиционером стояла сила всего государства СССР, и ни кто из граждан уголовников не пробовал с этой силой бодаться. За нарушение режима, следовало немедленное снятие условности, и наказание становилось безусловным с дальнейшим отбыванием на полноценной зоне.
Нас такое соседство совершенно не беспокоило, ну, если не считать регулярных «ночных концертов», которые эти, крайне нервные обитатели не ленились устраивать с полной отдачей каждую ночь. Визг, рёв и звуки ударов начинали доноситься, сразу-же, как только время переваливало за полночь. В этом было, что-то мистическое.
Меня, как «молодого специалиста» оформили в ОГК в должности инженера-конструктора 3-й категории, на минимальную ставку. Возражать не имело смысла. Что поделаешь, бесплатное дневное образование.… Но, в статусе «молодой специалист» были и свои преимущества. Например, своя ускоренная очередь на получение квартиры, путёвок, и прочих благ.
Первое время мой рабочий кабинет находился рядом с моей спальней. Чтобы оказаться на рабочем месте, достаточно было выйти из комнаты проживания и через соседнюю дверь войти в рабочий кабинет, где стояли мой кульман и рабочий стол.
В ту, до интернетовскую эпоху такая ситуация выглядела крайне сюрреалистической. Обычно, место работы было на значительном расстоянии от места проживания. Некоторые соотечественники, в больших городах, даже тратили часы, чтобы добраться до рабочего места. А тут, надо было просто войти в соседнюю дверь.
Однако уже через полгода построили огромное здание управления завода, в котором даже столовая имела несколько залов, включая большой банкетный, и наша жизнь утратила элементы сюрреализма.
Нашлось в новом здании место и нам, работникам ОГК (отдела главного конструктора).
Свой первый отпуск я провёл в Чехословакии (ЧССР) Чехословацкой Социалистической Республике, куда поехал по путёвке за 50% как "молодой специалист". В нашей группе была доярка, девушка незаметной наружности лет 20-ти из глухой деревни, с характером скромным до застенчивости. Так она вообще получила свою путёвку бесплатно, за трудовые заслуги.
Мы объехали всю страну: всю Чехию, всю Словакию, ознакомились с Моравией.
Жили в роскошных гостиницах. В Праге нас поселили в центре города, в первоклассном высотном отеле. Из фойе (со стеклянными стенами) на верхнем этаже здания открывалась чудесная круговая панорама города. Вид с высоты птичьего полёта. Ночью это выглядело особенно красиво. Просто дух захватывало. Словно вся Прага лежит у тебя под ногами.
И вот, однажды вечером, выхожу я из лифта, и вижу нашу доярку, ту, что приехала в Чехословакию по бесплатной путёвке, всю в слезах, забившуюся вглубь мягкого роскошного кресла в дальнем углу фойе, и горько плачущую. На вопросы "кто её обидел" не отвечает, только переходит из плача в рёв. Проявив терпение, всё же добираюсь до истины. Оказывается, ни кто её не обижал. Это она от одиночества не сдержалась. Дело в том, что в этом огромном чужом городе Праге она почувствовала себя такой маленькой, такой ни кому не нужной, что уже не могла больше скрывать свои чувства. "А в деревне сейчас хорошо, там такая природа, там коровки, там вот сейчас вот как раз дойка..." В общем, и смех и грех.
Но, я уверен, эта поездка нашей доярки за границу останется таки жемчужиной в её жизни, которую она потом будет много раз перебирать в своей памяти, как что-то очень дорогое.
Второе пришествие в город Горький.
Да, это было моё второе пришествие в наш город Горький, произошедшее на исходе 1976 года. Первое случилось в 1969-м, после окончания мной кавалеровской средней школы. В тот раз я появился в небе над г. Горьким в полночь, глядя с небес на ночной Горький через иллюминатор советского авиалайнера ТУ-134.
ТУ-134, этот небесный красавец, гордость аэрофлота шестидесятых годов, принёс меня на своих крыльях прямо с далёкого дальневосточного города Владивостока, расположенного на самом краю СССР, на берегу Тихого океана. Про тот город ещё Ленин утверждал: «Владивосток далеко, но город то это нашенский».
Вскоре я, это безгрешное тогда семнадцатилетнее создание, через месяц ставшее студентом горьковского политехнического института, сошёл с небес на древнюю землю Нижнего Новгорода, в то время города Горького. Так произошло моё первое пришествие на нижегородскую землю.
Второе проходило уже на много проще. Отработав своё по распределению на Тамбовщине, я, по совету и с помощью друзей, вернулся в город Горький, устроившись работать в Горэнерго, и поселившись в общежитии не далеко от Сенной площади.
В первый же свой отпуск я опять отправился за границу. На этот раз в турне по Румынии (СРР) Социалистической Республике Румынии и Болгарии (НРБ) Народной Республике Болгарии. То, как меня провожали в Болгарию незнакомые мне люди, показывает, насколько душа «простого» советского человека отличалась от нынешней, «непростой», несоветской души, которая теперь всё время «себе на уме».
Вообще-то, провожал меня мой новый приятель, сосед по общежитию Боря. Но, поскольку до отправления поезда на Москву оставалось ещё 2 часа, мы с ним решили зайти в ресторан. Конечно-же, не в привокзальный, какие в то время были по всей стране на каждом вокзале, от морского вокзала, до автобусного. Нет, мы решили посидеть в приличном новом ресторане «Антей», который уже четвёртый год располагался на втором этаже углового здания на пл. Революции, не далеко от ж/д вокзала.
Огромный зал был полностью забит народом. В те времена это была естественная картина. Цены в ресторанах были вполне демократичными. На 10 рублей можно было неплохо посидеть вдвоём, заказав бутылку водки, приличное горячее, салат и ещё чёрный кофе на десерт.
Естественно, при таких ценах, главной проблемой становилось не то, как расплатиться, а то, как попасть в этот мир веселья, любви и счастья. Иногда приходилось опускаться до «коррумпирования» вахтёра, показав ему через стеклянную дверь прилипший к ладошке рубль так, чтобы конкуренты не видели. Вахтёр тут же узнавал в тебе того, кто уже заказал столик и уважительно распахивал дверь.
И так, проникнув в это царство Диониса и Бахуса, отыскав свободное место, которое всегда находится даже в самом переполненном зале, мы сделали заказ и не торопясь включились в общую атмосферу праздности.
Из нашего разговора, соседи по столику скоро поняли, что один из нас едет и в Болгарию и в Румынию, а второй ни куда не едет. Не успели мы с Борисом дойти и до половины бутылки, а весь огромный зал уже был в курсе того, что кого-то провожают в гости к болгарам.
Сначала, из за столов послышались выкрики с пожеланиями передать привет нашим болгарским и румынским братьям. Зазвучали тосты за здравие, за дружбу между народами, за мир во всём мире и так далее. А потом и со сцены прозвучал общий наказ лично мне, не посрамить там за границей чести советского человека вообще и горьковчанина в частности. Пришлось мне подняться и выступить с ответной речью, клятвенно заверив, что я скорее помру, чем посрамлю.
Да, конечно, город Горький в то время был закрытым городом. Всё-таки центр оборонной промышленности. Иностранцы у нас воспринимались если и не как марсиане, то, во всяком случае, как диковинка.
И да, конечно, коллектив в зале был заметно подогретым.
Но… при всём при этом здесь явно чувствовалось, что все они, такие разные по биографии, образованию, возрасту характеру и степени опьянения, ранее не знакомые друг с другом советские люди, искренне воспринимали себя одной семьёй: семьёй горьковчан, советской семьёй, да и семьёй всего социалистического лагеря тоже.
Вообще, для русского человека это общинное сознание предопределено всей его тысячелетней историей. Русские люди ни когда не замыкались в западном индивидуализме, в оголтелом национализме. Они всегда, в основной своей массе, выживали сообща, постепенно включая в свою семью соседние народы, делая их родными себе и, становясь от этого лишь сильнее, делились своей силой с этими, ставшими им братскими, народами.
Иногда это спасало некоторые малые народы, такие как Армения или Грузия, от полного физического уничтожения другими соседями, такими как Турция, или Иран, например. Так что советское сознание не было каким-то привнесённым со стороны. Это было своё, историческое, глубинное сознание русского человека, лишь огранённое научной теорией интернационализма и от этого ставшее ещё привлекательнее, ещё логичнее, ещё сильнее.
Интересно, что англосаксонский народ, живущий на североамериканском континенте, уловил эту силу русского, советского народа, выкристаллизовал и впитал её в себе. Теперь он не только отказался у себя от рабства и от расизма, но фактически взял курс на полный, безоговорочный интернационализм. Африканка госсекретарь США Кандализа Райн, негр президент США Барак Обама, невероятно чёрная, как египетская ночь негритянка , являющаяся представителем США в ООН и пр. и пр.
А Голливуд? Во всех фильмах, начиная со второй половины двадцатого века, будь то фильмы о полицейских, о военных, об офисных работниках, или об инопланетянах, везде негры и латиносы трудятся рука об руку с белыми, как одна семья. Ни кто уже и не спрашивает, а откуда вообще взялись негры на американской земле? Как ни кто не спрашивает, а куда девался коренной народ Америки - индейцы?
Ни кто не задумывается, почему англосаксам понадобилось плавать в Африку за первобытными людьми, чтобы сделать из них рабов, когда рядом, на их американской земле жили такие же первобытные люди?
Такие, да не такие. У индейцев была душа другая. Свободолюбивая душа была. Индейцы совершенно не годились в рабы. Любой индеец, ну разве что за малым исключением, предпочитал смерть рабству. Так они все и полегли в итоге. Полегли в результате непримиримой борьбы с оккупантами за свою землю, за свою свободу и независимость.
А вот негры, находясь на той же ступени исторического развития, что и индейцы, не имели ни чего против рабства. Для них собственная жизнь была главной ценностью. Они были готовы на всё, лишь бы сохранить эту главную для них ценность, свою жизнь. Рабство, так рабство. Многим даже нравилась рабская жизнь. А что, гарантированная еда и работа. Не то, что на свободе. Там можно и с голоду помереть.
Когда у нас вышел американский фильм «Унесённые ветром», в нём был интересный эпизод: южане строят баррикады против северян, собирающихся отменить рабство. Так вот, вместе с белыми в лагере южан работают негры, которые вместе со своими хозяевами, белыми южанами, вступили в вооружённую борьбу за сохранение рабства там, где они живут, на юге США.
Вряд ли это надуманный эпизод. Похоже, так оно и было.
В Румынии и Болгарии.
В общем, проводили меня тогда в Болгарию дружно, всем рестораном под старинную русскую песню: «Хороша страна Болгария
А Россия лучше всех»
Путёвка, приобретённая мной опять за полцены, предполагала ознакомительное проживание на курортах Румынии и Болгарии по одной неделе. В Румынии это был курорт «Венус» по-русски Венера, а в Болгарии «Албены», как по-русски, мне неведомо до сих пор. Кроме того, в обеих странах предусматривалось беглое посещение основных городов.
Болгары произвели на меня впечатление своими традиционными плясками на раскалённых докрасна углях, а кроме того тем, что для утверждения чего либо, они отрицательно машут головой, а когда посылают Вас идти куда то прямо, то говорят «идите вправо». Ну а так, люди, как люди. На армян очень похожи. Пока молчат, то и не отличить. Но язык, конечно, радикально славянский.
И все, без исключения, братУшки. Причём искренние. Узнав, что мы русские, постоянно старались сделать нам добро. Безо всякой выгоды. Ни кто их не заставлял. Вот, только с властью им всё время не везло. И тогда, и теперь. Всё время им антирусская власть доставалась, почему то. Как так получалось? Ума не приложу.
Ещё меня поразило то, как сильно вкусы зависят от границы. Пока жили в Румынии, нас всё время кормили недосолённой пищей, но, как только пересекли границу и оказались в Болгарии, пища сразу стала заметно пересолёной. Так уж получилось, что эти 2 страны оказались носителями двух крайностей кулинарии, с нашей, советской точки зрения. Причём болгарская крайность, в отличие от румынской, была фатальной, непоправимой. Так нам и пришлось, есть пересолёную пищу в Болгарии всю дорогу.
Обратный путь мы проделали по воздуху, вылетев из болгарского города Варны и приземлившись в Москве. Варна, это второй по величине город Болгарии. У нас в Союзе абсолютно все знали об этом городе, благодаря болгарскому сухому вину с одноимённым названием. При-том, что это было не элитарное не дорогое вино, оно было очень вкусным и полюбилось широким народным массами в Советском Союзе. Не было в нём ни приторной слащавости, как в Портвейне, Вермуте, или Агдаме, ни нахальной кислоты, как в Рислинге. Всего в нём было в меру. А лёгкая горчинка придавала вкусу ощущение благородного изысканного напитка. Продавалось оно в высоких узких бутылках по 0.7 литра. Привлекало к себе, даже издалека, красивой этикеткой с надписью «Варна», и приятного вида золотистой прозрачной жидкостью внутри.
В Восточной Германии.
И так, сняв комнату у Миши, я, прожив там дней десять, вновь отправился «за границу», в очередную туристическую поездку. На этот раз, в Восточную Германию (ГДР) Германскую Демократическую Республику. Только теперь, путёвка обошлась мне уже не в 50,% а в 30% от цены. За остальное заплатил профсоюз. Это ещё раз подтвердило мне верность знаменитой ленинской фразы: «Профсоюзы-школа коммунизма».
Путёвка предполагала знакомство с основными городами и историческими местами восточной Германии, такими, как Берлин, Веймар, Потсдам, высокогорный спортивно-туристический лагерь Оберхоф, или лагерь смерти Бухенвальден, например.
Сразу же, по прибытии в Германию, ещё на границе нас встретил двадцативосьмилетний немец по имени Гюнтер. Оказалось, что это наш «проводник» по стране. Этакая «нянька», которую всегда прикрепляли к группам иностранных туристов в социалистическом лагере в то время. Этот Гюнтер отвечал за всё и каждого в нашей группе. Человек он оказался доброжелательный, даже заботливый, но, в то же время твёрдый и по-немецки педантичный в хорошем смысле.
Нашим языком он владел очень свободно, но при этом постоянно, с истинно немецкой щепетильностью старался при любой возможности пополнить свой словарный запас, записывая все новые, услышанные от нас слова, в свою записную книжечку. Так, например, от меня он дотошно пытался добиться, что значит случайно сказанное мною слово «перекусить» и чем оно отличается от слова «перекусать».
Вообще, сейчас, во времена разгула бандеровщины на Украине и русофобии в западном англосаксонском мире, уже трудно поверить, но тогда, в семидесятые, на русском языке говорила вся восточная Европа, все страны Варшавского договора, страны СЭВ. Русский язык был для них языком межнационального общения.
Я убеждался в этом всякий раз, оказавшись за границей в какой ни-будь стране этой восточной Европы. Так в Чехословакии например, и в Чешской республике и в Словацкой, и в Моравии были свои национальные языки. Однако я везде мог найти себе собеседника на русском, который хоть и на ломанном русском, но обстоятельно объяснит мне дорогу с радостью от того, что ему выпал случай потренировать свой русский на носителе языка. Обязательно постарается задержать Вас и завязать беседу, о чём ни-будь, с русским на русском.
То же я наблюдал и в Румынии, и в Болгарии, и вот, в Германии тоже. Важность русского языка, его величие, полезность тогда были очевидны для всех в мире вообще, и в Восточное Европе особенно.
Первым городом, в котором мы обосновались в ГДР, был восточный Берлин.
У них как раз был какой-то свой праздник, и мы всей группой прибыли в Трептов-парк, центральное место отдыха. Именно там установлен известный монумент советскому солдату с мечом в руке и ребёнком на руках. Кстати, он и сейчас там стоит, ни куда не ушёл, не смотря на звериную русофобию по всей, освобождённой нами от нацизма Европе. То, что немцы не стали воевать с памятниками, что даже в отреставрированном рейхстаге оставили всё-таки часть стены такой, какой она была в 1945-м, с автографами и надписями советских воинов, это вызывает уважение, не смотря ни на что. Видимо, воевать с памятниками, переписывать историю они посчитали недостойным делом. По крайней мере, пока так.
А вот в Трептов-парке тогда, в 1978 году, идиллию праздника неожиданно нарушил звук мотора, донёсшийся с небес.
Оказалось, что в это «сакральное» место с советским монументом воину освободителю, неожиданно прилетел немецко-фашистский самолёт-разведчик. Пресловутая «рама» с характерными крестами на крыльях. Покружила эта рама, покружила над нами, собравшимися в парке, да и улетела восвояси, в Западный Берлин.
Но, по мнению ветеранов ВОВ, которые присутствовали в нашей группе, такое безобразие со стороны запада было просто невиданным кощунством. Да и всем нам, советским людям, более молодому поколению, тогда, в 1978 году, это явление призрака из мира фашистской Германии, тоже показалось невероятным нахальством.
В Берлине мы провели три дня. Побродили по улицам среди нарда,
посидели в кафэшках вместе с местными. Понаблюдали за ними в их естественной среде обитания. Узнали их манеры поведения, чем они питаются, чем дышат. Последнее поразило нас всех без исключения. Степень задымлённости немецких кафэшек, была ужасающей. Притом, что посетители приходили с детьми, нередко даже грудного возраста в колясках.
И вот, сидят за столиком такие супруги, молодые немцы, рядом стоит коляска с их младенцем, и оба родителя смолят сигарету за сигаретой. Другие столики от них не отстают. Вся комната в дыму, как русская баня по чёрному.
В наши туристические группы входили тогда все слои общества: как инженеры и учёные, так и слесари, токари, сантехники, колхозники и т.д. Они, в отличие от нас, от интеллигенции, осознававшей, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят, не могли сдержать возмущения увиденным. Происходящее действовало на них, как трение металлом по стеклу. Их просто корёжило от этого, от сострадания к несчастным немецким младенцам, обречённым с рождения вдыхать никотин в полной мере полной грудью.
«Да что же Вы делаете то?» обращался к такой, яростно курящей паре, какой ни-будь наш неравнодушный турист, прибывший из колхоза, или от токарного станка на заводе, в эту немецкую кафешку. «Вы что же это своему родному дитю - младенцу, тут газовую камеру устраиваете? Вы же так его угробите, ради своей прихоти!». И дальше шла целая лекция о вреде курения и опасности никотина для ребёнка.
Немцы, если и понимали, о чём им толкует этот странный, возбуждённый русский, то не принимали этого. Дескать, а что тут такого? Ведь все же у нас так делают.
Но, при этом, улицы у них везде были чистенькие. Дома и домики ухоженные, прибранные. Все наши отмечали чистоту улиц, своеобразную архитектуру не только крупных зданий, но и маленьких домиков. Крыши, покрытые специальной черепицей, выглядели очень мило. Каждое строение, от большого здания до маленького домика были сделаны с любовью.
Меня лично, очень удивило тогда это странное несоответствие формы и содержания, очевидное для нас и неосознаваемое самими немцами. Возможно, в этом проявлялись зачатки того, что в наши дни пришло весомо, грубо, зримо на всю западную землю. Я имею в виду извращенцев, ласково называемых ЛГБТ. Но тогда ни кто не мог и помыслить ни о чём подобном.
Из Берлина мы перебрались в Веймар город Гётэ и Шиллера. Эти два поэта были друзьями всё время, пока были живы.
Посетили дом музей Гёте, который был не только поэтом, но и философом мыслителем, и крупным государственным деятелем.
В общем, немцы ими, Гёте с Шиллером, очень гордятся. Ну и пусть гордятся. Лишь бы не гитлером с гиммлером гордились, не к ночи будь помянуты.
Конечно же, мы не могли обойти стороной, и не посетить то, что оставили после себя эти, вышеупомянутые, и им подобные выродки рода немецкого. Я имею ввиду гитлера с гиммлером.
Посетили мы лагерь Бухенвальден.
Железные, решетчатые ворота, ведущих в этот лагерь, "украшает" надпись "Каждому своё". Сама по себе, эта фраза всего лишь провозглашает классический принцип справедливости, сформулированный ещё Платоном в античной Греции.
Вся загвоздка в том, кто и по какому поводу употребил эту разумную формулировку. А повод был безумный. Классическую фразу употребили по опводу физического уничтожения целых народов. Употребили нацисты, употребили с цинизмом, с наглым издевательством над всякой справедливостью.
Внутри этого лагеря, ставшего единым комплексом памяти злодеяний нацизма, находятся отдельные монументы, посвященные тем народам, которые уничтожались в этом лагере. Есть там и монумент советскому народу.
И звучит вот эта песня: Бухенвальдский набат.
В Потсдаме.
Потом судьба забросила нас в Потсдам. Живописное, историческое место.
Место замечательное, просто курорт, и в то же время музей. Хотелось задержаться подольше, но… нас уже ждал другой курорт, спортивно-туристический лагерь Оберхоф. Мы не могли выбиться из графика. Немецкая пунктуальность Гюнтера не могла такое даже представит, не то, что допустить.
Оберхоф.
Оберхоф был международным центром зимнего спорта. Находился он среди заснеженных гор и был переполнен санными и бобслейными трассами. Там не редко проходили зимние международные соревнования, в том числе и олимпийские игры.
Соответственно, всюду было полно роскошных отелей, отельчиков и домиков, выполненных в декоративном, каком-то сказочно-романтическом стиле. В одном из таких сказочных домиков нас и поселили.
В отеле жили туристические группы со всего мира, но, неуклонно соблюдалось одно правило: всё время должна присутствовать группа из СССР. Когда мы вселились, как раз уезжала предыдущая советская группа.
Кроме того, в этих местах существовала давняя традиция: каждая прибывшая и каждая отъезжающая группа обязательно дают общий банкет. А поскольку всегда кто то или приезжал, или отъезжал, то банкет в этих местах проходил каждый вечер. Шёл этакий «вечный пир» Оберхоф.
Очень скоро мне такая жизнь приелась. Да и не только мне. Некоторые наши ребята с простодушной прямотой начали жаловаться Гюнтеру на безысходность ситуации. Спрашивали совета, дескать, как быть? Что мне делать? Гюнтер неизменно отвечал: «Дринк». Да не могу я дринк больше, не могу! Тошно мне! Скучно. Протестовал наш турист. Как быть? Что делать? «Дринк!» Невозмутимо отвечал Гюнтер.
Выход из монотонности бытия нашёлся сам. В нашем отеле поселилась большая группа студентов их Африки, которая училась в ГДР и остановилась в Оберхофе на каникулах. Я горд тем, что именно мне первому пришла в голову мысль вызвать на соревнование по волейболу эту группу, которую мы условно стали называть «сборная команда Африки», не смотря на то, что среди них затесался один японец. Но, японец этот был очень маленький, и мы решили, что им можно пренебречь. Сборная Горьковской области, против сборной Африки, и точка.
Гюнтер тут же с энтузиазмом поддержал нашу идею, и организовал профессиональное судейство, а сам взялся вести протокол игры, по всем правилам.
Первая же подача раскрыла тайну команды нашего противника.
Оказалось, что ни кто из них совершенно не умеет играть в эту игру. На что они рассчитывали? Скорее всего, на то, что и мы такие же, как они. Но мы были не такие. Мы были другие. Мы были Горьковские. Мы разгромили «сборную Африки» с сухим счётом. Играли красиво.
А вечером опять банкет. Опять кого-то провожаем. Я оказался за одним столиком с тем японцем, которого днём обыграл. Он что-то знает по-русски. Пытаюсь объяснить ему, что мы соседи. Я ведь родился и окончил школу в Приморском крае. Объясняю японцу, что мы оба приехали сюда с берегов одного и того же моря: «японского» моря. Он не понимает. Тогда я беру салфетку, и рисую на ней фрагмент карты: вот Дальний Восток, вот Тихий океан, вот Японские острова, вот Японское море, а вот Приморский край, часть СССР. Отмечаю в Приморском крае города: Вот Владивосток, Находка, Уссурийск. А вот здесь Кавалерово. Там я родился и окончил школу. Понятно? А где ты жил в своей Японии, спрашиваю собеседника и пододвигаю ему салфетку, чтобы он обозначил место, откуда он. Японец берёт в руки салфетку со схемой, улыбается невероятно дружелюбно: «Осеня холёсё, осеня холёсё», сворачивает салфетку и, кланяясь, старается положить себе в карман.
И тут с меня мгновенно слетел весь хмель. Японамать! пронеслось в голове. Я отчётливо понял, что происходящее сулит мне не больше, не меньше, как статью за измену родине. Я ведь только что передал японцу схему наших с ним сопредельных территорий и что-то указал на ней.
На салфетке нарисована восточная часть СССР, граничащая с капиталистической Японией, с которой у нас даже мирный договор ещё не заключён. Что я отмечал, что указывал там? Интересный вопрос.
Если этот любезный японец обратится с моей схемой к нашему старшему группы за какими ни-будь разъяснениями, то в таком положении уже сам Штирлиц не сможет «отвертеться», не то, что я, полный делетант в шпионских вопросах.
Бывают ситуации в жизни, когда время останавливается и мгновения, доли секунды, тянутся мучительно и долго, как минуты. Есть такая песня в фильме всё о том же Штирлице: «Не думай о секундах свысока». В общем, в следующий миг я уже дружески вырвал салфетку у любезного японца, будто бы для каких-то дополнительных пояснений по поводу схемы, пририсовал к ней ещё что то и затем совершенно естественно сунул салфетку уже в свой карман. Японец и все, кто сидел за столом, восприняли это нормально, дескать, ну, у русских так принято.
Возвращение домой.
Вернулся я из Германии в город Горький с подарками для друзей и родных. Женатому Ромке я привёз палас, двухметровый рулон, с которым намучался в дороге.
Хозяину квартиры Мише, по его заказу, особую немецкую финку «козью ножку». Красиво выполненное, тонкое длинное лезвие было закреплено на рукоятке, сделанной из козьей ножки, покрытой шерстью и оканчивающейся копытцем. Получилось красиво, оригинально и очень удобно одновременно. Нож был помещён в кожаные ножны, гармонирующие с рукояткой. Миша был в восторге. Казалось, он всю жизнь мечтал о таком «сокровище».
Финку он положил в специальном месте, о котором известил меня, чтобы я всегда мог взять это чудо холодного оружия и похвастаться им перед своими друзьями. В этом проявилось детдомовское воспитание человека. Он ни когда не отделял себя от других людей.
Вообще, в то врем в 1978 году, у нас в союзе было очень строго с ножами и финками. Если у задержанного милицией, или дружинниками, которыми были тогда все трудящиеся, проводился личный досмотр и в карманах обнаруживали хотя бы перочинный ножичек, это могли признать ношением холодного оружия и дать уголовное наказание. А тут целая финка. Поэтому она просто лежала дома.
Брату Андрею я привёз немецкий чайный сервИз. В наших магазинах такой можно было купить разве что в «Берёзке», но для этого нужны были специальные сертификаты, которые получали те, кто выезжал поработать за границей. СервИз я отправил брату по почте в Приморский край.
А вот мой постоянный приятель Толик, с которым мы проводили бОльшую часть свободного времени, проявил удивительную скромность. На вопрос, что ему привести из Германии, ответил с достоинством: «Да, ни чего не надо. Ну, привези бутылку коньяка, покрепче».
Фото. Толик на пл. Минина. Он окончил институт водного транспорта и был инженером по судовому оборудованию.
Бутылку коньяка я ему привёз, литровую бутылку, которую мы с ним тут же, при встрече в моей комнате и выпили. После этого, нас естественно «потянуло на подвиги», как тогда говорили. Время было самое подходящее: где то около семи вечера. Суббота. Август. Работают все танцплощадки Советского Союза.
Мы выбрали ближайшую, во дворе «Дома офицеров». Триста шагов хода. У Толика как раз был период усиленного поиска. Он искал себе вторую половину. Ему срочно понадобилось жениться. Точнее, понадобилось его маме, с которой он жил вдвоём, в однокомнатной квартире.
А чтобы и Толику стало понятно, что так дальше жить нельзя, она применила свои, материнские методы убеждения: перестала готовить ему еду и стирать его одежду. Через месяц новой жизни, мой приятель был абсолютно убеждён, что ему пора жениться, и пустился в срочные поиски. Искал он методом тыка. Методом проб и ошибок.
Критерии его поиска остались для меня загадкой. Он мог подойти и к откровенно красивым девчатам, и к таким, которых можно пожелать только своим врагам. У него был какой то свой эталон красоты. Впрочем, это нормально. Красота, понятие относительное, и меняется в зависимости от эпохи, расы, сословия, конкретного индивидуума и от степени опьянения. А мы тогда находились в очень высокой степени. Почти литр немецкого коньяка на двоих, это Вам не шухры мухры.
В общем, то, что Толика опять потянуло не туда, я понял сразу, не смотря ни на что. Но, сопротивлялся слабо. В конце концов, ради друга можно и потерпеть.
Фаворитками Толика на этот раз оказались две провинциалки, сиротливо прижимавшиеся в вековому дубу, величаво и мощно возвышавшемуся над всеми, в дальней стороне площадки.
Две девушки, лет двадцати двух - двадцати пяти стояли, взявши друг друга под руку, с каким-то безнадёжным выражением лиц. Та, что чуть постарше, ещё как то умудрялась сохранять на лице выражение, отдалённо напоминающее об интеллекте.
Однако та, что помладше, была совсем безнадёжной. Если коротко, то это было какое-то огородное пугало, которое покинуло свой пост по охране посевов и пришло корявой походкой на танцы, поражая присутствующих угловатостью и нелепостью движений.
Потом я узнал, что примерно так оно и было на самом деле. Оказывается, она приехала из глухой белорусской деревни, которая называется «Огородники». Вот и не верь тут в предзнаменования. Впрочем, район, из которого приехало в Горький это чудо природы, тоже назывался подходяще: «Дятловский район». Ну, просто и смех, и грех.
И ведь как то углядел-же, мой друг Толик своим зорким, пытливым взглядом там, в тени развесистых ветвей дуба, этих двух «мотыльков», этих двух «бабочек капустниц», слетевшихся к Дому Офицеров аж из микрорайона «Мещерское Озеро». Эх, Толик, Толик.
Оказалось, что незнакомок зовут совершенно одинаково, Людмилами. Пришлось обозначить их для себя как Людмила первая, что постарше, и Людмила вторая. Толик тут же пригласил их обеих к нам в гости, в мою комнату, соблазнив остатками недопитого немецкого коньяка, привезённого из Германии.
Выяснилось, что он предпочитает Людмилу постарше. Мне было всё равно. На мой взгляд, там не было принципиальной разницы. С моей стороны всё это было лишь жертвой другу, оказавшемуся в сложной жизненной ситуации.
Оставшуюся бутылку мы, вчетвером, осушили мгновенно. После этого в полную силу встал вопрос: «Где проводить ночь?». И тут от Людмил поступило неожиданное предложение. Оказывается, они живут на Мещере в одном доме и в одном подъезде, только в разных квартирах. Но, у каждой отдельная комната.
Это обстоятельство показалось нам удачным. Мы двинулись на Мещеру к новым подругам, где и провели ночь до утра. Толик со старшей Людмилой оказались этажом выше той комнаты, где жила Людмила вторая, которой достался я.
Этой ночью я ещё раз подтвердил для себя справедливость древней народной мудрости: «Не бывает некрасивых женщин. Бывает мало водки». (Ну, или коньяка). А коньяка в ту ночь на мою долю выпало не мало. В самый раз выпало, учитывая сложность момента.
Шёл 1978 год. И, как говаривал о себе Фальстаф, герой не нашего времени: «Тогда я был молод и красив. Теперь, только красив». Конечно, до Фальстафа мне было далеко, но, если честно, многие красавицы тех лет, что пооткровеннее и пораскованнее, взглянув на меня, даже начинали облизываться.
«А поутру они проснулись».
С утра, проснувшись протрезвевшим, я ощутил лишь одно желание, поскорее убраться отсюда, ни когда не возвращаться сюда и не вспоминать об этом месте. Какое-то необъяснимое чувство охватило подсознание. У меня возникло гадливое ощущение того, что этой ночью я занимался скотоложеством.
И, что интересно, в этой "партнёрше", если рассматривать её в статике, не было ни чего отталкивающего. Не было в ней каких либо уродливых черт, не было диспропорций организма, косоглазия, кожа не была побита оспой, лицо не было рябым, тело не было парализованным болезнью, части тела были пропорциональны.
Но, это если рассматривать в статике. В динамике же, картина менялась кардинально. Образ недурной горьковчанки улетучивался, и вместо него возникал образ говорящего животного, реагирующего на происходящее примерно так, как реагировала бы собачка, или кошка, умей они говорить.
Плюс к тому, манера двигаться у партнёрши была не только не женственная, но с какими-то невиданными, омерзительными, невероятными ужимками. Видимо, в Огородниках такие телодвижения считались обвораживающими. Позднее, я увидел нечто подобное в фильме «Кин-Цза-Цза». Там местные «писаные красавицы» «очаровывают» главных героев похожими выходками.
Жалко было смотреть на это ходячее несчастье. В то время я и представить не мог, какое это опасное чувство, чувство жалости. А чувство это весьма опасное, на самом деле. Оно может сыграть с человеком очень злую шутку.
Между прочим, в отечественную войну немецкие нацисты довольно успешно играли на чувстве жалости наших бойцов. Знали, что оно органично присуще самой природе русского человека. Провоцировали наших воинов на безрассудные поступки своими жалостливыми стонами, причитаниями, мольбами о помощи.
Жизнь на Пожарского.
Жизнь моя на этой улице, улице князя Пожарского, складывалась крайне счастливо. Это была примерно та же жизнь, что в студенческие годы, только без борьбы за выживание. Понятно, что совсем без борьбы невозможно, да и не нужно. Жизнь, идущая совсем без борьбы, становится либо тошнотворной, либо очень короткой. Самый яркий пример тому жизнь И.И. Обломов, описанная русским классиком Гончаровым.
Конечно, всё должно быть в меру. В том числе и счастье тоже кстати. Природа это поняла на много раньше нас и установила защитный механизм от счастья. Дело в том, что счастье, как любое другое сильное чувство, такое, как боль, например, действует на организм, на его нервную систему, убийственно.
Поэтому, не может быть долгого счастья. Могут быть лишь его моменты. Так бывает медовый месяц, но не бывает медового года, или медового десятилетия.
В те давние времена, когда я счастливо жил на улице известного князя, погоня за счастьем была национальной забавой всех советских людей. Каждый хотел быть счастливым. Но, каждый понимал это по своему. Надо признать, что и у классиков тоже не было единодушия в этом вопросе. «Человек создан для счастья, как птица для полёта» М. Горький. «Счастье в борьбе» К. Маркс «На свете счастья нет, но есть покой и воля» А.С. Пушкин и так далее.
Что до меня, то я тогда не задумывался над этим вопросом. Я просто радовался жизни и тем был счастлив.
В те дни судьба сводила меня со многими красавицами, оставшимися в душе навсегда. К сожалению, лишь не многие из них остались на фото. Но, некоторые всё таки прошли сквозь время не смотря ни на что.
Вот москвичка Нина. Прелесть, что за человек. «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли" говаривал Чехов. Это потому он так говаривал, что не видел Нину. Повстречай он её, наверняка добавил бы ещё одну компоненту. Обязательно сказал бы "и тело".
Нина была студенткой московского медицинского института, закончившая четвёртый курс. В Горький она приехала на первенство по баскетболу. Умна, остроумна, обаятельна и привлекательна до невозможности. Это про таких как Нина говорили в наше время: "гармонично развитая личность".
Почему же мы расстались? Что не срослось? Просто мы были молоды и очень любили свободу. Потом это прошло, но, потом.
А вот Танечка. С ней нам тоже удалось прошагать в день сегодняшний без потерь. Уличный фотограф, коими в то время были полны все центральные улицы города, вырвал нас из потока времени. «Остановись мгновенье, ты прекрасно» сказал он нам этим снимком.
Да, конечно. Начни мы позировать, получилось бы более приглажено, более художественно. Но пропала бы правда жизни, пропало бы чувство реальности. Так что спасибо этому случайному «вестнику вечности» с фотоаппаратом.
Эх, Таня, Танечка, Танюша… Иногда, Татьяна Викторовна. Танечка была воплощением женственности, красоты и совершенства. Безукоризненностью форм и белизной кожи она напоминала мне мраморную Афродиту, древнегреческую богиню, рождённую морской пеной.
Мягкий, ровный характер гармонировал с физическим совершенством. И отношения у нас тоже были ровными спокойными. Мы не куда не торопились. Нас обоих всё устраивало. Возможно, из этого со временем, что ни-будь и выросло бы, если бы,… Если бы не последующие события.
Штаб-квартира всех друзей и знакомых.
В общем, жизнь мою на улице Пожарского назвать скучной, монотонной было нельзя. Как то автоматически, сама собой, моя комната превратилась в «штаб-квартиру» для друзей, знакомых и родственников. Значительную роль в этом сыграло её расположение в самом центре города. Достаточно вспомнить, что пробки от шампанского, открываемого в моей комнате, едва, едва не долетали до Кремля. Центральнее было некуда. Разве что, если бы, я поселился бы жить, в самом Кремле. Но, это уже сюр, фантастика. Так не бывает.
В результате, все праздники, дни рождения и памятные даты проходили в то время через мою комнату на Пожарского. Интересно, что иногда я был последним, кто узнавал о предстоящем торжестве. Так, вернувшись в пятницу с работы и открыв дверь в свою комнату, я легко мог обнаружить сюрприз: накрытый стол, за столом несколько пар гостей, «недовольных» тем, что хозяина всё ещё нет среди них за столом. Дескать, и где же это его носит, до сих пор?
Как говорили в то время: «Пустячок, а приятно».
Случалось, что и отец заезжал ко мне погостить. Заезжал проездом, возвращаясь из министерства в Москве, куда он летал из Приморского края каждых 3 месяца для согласования квартального плана. Согласовывать планы, квартальные, или годовые, спускаемые (районо образующему предприятию) комбинату ХГОК из Москвы, была его святая обязанность, как главного экономиста, зама директора по экономике. Проживал он всякий раз в гостинице Россия, тоже рядом с Кремлём, кстати, только с московским Кремлём.
Горький он уже знал ещё по тем временам, когда я был здесь студентом. Даже помнил, в каком ресторане, какая кухня. Вообще, ходить с отцом по ресторанам я начал с двухлетнего возраста.
Прекрасно помню, как однажды, в ресторане на морском вокзале Владивостока мне стало скучно, я пошёл погулять и заблудился между огромными столами, за которыми сидели «великаны». За прозрачными стеклянными стенами я видел морскую бухту «Золотой Рог», с множеством стоящих на рейде океанских судов. Был вечер, и вся бухта светилась разноцветными огнями.
Всё это было очень красиво, но мне стало страшно. Не умея ещё говорить и не зная своей фамилии, я как то совсем без слов, но по взрослому, глубоко, с ужасом осознал весь трагизм своего положения. Понял, что если на меня и обратят внимание, если даже захотят помочь, я ведь не смогу ни кому объяснить, кто я такой. Тогда мне стало ясно, что я пропал.
Но, тут вдруг увидел отца, который шёл ко мне, и ощутил огромное счастье, счастье человека, спасённого от гибели.
Попутно о педагогике.
Потом, став взрослее, я понял, что это моё путешествие было мудрым педагогическим ходом отца. Он просто дал мне почувствовать и свободу и ответственность. И, что очень важно, ни разу, с самого рождения, он не поднял на меня руку.
Видимо, это у него наследственное. В его отце, Михаиле Андреевиче тоже чувствовалась эта врождённая интеллигентность. Неприятие давления на психику ребёнка. Неприятие физического наказания детей. Умение обойтись другими, более гуманными, более разумными и, кстати, более эффективными средствами.
Почему, более эффективными? Потому, что в результате такого подхода к ребёнку, родитель получал уважение и любовь своих детей. А что он получил бы в результате немудрёного силового подхода?
Мне много раз приходилось видеть какого ни-будь родителя, принародно шлёпающего своего малолетнего ребёнка в состоянии истерии. Причём, в истерике, как правило, были оба: и родитель и ребёнок. Оба уже не контролировали себя. Начиналась «цепная реакция». Чем больше ударов доставалось ребёнку, тем сильнее он кричал и не слушался. От этого ещё больше сходил с ума родитель и старался побольнее стукнуть ребёнка, который, в результате, начинал кричать ещё громче, падал на пол и стучал по нему всеми конечностями. Так продолжалось до полного изнеможения обоих участников конфликта.
Во что это обычно перерастает, когда дети взрослеют и сравниваются в физических возможностях с родителями? В семейные рукопашные схватки матери с дочерью, или отца с сыном. А в крайних случаях, это даже заканчивается убийствами.
Мои отношения с аэрофлотом.
Если ходить по ресторанам я начал с двухлетнего возраста, а может и раньше, только не помню, то летать на лайнерах аэрофлота мне впервые довелось в девять лет, в 1961 году.
В то время, в 1961-м году, у нас было три вида таких авиалайнеров: турбореактивный ТУ-104 и турбовинтовые ТУ-114 и ИЛ-18. Выбирать на каком самолёте лететь нам не приходилось. Приходилось лететь, на том, какой дадут. Нам достался не самый большой, ИЛ-18. Я даже огорчился, хотел на самом большом, на ТУ-114.
Но отец меня успокоил, объяснил, что даже глава государства, Никита Сергеевич, предпочитает летать на ИЛ-18. Потому, что он самый надёжный по конструкции. Вроде как, даже может спланировать, если откажут все двигатели. Ну, это такие разговоры ходили в народе в то время. Однако, в дальнейшем жизнь показала, что так оно и было на самом деле.
В тот год наша семья отправилась на Чёрное море, собираясь оставить двухлетнего Андрея, младшего братишку, у родителей отца в Красноярском крае. Но, не смогли оставить его, такого маленького, и остались сами. Так и закончилось тогда наше путешествие в Красноярском крае, в городе Минусинске, у многочисленных родственников отца.
Два отпускника едут в Сочи.
А на Чёрное море мы полетели вдвоём с отцом через 3 года в 1964-м. Мне тогда было уже 12 лет. Но, прежде мы опять «приземлились» у его родителей и родственников в Минусинске, прожив там 10 дней.
Минусинск довольно большой город на юге Сибири. По сибирским меркам, там просто райский климат. Декабристов, за хорошее поведение, переводили именно в минусинский уезд в качестве поощрения.
Однако добираться в это "райское место" нам приходилось «на перекладных». От Красноярска до Абакана, столицы Хакасии, пришлось лететь на двухмоторном ИЛ-14, внешне напоминавшем те самолёты, что летали ещё в 30-х годах. Позднее ИЛ-14 заменили на ЯК-40 и АН-24. А дальше, от Абакана до Минусинска на такси. Часа 2 мчимся среди бескрайних равнин, засаженных пшеницей и другими злаковыми.
Всю дорогу, пока мы ехали на такси, нас приветствовали суслики. Они выскакивали из своих норок, выстраивались в ряд, встав на задние лапки, и стояли так, как маленькие солдатики, «по стойке смирно», не шелохнувшись. Глазки у всех, не мигая, были устремлены на нас. Их головки медленно поворачивались вслед за нами. После того, как мы удалялись, у зверьков как будто срабатывала команда «отбой» и они ныряли назад в свои норки.
Ближайшим соседом родителей отца был муж старшей его сестры, Харлашин Геннадий Кузьмич (дядя Гена). Дядя Гена был на 4 года старше отца и успел хлебнуть фронтового лиха в полной мере. Он испытал всю горечь поражения, побывал штрафником, искупил кровью и дожил до победы.
При этом он был весельчак, балагур, пробивной и очень бывалый мужчина-фронтовик. Работал дядя Гена таксистом. Сколько я помню, он всегда водил легковушку с шашечками, и всё время это была Волга.
Совсем не то, что дядя Паша, младший брат отца, который всегда ездил на громадных грузовиках с прицепом. То это был лесовоз с прицепом и с колёсами выше моего роста, то бензовоз, и тоже, обязательно, с прицепом.
За долгие годы работы таксистом, дядя Гена объехал пол-Сибири. Повсюду у него было множество друзей и знакомых. Имея весёлый характер и легкомысленный нрав, дядя Гена не мог проехать мимо, если вдруг видел за окном что ни-будь интересное. Это, например, могло быть какое-нибудь поле, на котором стояли в эротичной позе, подоткнув юбки, молодые, стройные колхозницы.
Тогда, остановив свою белую волгу, и приняв начальственный вид, он выходил из машины и размашисто жестикулируя произносил громкую речь, посвящённую неутомимым труженицам полей и прославляющую героический труд работниц сельского хозяйства. Те, не сразу понимали, в чём дело. Разобравшись, начинали грозить ему: кто серпом, кто кулаком, а кто просто жестами.
Удовлетворившись «успехом у народа» дядя Гена с достоинством отвешивал лёгкий поклон, делал жест рукой, как бы говоря: «Не надо оваций. Работайте, товарищи. Работайте» Садился в машину и ехал дальше.
Как ближайший сосед, дядя Гена первым узнавал о нашем прибытии и сообщая всей родне радостную весть, бросал кличь: «Гуляем, братва! Иван с севера приехал! Мешок денег привёз!».
И гуляние начиналось. Во дворе, в тенёчке, устанавливалась привезённая из ближайшей кафешки бочка с пивом, оборудованная специальным краном, к которому подключался автомобильный насос. И, пивной павильон готов.
В погреб загружалось 3 ящика водки + вино. Всё это хорошо дополняло уже имеющиеся в погребе запасы аппетитной закуски.
Солёные ельцы, старинное фирменное блюдо народов, живущих вдоль реки Енисей. Елец, это такая рыба. Небольшая, размером с корюшку. Она существует только для того, чтобы её солить, Ни жарить, ни вялить, ни варить её не надо. Пустое занятие получится. Но в солёном виде она оставит позади даже селёдку.
Дальше, чуть поглубже, в темноту погреба, лежат толстенные ломти сала с прожилками мяса. Эти прожилки, мяса и сала, их количество, толщина и порядок чередования регулировались по желанию заказчика. Хозяин, откармливавший кабана, добивался нужного результата с помощью чередования рациона кормления жертвы: сытного, или диетического. Ну, прямо искусство, а не животноводство.
Ну, и конечно, солёные арбузы. Вкус…специфический. Ни с чем не сравнимый вкус. Ни капуста, ни солёные огурцы, ни солёные помидоры не способны заменить собою солёный арбуз. Выращивали эти арбузы прямо на месте, в Минусинске. Арбузы, правда, небольшие. Сантиметров 15-20 в диаметре. И свежие они не очень. Но, в солёном виде, райское наслаждение.
Только солить надо зеленоватые арбузы, чуть-чуть начавшие розоветь. Тогда сердцевина не растворяется в рассоле, оставив лишь зелёную корку с непонятной жидкой массой внутри, как это происходит со спелыми арбузами. Нет, зеленоватый арбуз в солёном виде сохраняет всю свою структуру. Его можно порезать на ломтики, как свежий, или отделить корку и подать внутреннюю часть, разрезанную на кусочки.
А ещё помидоры. Минусинск так и называют в Сибири, «помидорный край». Невероятные размеры, невероятный аромат, божественный вкус. Уж на что в Одессе роскошные помидоры растут, но и им далеко до Минусинских.
На Москву.
Из Минусинска наш путь лежал всё ещё не в Сочи. Следующая наша остановка была в Москве, где мы сняли шикарный номер в гостинице Аэрофлот. После этого, город Владивосток, сиявший в моей детской душе как храм на холме, заметно померк, уступив место красотам Москвы.
Вообще, человеку, незнакомому с особенностями Дальнего Востока может показаться подозрительной такая расточительность двух отпускников. Это естественно. У многих москвичей глаза становились круглыми, когда дальневосточники начинали расплачиваться за билеты из Москвы до Владивостока, например. Один взрослый стоил тогда 100 рублей. Детский 50. Средняя зарплата в Москве была 120.
Когда глава семейства из двух взрослых и двух детей чтобы расплатиться за билеты, открывал портмоне, туго набитый сто и пятидесяти рублёвками, начинал скучно отсчитывать 300 рублей, у тех советских людей, кто стоял рядом, менялись лица.
Откуда деньжата?
Всё просто. Это была государственная политика реального стимулирования народа осваивать Дальний Восток. Не как сейчас, по-детски наивно, предложив гектар земли, ждать, что люди ради гектара поедут на другой край страны.
Нет, тогда предлагались серьёзные льготы. Выход на пенсию мужчине в 55 женщине в 50 лет. 70% надбавки к окладу за отдалённость. Хоть во Владивостоке живи, хоть в Хабаровске. Не важно.
А вот если вы живёте в посёлке городского типа, как наше Кавалерово, или вообще в селе или деревне, то тут действует принцип приравнивания к крайнему Северу. А это уже 2-3 кратное увеличение оклада + 70% за отдалённость.
Мне как то попался на глаза партбилет отца. Там указывались не только размер выплаченных взносов, но и размер заработной платы, от которой взносы уплачивались. Так вот, этот размер варьировался у него от 700 до 900 рублей в месяц. И ещё у матери порядка 400 рублей в месяц выходило. И это всё-таки на юге. Ведь широта Приморья та же, что на Кавказе и в Крыму.
Приморский край, он на юге, или нет?
Формально, если посмотреть по карте, то да. На юге. Но, юг этот не настоящий, условный. Дело в том, что климат здесь, на много хуже, чем должен быть на юге. Погоду портит холодное течение, которое идёт с Северного Ледовитого океана через Берингов пролив на юг до самого Японского моря, до Приморского края.
К чему это приводит? Срабатывает закон термодинамики. Когда тёплый воздух резко охлаждается холодным течением, из воздуха выделяется конденсат. Это происходит постоянно. Постоянно в Приморье пасмурно, или моросит, или идёт дождь, или льёт ливень, или громыхает гром.
А каждый август обязательно наводнение. Мелкие прозрачные незаметные ручейки превращаются в мутные, свирепые, разъярённые потоки водной лавины, сметающей на своём пути мосты,
дороги,
прибрежные строения,
плодородные земли.
Как правило, каждое ежегодное наводнение сопровождается человеческими жертвами.
Так что не зря южному Приморскому краю были предоставлены северные льготы. Только они могли обеспечить регион всеми необходимыми кадрами. И обеспечили. Например, у нас, в Кавалерово поселилось немало коренных москвичей. Закончив московский вуз, они сдали свою жилплощадь государству на время, пока будут работать до пенсии на Дальнем Востоке. Государство обязалось после их выхода на пенсию и возвращения в Москву, незамедлительно предоставить им жильё. Причём, невзирая на то, что они оставили государству, уезжая их Москвы, а исходя из их потребности согласно санитарным нормам.
Что это значит? Допустим, москвич имел в Москве комнату в коммуналке. Передал её государству, отработал в Кавалерово до пенсии, обзавёлся семьёй из жены и двух детей. По возвращении в Москву, он получает отдельную 3-х комнатную квартиру.
В 1976 году я был в гостях у таких моих соседей по дому. Они получили как раз 3-х комнатную в Москве, причём рядом с кинотеатром Владивосток. Это в середине Москвы, не далеко от метро. Да, не в самом центре города, но и не на окраине.
Надо признать, обилие москвичей у нас в Кавалерово оказало благотворное влияние и на культурный уровень жителей, и на инфраструктуру района.
Так ещё в 1961 году у нас в Кавалерово была построена КДЖД кавалеровская детская железная дорога. В центре посёлка, по кругу, была проложена узкоколейка. На главной площади была открыта станция с торговым павильоном, где продавались детские напитки и лакомства. Поезд состоял из локомотивчика и двух вагончиков.
Злые языки тут же окрестили эту железную дорогу «Путь к коммунизму», видимо намекая на то, что она идёт по кругу.
Но, это не важно. Детям такая возможность покататься на поезде сколько душе угодно, очень нравилась.
А чуть раньше был заложен роскошный парк с ветвистыми аллеями, белыми скульптурами, детскими аттракционами, колесом обозрения, каруселью, фонтаном в центре и волейбольной площадкой в дальнем конце парка.
На волейбольной площадке часто проходили встречи мужских сборных. Приезжали команды из соседних районов, либо проводилось первенство нашего района. Став постарше, с 9-го класса, я тоже принял участие, войдя в состав сборной волейбольной команды управления комбината ХГОК.
Да, пасмурно-дождливая погода в Приморье, это норма.
Но, бывают у нас и ясные деньки. И небо над нами в эти дни становится голубым и чистым, как в Италии. Однажды, такая погода застигла меня во время отдыха на побережье нашего Японского моря, на бухте Дубовая. Обгорел я тогда, «до костей».
Вообще, природа в Приморском крае уникальная.
Для туризма лучше не придумать. Мало мест на земле, способных сравниться с этим. Но, именно для туризма. Приехать посмотреть, поудивляться, и уехать.
Уникально у нас всё: и флора и фауна и даже климат. Ещё в школе мне объяснил географ, что климат у нас: влажные субтропики. Во всём СССР такой был только в Аджарии, это Батуми, на границе с Турцией и у нас, в Приморье.
Теперь о флоре. У нас тайга. И в Сибири тайга. Но, это две, совсем разных тайги. Однажды, в конце 50-х годов к нам в Кавалерово приехал из сибирского города Минусинска отец моего отца Михаил Андреевич. Сходил с нами в лес. Признался, что получил очень сильные впечатления. «Да наша сибирская тайга, это же просто городской парк, по сравнению с вашей», убеждённо заявил он. «У вас тут не тайга, а джунгли, какие то. Кругом лианы, колючки. Не хватало ещё, чтобы тигр выскочил».
Мы заверили, что с тиграми у нас тоже нет проблем. Наши уссурийские тигры, самые крупные кошки в мире. Ни африканские львы, ни индийские тигры не способны с ними сравниться. К тому же, они ещё и морозов не боятся. Уникальные представители семейства кошачьих.
Из таёжных растений самое знаменитое в Приморье, это, конечно же, «корень жизни» Жень Шень.
Древние китайца ещё много столетий назад заметили этот чудо-корень и приспособились лечить им все болезни. Они не знали тогда, что панацеи в мире быть не может, как не может быть вечного двигателя. Вот и назвали своё растение «корень жизни». Но, они не сильно ошибались. В те времена это и правда было высшим достижением современной медицины, способным исцелить многих безнадёжных больных.
Жень Шень и в наши дни не утратил своей ценности. По-прежнему стОит на вес золота. Растение это очень проблемное, для его добытчиков. Корень должен быть выкопан без повреждений. Один порез, и цена растения резко падает. Поэтому, процесс извлечения корня очень напоминает архитектурные раскопки. Вплодь до применения кисточек на завершающей стадии.
Все мы слышали о кедровом орехе. Видели его на рынках и в специализированных магазинах. Но, это мы слышали и видели сибирский кедровый орех, размер которого около 5 миллиметров. По сути, это карликовый кедровый орех в сравнении с 2-х сантиметровым дальневосточным.
Созревают эти шишки только на самых макушках сорокаметровых дальневосточных кедров. Ствол кедра густо усеян толстыми ветвями, покрытыми липкой, несмываемой смолой. Забраться на макушку такого дерева немыслимо. Это был бы цирковой номер. Поэтому шишки сбивают специальными колотушками, ударяя по стволу чуркой, закреплённой на 3-х метровом шесте. А чаще, просто ждут, когда они сами упадут от ветров, которые очень сильны в тех местах.
Интересно, кто ни-будь знает, почему англоязычные люди называют ананас пайнэпл (плод сосны).
Вряд ли. Я опросил с десяток американцев: «Почему они пайэпл называют пайнэпл?» Ни кто не знает. А всё очень просто. Потому, что плод дальневосточного кедра, а видимо и канадского тоже, очень похож на ананас. Мой приятель Толик, тот, что окончил водный институт и был инженером по судовым установкам, как только увидел у меня кедровую шишку с Дальнего Востока, так сразу и назвал её ананасом. Это было ещё в 70-х. Тогда я посмеялся. Лишь много лет спустя понял, как Толик был прав. Прямо, ясновидящий какой то.
О Приморье, Самоцветами, была спета чудесная песня. Прямо готовая реклама туристических маршрутов по Приморскому краю. Её, наверное, можно выдавать «На правах рекламы».
ВИА Самоцветы - Где то багульник на сопках цветёт...
Вообще, в Приморье всё, что не возьми, либо уникально, либо исключительно, либо невероятно, либо немыслимо.
Все знают про Маравийские пещеры. Множество туристов со всего мира, да и я тоже, побывали там. В тех пещерах всё красиво прибрано. Грамотно подобранное освещение выгодно отображает интерьер. Видно, что вложены приличные деньги в это природное явление. И результат даёт организаторам серьёзную прибыль.
В Приморье есть аналогичное явление, это «Макрушенские пещеры». Общая протяжённость около14 000 метров. Там и подводные озёра, и огромные гроты, соединённые узенькими лазейками, и внезапно возникающие вертикальные колодцы, уходящие вниз на десятки, а то и сотни метров. Всё там осталось в первозданном виде, как было миллион лет назад.
В этих пещерах я тоже был. После 7 класса мы ходили в десятидневный поход по Приморскому краю. Взрослых с нами не было. Водил нас девятиклассник Вова, мой сосед по подъезду.
Вова сдавал на инструктора по туризму. Сдал. После школы окончил геологический факультет в Иркутском политехе и стал геологом. Его отец был главным геологом комбината ХГОК.
Красная икра и крабы, или, как мы с бабушкой в разведку ходили.
Я застал ещё то время, когда красная икра продавалась в магазинах на ровне с квашеной капустой и солёными огурцами. Это были пятидесятые годы. Я был тогда дошкольником, и мне часто приходилось ходить с моей бабушкой «в разведку», за продуктами. Почему походы в магазин назывались у нас не шопингом, а походами в разведку? Очень просто. За предложение кому ни-будь пойти в шоп, в то время, можно было и получить. Ни кто так не говорил. А разведкой у нас назывался сельский магазин, находившийся на балансе ГРЭ геолого-разведочной экспедиции. В народе этот магазин сокращённо назывался «разведка».
Так вот, приходим мы с ней в разведку. Очередь обычно человек 5. Плюс минус несколько человек. За прилавком у продавщицы стоят бочки с соленьями. В одной из них находится красная икра. Икра лососёвых рыб. Отношение к этой бочке ни чем не отличается от отношения к другим. Полное равенство. Причем, то же и у покупателей.
На прилавке лежат обшарпанные счёты, на которых продавщица, с ловкостью пианистки, молниеносно щёлкая костяшками, подбивает баланс. Рядом возвышается стопа старых газет. Из них работница торговли привычными движениями скручивает кульки для упаковки проданных товаров.
Из солений мы, обычно брали: килограмм солёных помидоров, килограмм солёных огурцов и килограмм красной икры. А зачем больше, если всегда можно купить свежую? Каждая покупка была заботливо завёрнута в отдельный пакетик из газеты.
Мне в то время красная икра совсем не нравилась.
Уж лучше солёные помидоры. Хотя, тоже не очень, чтобы очень. Но, всё же получше, чем эта красная зернистая солёная каша. А нравились мне тогда ягоды и конфеты. Вот это были лакомства. А что красная икра? И как её взрослые едят только?
Хотя, то ведь взрослые. Взрослые делали много таких вещей, которые было невозможно объяснить, если оставаться в здравом уме. Например, они пили горькую водку. Да у меня даже самые горькие лекарства были слаще этой водки.
И ведь, что интересно, выпьют её из рюмок, и сморщатся так, что смотреть страшно. Ну, кажется, ни когда больше пить не будут. Нет, и пяти минут не пройдёт, смотрю, а они опять наливают. И опять пьют. И опять морщатся.
А курение. Я, когда ни кто не видел, попробовал курнуть недокуренную папиросу. Беломор канал она называлась. Так потом прокашляться не мог полчаса. На всю жизнь запомнил этот вкус.
А эти взрослые фильмы, «про любовь»? Нет, ну что может быть глупее. Весь фильм ходит какой-нибудь дурачок вокруг такой же дурочки и вздыхает. Делать ему больше нечего. Скучища смертная. Толи дело фильмы про войну.
Но…время шло, и в конце пятидесятых красная икра вдруг стала исчезать с прилавков наших магазинов.
В народе заговорили, что новый глава государства, пришедший на смену Сталину, этот Никита, договорился с буржуями продавать им нашу красную икру за золото. Через некоторое время на прилавках стали появляться консервированные крабы. Помню, как старики нецензурно ругались, когда речь заходила об этих «морских жужелицах», о дальневосточных крабах. Мой дед божился, что ни когда в рот не возьмёт эту «каракатицу». Дескать он знает, на что она похожа. Примерно так же рассуждали и соседи.
Потом на стенах общественных мест появилась реклама.
Мужики ругались, когда видели эту рекламу. Нет, народ это был добрый, отзывчивый… Культуры им не хватало.
Пётр Первый, столкнулся с подобной проблемой, когда стал вводить в рацион россиян картофель. Но, потом народ распробовал, понял, что картофель на много лучше существовавших тогда аналогов, таких как брюква, полба и пр. В результате картофель стали выращивать все в России.
То же случилось и с крабами. Народ оценил неповторимый
изысканный вкус этих морепродуктов и полюбил их.
Или возьмём мидии, например.
Мидии, это такие двустворчатые моллюски. Наиболее распространённые в наших морях. Они есть и в Японском море, и в Чёрном. Всё время, пока я жил в Приморье, мы не смотрели на них, как на пищу. Росли они на прибрежных морских скалах, словно листья на деревьях. И отношение наше было к ним, как к листьям. Ну, использовали их, кстати, для наживки. терпуг и камбала очень хорошо брали на них.
Так было, пока в 1984 году не поехал я в Судак, город в Крыму. Там я с удивлением узнал, что оказывается, в Судаке, уже давно существует ферма по разведению этих самых мидий. Работники фермы клялись, что поставляют свою продукцию даже на кухню членов политбюро ЦК КПСС. «Ну вот, теперь-то я понимаю, почему они там, в политбюро, все такие странные», вырвалось у кого-то из нашей компании. Там я и попробовал впервые жаренные и варёные мидии.
Конечно, это не крабы, и это не гребешки. Но, вкус близкий. Для примера: сом это всё-таки не осётр, но тоже вкусно. С тех пор прошло несколько десятилетий и теперь, консервированными мидиями у нас завалены все прилавки. И стоят они не так уж и дёшево. Даже, просто недёшево.
Мне интересно, а как там, в Приморье живут мидии сейчас. По-прежнему их там как листьев на деревьях, или теперь за ними надо нырять в морские глубины, как за гребешками?
Кстати, о гребешках.
Гребешок, это «благородный» прославленный моллюск. Все дальневосточные рестораны просто обязаны иметь его в своём меню. И они имеют. Да и не только дальневосточные. Вообще, все известные рестораны располагают этим блюдом.
Понырять за гребешками мне довелось в 1979 году. Я приехал в тот год в отпуск к родителям в Кавалерово, и мы с соседями отправились на побережье Японского моря, которое находилось в 45 километрах от нашего дома.
Остановились в бухте, где базировались знакомые ребята из прибрежного селения. На их лодке мы вышли на морскую рыбалку удочками. Наживкой использовали именно мидии, предварительно разбивая их двумя булыжниками. На обычные удочки наловили тогда пол-лодки терпуга и камбалы.
Но, это не всё. Один из парней, глядя в воду через маску, обнаружил на дне белые гребешки. Раковины гребешков, двухстворчатых моллюсков, бывают разной окраски и размеров. Формой они отличаются незначительно. Те моллюски, что живут на дне среди скал и водорослей имеют разноцветную окраску и меньшие размеры.
А те, что были обнаружены нами, лежали на песчаном, ровном дне, как на пляже, и были большими раковинами белого цвета, 15 сантиметров в диаметре. Из них в то время многие делали пепельницы.
Бывает подводная рыбалка, бывает подводная охота. То, чем занялись мы, скорее называется подводным собирательством. Маска, ласты, сетка в руках и вниз, на самое дно. Глубина метров 6-10. Гребешки лежат на песке, как большие белые грибы на поляне.
Сколько успел схватить и сунуть в сетку, с тем и всплываешь. Главный, неукоснительный закон техники безопасности: при всплытии смотреть вверх, чтобы не стукнуться головой о дно лодки. Можно или свернуть шею, или проломить голову, если не знаешь. А вот, если знаешь, то ты в безопасности. Иногда не знание, вроде бы пустяка, может стоить жизни.
Младший братишка.
Но, самый большой сюрприз случился в 1979 году, когда, вернувшись домой, я обнаружил в комнате своего младшего братишку Андрея, студента четвёртого курса хабаровского политеха. Оказалось, что он приехал в Москву на производственную практику, и пожив в Москве, решил заскочить ко мне в Горький на несколько дней без предупреждения.
Тут уже мне пришлось поводить студента из Хабаровска по интересным местам города Горького. В программе было посещение объектов: бар у ресторана «Ока», в то время самый популярный в городе бар. Прогулка на теплоходе «Отдых» по Волге: «Эх, Волга, колыбель моя». Ну, и конечно, визит в свой, почти что домашний, ресторан «Москва». Однако, это после культпохода в драмтеатр имени м. Горького. Драмтеатр был тоже у самого дома, напротив ресторана.
Хождения завершились традиционным сбором друзей «за квадратным столом» в моей комнате. Всех заинтересовал студент из Хабаровска. Студент из Хабаровска всем понравился. Было отмечено, что говор у него точно такой же, как был у меня, когда я был студентом.
Вообще, наш говор дальневосточников из Приморья, резко отличается от местного, от говора центральной России. Но его очень сложно отличить от южного, от одесского говора. Почему?
Дело в том, что у нас, в Приморском крае, да и вообще, на Дальнем Востоке, очень много «коренных» украинцев, приехавших сюда ещё в царское время. Кто убегал от голода, кто прельстился свободной землёй, а кого привезли, или привели на Дальний Восток за государственный счёт по приговору царского суда. Таких «переселенцев» тоже было не мало.
Кроме множества малочисленных местных народностей, таких, как: гольды, тазы, нанайцы и пр. были у нас ещё и корейцы. Эти за десятки поколений обрусели на столько, что все говорили о себе: «Мы, русский народ». Говорили ещё тогда, когда я был ребёнком, в 60-е годы.
Ну, а что им было делать? Уже в течение многих поколений ни кто из них не знал, ни слова по-корейски, не бывал в Корее, не имел там родственников. Вся их жизнь была связана с СССР, с Россией, с русской культурой. Родной язык у них был русский, сказки с рождения им читали русские, историю изучали советскую и российскую, герои, на которых они ровнялись, тогда было принято равняться на героев, были героями СССР, или героями России, начиная от Ильи Муромца и заканчивая Александром Матросовым. Имена у всех были русские. Лица, правда, остались корейскими. Тут уж ни чего не поделаешь, да и не надо. Фамилии, кстати, тоже остались корейские: Ни, Ли, Нигай, Хван. Ярким примером этого явления служит Виктор Цой. Кто скажет, что он не русский певец? Ни кто не скажет, в здравом уме.
При этом у нас совсем не было японцев и почти не было китайцев, за исключением пары семей. Двое мужчин из этих семей трагически погибли в Китае, от рук хунвейбинов в 60-е годы, во времена китайской культурной революции. Вот ведь, дёрнула же их нелёгкая съездить по турпутёвке на свою историческую родину в такое время. Проявили политическую близорукость, за что и поплатились.
Как только узнали местные китайцы, что эти двое из СССР приехали, тут же и накинулись: с одной стороны хунвейбины, с другой цзаофани. Куда было бедным китайцам податься? Так и погибли невинно. Но, трупы были возвращены на родину, в Кавалерово.
Так вот, все эти нюансы, а в основном большОе количество украинцев, и определило говор людей в Приморском крае. У меня в классе только с украинскими фамилиями учеников было процентов 30. А сколько ещё было украинцев с русскими фамилиями?
Но, этим вопросом я задался лишь в последнее время. Тогда ни кому, ни детям, ни взрослым не приходило в голову думать, кто из нас какой национальности. Все мы были советскими. Людей в классе мы делили по другим признакам. Делили мы друг друга: по морально-волевым, по интеллектуально-физическим качествам, по возрастным признакам делили: второгодник, третьегодник, даже четвертогодники попадались, но это были «особо одарённые».
Однако Андрей не стал вдаваться во все эти подробности. Он объяснил моим друзьям причину, почему произносит слова как одессит очень просто: Одесса и Владивосток, города-братья, или побратимы, если официально.
Огородное пугало возвращается.
Сейчас у нас нет более лёгкой домашней работы, чем постирать бельё. Достаточно просто засунуть грязное бельё в стиральную машину, через 2 часа вытащить и слегка подсушить. Всё. Бельё постирано. Любое бельё, включая постельное.
В 70-е годы было не так. Стиральные машины того времени требовали вмешательства человека после каждого этапа стирки. Всякий раз требовалось сливать воду и наливать новую. Зачастую сливать воду приходилось, просто переворачивая машину, а наливать новую прямо из ведра. После финального полоскания, шла процедура отжима белья. Для этого мокрое бельё пропускалось через резиновые валики, которые хозяин вращал вручную с помощью рукоятки.
О современных стиральных машинах мы тогда читали только в фантастической литературе. Поэтому, многие хозяйки пользовались государственными прачечными, для стирки домашнего белья. А уж для меня это был единственный выход. Прачечные были раскиданы по всему городу. Они были в каждом районе и каждом микрорайоне.
Была такая прачечная и около моего дома. Она находилась тоже на улице Пожарского, через 2 дома после моего, если идти в сторону пл. Минина.
И вот однажды, возвращаюсь я с работы, и замечаю на пороге этой прачечной того самого «мотылька», ту самую «бабочку капустницу», которую судьба индейка подкинула мне во дворе Дома офицеров сразу же, после моего возвращения из Германии.
Конечно, я сразу понял, что здесь судьба, или даже случайность, ни при чём. Ну, в самом деле, как мог здравомыслящий человек приехать с чемоданом грязного белья в другой конец другого района, чтобы сдать эти "шмотки" в стирку? От Мещерского Озера тащиться на площадь Минина с переполненным чемоданом, это же целое путешествие. Прямо, паломничество какое-то.
Ведь в микрорайоне Мещерское Озеро было достаточно прачечных, не хуже «моей». Многие в шаговой доступности от её дома. Судя по всему, она была там «в засаде», эта Людмила младшая. Поджидала, когда я пройду мимо.
Однако, понимая это, я не мог ей прямо об этом сказать. Мешала деликатность. Мне казалось, что она провалится под землю, или сгорит от стыда, когда поймёт, что её тайна раскрыта. В то время девушкам не полагалось бегать за парнями. Это считалось позорным делом.
Как я ошибался. Я не знал тогда, какую «школу жизни» прошло это чучело в своей родной деревне Огородники, прежде, чем приехать в г. Горький.
Застенчивость советского человека.
Сказать, что в Советском Союзе жили очень деликатные люди, значит ничего не сказать. Советские люди были не просто деликатны. Они были деликатны до болезненной застенчивости. Именно в СССР стало популярным утверждение: «Наглость второе счастье».
Сейчас ни кто даже не поймёт о чём это. Действительно. Какое счастье может быть в наглости? Наглец сейчас, среди современных людей, просто-напросто будет всякий раз «огребать себе на орехи» и ни какого счастья не увидит.
Но тогда, когда вокруг люди думают, как бы, не причинить неудобства, не причинить морального страдания ближнему неосторожным поступком, или словом, любой наглец чувствовал себя как козёл в огороде. Только один пример, отражающий степень застенчивости советского человека.
Уже в конце восьмидесятых, к нам в г. Горький приехала на гастроли суперпопулярная тогда группа «Бони М». Выступала в кремлёвском концертном зале. В финале выступления группа выдала нам бонус. Солистка квартета, очень полная негритянка, на ломанном русском обратилась к залу.
Она предложила желающим выйти на сцену, и спеть вместе сними песню: «Фазэ РаспутИн», исполнением которой «Бони М» собиралась завершить концерт.
Видимо артисты привыкли, что подобное предложение вызывает столпотворение на сцене. Однако у нас, в Горьком, был особый случай. Ни один человек в зале не двинулся с места. Артистка повторила своё предложение и попросила переводчика продублировать на чистом русском сказанное ею. Эффект был прежний.
После четвёртого предложения, когда все артисты, включая поттанцовку, уже изо всех сил, изображали неестественно добродушные, миролюбивые лица, на сцену поднялся щупленький, в потёртых джинсах, невысокий паренёк лет 20 и начал плясать. Он, молча, проплясал на сцене то время, пока шло исполнение песни, и так же молча, вернулся в зал.
На следующий день, об этом случае писали все областные газеты. Героем происшествия оказался студент третьего курса института иностранных языков Петя Славиков. Журналисты называли его «простым советским пареньком», которому всё нипочём. Парнем, который, мало того, что запросто зашёл на сцену к самим «Бони М», так ещё и плясал там у них на сцене. Дескать, знай наших.
Вообще, такая деликатность, застенчивость советского человека была вызвана особой заботой государства о нём, уважением человека, его прав. Теперь то понятно, что у нас был очень высокий уровень защищённости государством. Но, это стало понятно только теперь.
Чем закончились переговоры на пороге прачечной.
В общем, переговоры на пороге прачечной, начавшиеся с обсуждения погоды, закончились договорённостью встретиться опять. Место встречи было решено оставить прежним. Её комната на Мещере.
То, что интересы здесь чисто плотские, что целью нашей встречи должно было стать удовлетворение естественных потребностей, это было очевидно и уточнения не требовало.
«Ну, раз уж ей, этой безнадёге, так надо, что она готова притащиться на другой конец города со своим грязны бельём.… Да шут с ней. Что, от меня убудет, что ли? Отдамся уж, так и быть. В рамках благотворительности» не весело иронизировал я тогда, размышляя над случившимся.
В общем, взял я трёхлитровую крынку, простоял с ней часа три в длиннющей очереди пивного павильона, наполнил крынку жигулёвским, и с этим презентом отправился по знакомому адресу.
Разговор был коротким. Точнее, разговора вообще не было. Его и не могло быть с такой собеседницей. Максимум, что было возможно, это обмен фактической информацией: на каком автобусе ехал, много ли было народу, долго ли ждал. И, опять про погоду.
После того, как крынка была опорожнена, и естественные надобности были удовлетворены, я поспешил домой.
Так кто же такая, эта Людмила вторая?
Прошло недели 2-3, и опять, случайно, я встретил эту «целеустремлённую девицу», которая стояла со своим чемоданом на прежнем месте, на пороге прачечной, как на посту. История повторилась.
Всё это стало напоминать сюжет какого-то, не очень смешного анекдота, или какой-то истории-страшилки про кладбище и таинственного, неугомонного покойника, который неустанно преследует главного героя, возникая перед ним на одном и том же месте в разное время. Такие истории мне приходилось слышать в детстве.
Но, на этот раз, в процессе опустошения крынки с жигулёвским и взаимного удовлетворения естественных потребностей, я всё-таки сумел вытащить некоторые сведения из этой «таинственно молчаливой» половой партнёрше.
По её словам, она приехала из районного центра Дятлово, Гродненской области, республики Беларусь. Позднее выяснилось, что это уже была ложь. На самом деле, Людмила вторая выросла в деревне Огородники, которую правильнее было бы назвать хутором. (По переписи населения 2009 года, в деревне Огородниках проживало 29 человек. Это почти 30). Но, Огородники действительно входили в состав Дятловского района.
То, что это несчастье стыдится признаться, откуда оно родом на самом деле, показалось мне так по человечески понятно, так естественно. Она предстала передо мной такой беззащитной, такой ранимой.
Если в женской душе жалость может иногда перерасти в любовь, то в мужской – никогда. Вот и у меня в отношении к Людмиле закрепилось смешенное чувство острой жалости и лёгкой брезгливости. Такое чувство иногда возникает к молодой, не страшной внешне нищенке, просящей подаяния где ни будь, у дороги, по которой вы обычно ходите. Нет, нет, да и дадите ей что ни будь. Какое-то необъяснимое чувство заставляет вас делать это.
Постепенно я научился даже разговаривать с моей новой знакомой. Внешне это напоминало разговор человека с какой нибудь собакой, или кошкой. Человек высказывает этому своему «другу» всё, что у него накипело на душе, о своих размышлениях, о последних событиях в его жизни. Животное смотрит на человека понимающими глазами и «деликатно» молчит. Человек, иногда, погладит животное по голове, или по спине, как бы благодаря за понимание.
Но, всё равно, это не полноценное общение. Это всего лишь суррогат такового.
Примерно то - же было и в наших разговорах с Людмилой. Пока она, молча слушала мои рассуждения, оставалась полная иллюзия того, что тебя понимают. Но, как только, уступая моим просьбам, собеседница пыталась мне что-то ответить, иллюзия пропадала. Становилась явной общая недоразвитость собеседницы. Становилось очевидным, что всё это время я разговаривал с огородным пугалом, которое не способно ни чего толком ни понять, ни оценить.
Это дитя природы было совершенно не способно отличить умное от глупого, остроумное, от скучного. Я мог высказать умную мысль, такое случалось, мог начать нести какую ни будь ахинею, ради эксперимента. Мог рассказать очень смешную историю. Мог, для сравнения, поведать крайне пустой, бессмысленный анекдот, или выдать плоскую шутку.
Реакция, всегда была одинаковой. Людмила всё это время, пока я говорил, продолжала смотреть на меня взглядом кошки, сидящей на тумбочке и глядящей на человека, который с ней разговаривает. Или взглядом совы, сидящей на дереве. Хотя, нет. У совы взгляд всё-таки осмысленнее. Не говоря уже о собаке. Та вообще смотрит в подобных случаях абсолютно понимающими глазами. Так что, здесь был взгляд именно кошки.
Где и чему училось это дитя природы.
Оказалось, что Людмила окончила гродненский институт управления народным хозяйством. Даже из названия видно, что в этом институте готовили руководителей, проще говоря, чиновников. Интересно то, что отбор кандидатур на будующих руководителей в тот институт производился, по остаточному принципу. Из слов моей новой знакомой, в их институт народного хозяйства брали всех желающих, включая тех, кто в школах был вообще двоечниками.
А самое интересное то, что ни кто из поступивших двоечников не отсеялся в процессе обучения. Диплом об окончании института получили абсолютно все, кто начал учиться с первого курса.
Я вспомнил своих одногруппников, которые не дошли до диплома, вылетели на улицу по дороге. Сравнил их интеллект, их общее развитие с развитием этой моей знакомой, и мне стало обидно за своих товарищей. Стало обидно за справедливость, которая была так жестоко попрана в этом конкретном случае.
Среди моих однокашников, оказавшихся за бортом обучения в нашем политехе, были очень разные люди. Были студенты, закончившие специализированные физико-математические школы, и в начале обучения, год-полтора, поражавшие нас своей эрудицией. Но после того, как мы переходили к новому для них материалу, некоторые не справлялись с таким объёмом информации и тоже были «отправлены на выход». Были как горожане, так и выходцы из дальних деревень.
Но, все они, те, кому не удалось «расгрысть гранит науки» в полетехе, тем не менее, школы закончили на 5 и 4. У них даже троек не было, не говоря уж о двойках. Все они были интересными людьми. У всех был богатый внутренний мир. Со всеми было увлекательно общаться, от куда бы они не были, из города или из дальней деревни. У каждого была своя философия, своё восприятие действительности, свой подход к жизни. С ними было любопытно поговорить, поспорить, поучиться у них чему нибудь.
Ещё Экзюпери говорил в своё время: «Самая большая роскошь на свете, это роскошь человеческого общения». Эх, как он был прав. Хотя сейчас, в эпоху интернета, любой человек может выбрать себе сферу общения по вкусу, может подключиться к диспутам, дискуссиям, комментариям и прочее и прочее. Сейчас, когда каждый может выбрать интересного ему собеседника в онлайне, острота высказывания Экзюпери несколько притупилась. А вот в те времена, человек весь, целиком, жил в офлайне, и эта мысль Экзюпери была очень актуальна.
Но не только чувство обиды за справедливость, обиды за своих товарищей по полетеху, не дошедших до получения диплома инженера и присвоения воинского звания лейтенанта военно-морского флота, охватило меня, когда я узнал, из какого «материала» готовили чиновников в том гродненском институте управления.
Поселилось во мне ещё одно, ранее не неведомое мне за всю мою двадцатишестилетнюю жизнь чувство. Как ни странно, но меня охватила тогда сильная тревога за судьбу Родины. Меня всерьёз озаботил вопрос: «А что же будет с Советским Союзом дальше, если им будут управлять такие руководители?». Я ни как не мог избавиться от этого навязчивого вопроса, и стал делиться им со своими друзьями и родственниками.
Однако, ни где не встретил взаимности. Все, без исключения, говорили мне одно и то - же, хотя и разными словами. Дескать, не бери в голову, дескать, наша страна и не такое видала. Мол, уж чем-чем, а дураками то Россию не удивить. Их, на ровне с дорогами, можно даже на нашем гербе размещать. И много чего ещё пришлось мне услышать тогда в ответ на этот, больной для меня вопрос.
Постепенно я успокоился и больше не вспоминал об этом. Однако, к огромному несчастью, спустя время, жизнь показала, что я был прав. Конечно, падение СССР произошло не только из-за того, что управленцев готовили из скверного, не подходящего материала.
Причин разрушения Союза было несколько. Такие глобальные катастрофы ни когда не происходят по одной единственной причине. Но, одна из главных причин, несомненно, состояла в управленческих кадрах, про которых ещё Сталин говорил: «кадры решают всё». А уж он-то понимал, что к чему.
Кабачёк 13 стульев.
Свой невероятный институт, это несчастье закончило в 1976-м, на 2 года после меня. Распределение получило в соответствии со специализацией руководителя. Сразу же была назначена главным бухгалтером в одном очень маленьком, но очень важном для государства учреждении. Что-то вроде «кабачка 13 стульев». На этом месте и в этой должности сие чудо проработало потом до самой пенсии.
«Пан директор», руководитель этого «кабачка», нуждался именно в таком «пани бухгалтере», молодом специалисте, который не имел бы опыта, да к тому же, ещё и был бы откровенно глуп от природы. Зачем? За тем. Такой главбух, не способный на собственное мнение, на самостоятельные поступки, мечта многих руководителей.
Этот «кабачёк» был настолько нужен стране, что мог позволить себе обеспечить всех своих молодых специалистов жилплощадью. Так, например, эти две Людмилы были прописаны в 12-ти метровых комнатах трёхкомнатных квартир. Остальные 2 комнаты каждой квартиры занимали семейные молодые специалисты. Всем было обещано отдельное жильё в ближайшие годы.
Взаимовыгодное сношение.
Постепенно, встречи с Людмилой второй стали обыденностью. Они не переросли в регулярные встречи, как это часто бывает. Они продолжали оставаться спонтанными, но стали привычными. У этой нечеловеческой, молчаливой покорности, кроме явных недостатков, были и свои преимущества. Главным таким преимуществом перед другими знакомствами и даже увлечениями, была безотказность. Дескать, сколько угодно. В любое время. Почту за счастье.
Практика показала, что без неё, без такой вот Людмилы, довольно трудно обходиться молодому, здоровому холостому организму. Именно организму. Потому, что на человеческом уровне тут ни чего не было и не могло быть в принципе. А вот на уровне общения двух организмов могло. И было.
Конечно, свой организм я контролировал. Принимал все возможные меры, чтобы объект контактиравания, который назывался Людмила вторая, не оказался в положении. В сложном положении.
Контроль проходил успешно. Мой организм, за пару лет сношений, так и не принёс ни каких осложнений этому, второму организму.
Неожиданное предложение.
Однако, это выяснилось на много позднее. А тогда…. Тогда, после одной из очередных встреч, Людмила вдруг предложила, родить мне сына. Это предложение сопровождалось неудержимыми рыданиями, мольбами, утверждениями, что она оказалась в безвыходной ситуации, в том самом клятом положении, угроза которого, как домоклав меч, постояно висит над теми, кто вступил в подобные сношения.
В процессе происходящего, Людмила вторая то и дело порывалась бухнуться на колени. Приходилось постоянно ставить её на ноги, благо вес был не большой, и особых сил это не требовало. После двух часов такого безумия Людмила вдруг успокоилась, как бы пришла в себя, и я смог распроститься, пообещав всё обдумать.
Ещё древние осознали важную истину: «Мысль изречённая есть ложь». Справедливость этих слов понимаешь по настоящему, лишь тогда, когда пытаешься запечатлеть словами на бумаге то смитение чувств, ощущений, и мыслей, которые возникли у тебя в сложных, важных и необычных ситуациях.
А ситуация тогда была очень непривычная. За свои двадцать семь лет я оказался в ней первый, и, как потом выяснилось, последний раз в жизни.
Возможность того, что это ребёнок от кого-то другого, даже мысль об этом я отверг сразу. С моей стороны было бы подлостью даже намекать об этом. Это выглядело бы слишком недостойно. Такой вариант не лез ни в какие ворота. Ну, как это можно представить? У тебя в животе ребёнок от кого то, а ты идёшь с этим животом к другому и предлагаешь ему родить сына? Допустим, он отказался. Идёшь к другому? И что, так и будешь ходить ко всем знакомым по очереди, предлагая каждому родить сына? А вдруг кто согласится.
Допустим, кто-то согласится, и что тогда? Ведь шила в мешке не утаишь. Как будешь людям в глаза смотреть, когда всё раскроется? То есть, такой вариант представился мне тогда абсолютно невозможным, полным сюрреализмом, который даже не рассматривался.
То, что ребёнок от меня, в этом я тогда не сомневался. Но, даже для того, чтобы додуматься 2 часа умолять человека жениться на себе просто из жалости, так сказать, «войдя в её положение», уже для этого надо быть ненормальной.
Для этого надо не только не иметь ни человеческого достоинства, ни женской гордости, для этого надо не понимать простейших истин. Она же прекрасно видела, что в трезвом состоянии мне трудно её воспринимать с самого нашего знакомства. На какую счастливую семейную жизнь можно рассчитывать при таких исходных данных?
Быть, иль не быть? Вот в чём вопрос!
Недели две я прожил с шекспировскими страстями, раздираемый то философскими, то провокационными вопросами. «Достойно ли склоняться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивление?» нашёптывал чей то подловатый голосок внутри меня. В ответ, рублеными фразами, звучал другой, более твёрдый, отрывистый и уверенный голос Чернышевского: «Кто виноват? Что делать?»
Не смотря на то, что я при всех сношениях, старательно предохранял это несчастье от последствий, всю вину за случившееся я тут же принял на себя. Сказалась мораль советского человека. Во всех бедах, прежде всего, винить себя.
А вот на западе, между прочим, противоположный принцип. Они, там всегда обвиняют другого. Своего ближнего. И делают это невероятно убедительно.
Ну, то они, несоветские люди. Мы, наоборот, с не меньшей убедительностью обвиняем себя. Делаем это так самозабвенно иной раз, с такой искренностью, что все, включая нас самих, начинают верить, что именно мы и есть истинная причина несчастья.
Только подумать, как вольготно жилось в такой среде всякого рода жуликам и проходимцам. Не зря же у нас, у советских людей, появилась пословица: «Наглость второе счастье». Пословицу эту знали все советские люди. И все были с ней абсолютно согласны.
Людмила вторая напоминала мне ту доярку, что приехав в Чехословакию по бесплатной путёвке из глухого колхоза, вдруг разрыдалась в Праге от того, что соскучилась по своим коровкам. Она тогда вызывала жалость, сочувствие и умиление.
Вот и Людмила вторая представлялась мне этаким деревенским ангелочком. Да, нескладным. Да, нелепым. Да, бестолковым. Но, ангелочком. Этаким невинным добрым созданием, которое из-за меня может погибнуть, так и не увидев счастливой жизни.
Перед глазами стояло обречённое, умоляющее, смертельно страдающее лицо несчастной Людмилы из деревни Огородники. Оно вызывало в душе невыносимое, щемящее чувство жалости. Казалось, легче самому перенести такие ужасные мучения, написанные на этом лице, чем заставлять другого испытывать их. Очень неприятным, нестерпимым бывает иногда чувство сострадания. Словно железом по стеклу. Вроде, ни чего особенного, а терпеть невозможно.
Опыт академика Павлова.
Кстати, чувство жалости и сострадания к ближнему свойственно не только человеку. Оно есть даже у животных. Ну, у высших животных. У таких, как собаки, например.
Академик Павлов, большой знаток собак, доказал это на опыте. Он взял 2 клетки. К одной подвёл провода с эл. напряжением, и подсоединил их к первой собаке. А выключатель, от напряжения на этих проводах, разместил во второй клетке и закрепил его на лапе второй собаки так, чтобы он включался, как только собака обопрётся на эту лапу. И стал смотреть, что будет.
А было вот что. Первая испытуемая собака, поставив свою лапу с выключателем на пол, вдруг услышала визг боли соседки по камере и увидела, как та мучается. Она тут же отдёрнула свою лапу, и мучения соседки прекратились. Тогда она попробовала опять осторожненько поставить лапу на пол. Соседка опять завизжала. Так повторилось несколько раз. Наконец, испытуемая собака отказалась от попыток поставить на пол свою лапу. Она так и простояла до конца эксперимента на 3-х, хотя ей это было очень неудобно.
Эксперимент Павлова выявил 3 разновидности собак, по разному реагирующих на страдания ближнего. Самая острая реакция была у первой группы. Они полностью жертвовали своим удобством ради того, чтобы их ближняя не мучилась.
Собаки второй группы тоже поначалу пытались как то избавить соседку от страданий, но сохранить при этом свой комфорт. Убедившись, что такое невозможно, они отказывались от попыток, становились на все 4 лапы и переставали обращать внимание на визжащую соседку.
А вот представительницы третьей группы, с самого начала не обращали ни какого внимания на страдание ближнего, хотя не могли не понять, что мучения соседки связаны именно с одной из её лап. Они спокойно стояли на всех своих четырёх, высунув язык из безмятежно раскрытого рта, и равнодушно смотрели по сторонам.
К чести животных, у них не было выявлено ни одного случая садизма. Ни кто из подопытных собачек не испытывал ни малейшего удовольствия от страдания ближнего.
Однако, вернёмся к нашей несчастной жертве обстоятельств.
Конечно, ещё можно сделать аборт, сроки пока не вышли, рассуждал я. Но, вероятность остаться на всю жизнь бесплодной, и ни когда не познать счастья материнства, очень велика для нерожавших женщин. У нас, в то время, постоянно муссировалась это утверждение минздрава. Дескать, не рожавшим аборт не делать ни в коем случае. Дескать, обязательно останутся бесплодными.
А я тогда верил минздраву. Тогда ещё можно было верить. Тогда ещё не придумали оказывать медицинские услуги ради денег. Тогда считалось, что здоровье народа - богатство государства. Тогда была система здравоохранения, а не система оказания медицинских услуг с оплатой на месте.
На женитьбу как на амбразуру.
В общем, советское воспитание сыграло свою роль в принятиии решения. В Советском Союзе воспитывали в людях героизм. Воспитывали жертвенность. «Сам погибай, но товарища выручай» внушалось нам с детства. Примерами были такие люди, как Николай Островский, Зоя Козьмадемьянская, генерал Карбышев, Иван Сусанин, Александр Матросов и многие, многие другие герои нашей тысячелетней истории.
Моё решение, жениться на Людмиле второй из-за её беременности, было сродни решению Матросова броситься на амбразуру. Сходство было в том, что в обоих случаях лежало решение расстаться с жизнью.
Конечно же, было и различие. Оно состояло в том, что Александр Матросов расстался со всей своей жизнью, раз и на всегда. Я же расставался лишь с её лучшей частью, обрекая себя на то, чтобы оставшееся время жить в худшей. Тогда мне казалось, что это вполне возможно, жить без любви и даже без уважения к своей второй половине.
Это тоже была ошибка молодости. Ошибка двадцатисемилетнего человека, не имеющего опыта семейной жизни. Человека, не представлявшего себе, как длинна, монотонна и, даже мучительна, может быть такая жизнь. В общем, я не учёл того, что нельзя расстаться с жизнью и продолжать жить.
Свадьбы друзей.
К этому «роковому» моменту, когда я собирался «расстаться с жизнью», все мои друзья уже сыграли свои свадьбы. Первым был Роман. Его свадьба прошла в 1974 году, в банкетном зале ресторана «Москва». Того самого ресторана, который через 4 года, после того, как я поселюсь на ул. Пожарского, станет моим «Домашним рестораном», поскольку от меня до него будет 150 шагов ходу.
Но тогда я об этом не догадывался. Я был тогда «молодым специалистом» и жил в Тамбовской области, в городе Рассказово. Там я занимался разработкой конструкторской документации для строящегося с ноля завода низковольтной аппаратуры, «завода НВА».
Роман вызвал меня на свою свадьбу письмом, предложив мне «пост шАфера» и 3 дня проживания в его новой семейной квартире, в центре Горького. Конечно, я не мог отказаться и прилетел к Ромке с Нинкой на крыльях аэрофлота.
Тестем Романа оказался областной судья Серафим Васильевич. По долгу службы, ему приходилось иногда выносить смертные приговоры тем преступникам, которые были этого достойны. У Романа сей факт вызывал благоговейный трепет. В своём тесте он видел повелителя судеб, сурового вестника фатальной неизбежности расплаты.
Кроме того, Серафим Васильевич имел первый разряд по шахматам и мог обыграть нас с Романом одновременно, играя с нами обоими сразу, на двух досках.
Между прочим, первые разряды тоже бывают разными. Бывает первый разряд, который только что оторвался от своей нижней планки, от второго. А бывает, формально тоже первый разряд, но такой, который уже вплотную приблизился к верхнему пределу, к кандидату в мастера спорта КМС.
Вот у Нининого отца был именно такой первый разряд. В том, что он обыгрывал нас с Ромкой «оптом», одновременно, самым обидным было то, что делал он это, даже не размышляя. Как то равнодушно, думая о чём-то своём, машинально переставлял свои фигуры на наших досках. Это особенно обескураживало.
Тесть Романа, Серафим Васильевич, был фронтовик. В Великую Отечественную он обслуживал боевые самолёты и иногда сам участвовал в боевых вылетах.
У своей дочери Нины, Серафим Васильевич был образцом, эталоном настоящего мужчины. По сути, в глазах своей дочери, он имел культ личности. Культ личности в единичном экземпляре.
Позднее, в 1979 году, сыграл свою свадьбу и Толик, инженер по судовым установкам. Его свадьба проходила в банкетном зале ресторана Ока, рядом с Дворцом спора. Воспоминания остались смутные. Значит, погуляли тогда хорошо.
Через год я навестил его первенца, Дениску, который возлежал в своём ложе, с достоинством взирая на окружающих. Дениска шокировал меня одним своим видом. Это был второй Толик. Абсолютно такой-же, только поменьше, полысевший и без зубов. Сходство поражало не одного меня. Оно удивляло всех. Но, больше всех удивлялся сам Толик. На его лице было то выражение, которое, вероятно, было на лице Пушкина, когда тот произносил свою знаменитую фразу: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!».
Потом, через пару лет, это сходство стало исчезать, и, наконец, превратилось в обычную похожесть.
Моя свадьба.
Когда я сообщил своей половой партнёрше, что решил-таки жениться на ней, потому, что не хочу чтобы из-за меня погибла такая «честная, добрая, простодушная и искренняя девушка». Не хочу, чтобы она потеряла своего и моего родного ребёнка навсегда. Потому, что так утверждает минздрав и… далее шла ссылка на медицинские источники.
Людмила, поколебавшись несколько секунд, внесла предложение. Она пожелала, чтобы свадьбы не было. Дескать, просто распишемся, и всё. Я не мог понять, зачем и кому это надо, делать всё втихаря? Осознав, что втихаря выскочить замуж не получится, невеста согласилась, что свадьба нужна.
На своей свадьбе я чувствовал себя, как на своих похоронах. И это ещё при-том, что я не знал главной мерзости этого безобразия, в которое вляпался. Не знал, того, что ребёнок в животе невесты, из-за которого весь этот сыр бор и разгорелся, был вовсе не от меня. От кого? Не знаю. Знаю лишь, что это был какой-то долговязый мужик с непропорционально маленькими кистями рук и стопами ног.
Представленная здесь фотография, сделанная моим братом Андреем в горьковском Дворце Бракосочетаний, это не фотография. Это картина маслом. Произведение искусства. Ну, или как минимум, художественная фотография.
На ней, как на полотне великого живописца, отображены характеры и настроения всех персонажей, изображённых на снимке. Данная фотография резко отличается от фото со свадьбы Романа, размещённого выше. Там все участники приняли подобающие моменту, притворные, ничего не говорящие выражения.
На моём снимке не так. И у жениха, и у невесты и у свидетелей, у всех у них лица красноречивые. Ну, с женихом всё понятно. Он на регистрацию идёт как на амбразуру. Лицо соответствующее. А вот у невесты лицо такое, словно она тянет из чужого кармана кошелёк и очень боится, что её вот-вот схватят за руку.
При этом, она смотрит на свою подругу Людмилу первую, которая оказалась свидетелем всего и везде. Так уж получилось. Этот взгляд невесты как бы говорит: «Смотри мне, не проболтайся!» В ответ свидетельница даже отвернулась от подруги, как бы говоря: «Ну и стерва же ты, всё таки!».
По моему отцу видно, что он начал о чём-то догадываться. Лицо Нины, законной супруги моего шАфера Романа, частично скрытое фигурой моего отца, как бы говорит, что этой невесте, надо бы было найти себе что-то попроще. И только Роман, взявший на себя организационные вопросы, сохраняет нейтральное выражение «официального лица».
Местом для банкета был выбран ресторан «Нижегородский», расположенный на «гребешке», на самом откосе. Из окон банкетного зала просматривалась ночная панорама всей нижней части города. Огромная территория, залитая огнями.
В процессе свадебного мероприятия невеста многократно обращалась ко мне с одной и той же просьбой. «Только не бей меня». «Только не бей меня по голове» настойчиво повторяла она.
Не привыкший к такой разговорчивости моей давней знакомой, я был озадачен. Почему она боится побоев? Да, в России есть такое выражение «Бьёт, значит любит». Но, у нас же с ней ни когда не было разговоров о любви. Значит, бояться ей нечего? А может быть, у них в деревне это обычное дело? Наверное, она в своих «Огородниках» натерпелась. Отсюда и такая забитость, подумал я с сочувствием.
Непонятно было ещё и то, что со стороны невесты, на свадьбе не было родственников. Ну, если не считать одного дальнего дядьки, брата матери невесты, который приехал из другого конца страны и вряд ли когда бывал в тех Огородниках, в которых выросла невеста. Ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестёр невесты и близко от её свадьбы, не было. Я объяснил это крайней нуждой в деньгах. Дескать, деревенские бедные люди. Бедные, зато добрые и честные.
Почему родственников невесты не было на свадьбе?
Так мне и не пришлось тогда познакомиться ни с «тестем», ни с «тёщей». Потом, несколько лет спустя, я узнал, что у моего тестя, носившего фамилию Тагиль, была мутная история во время войны. Он командовал тогда отрядом, который погиб полностью, живым остался лишь этот самый тесть, отвечавший за отряд, который попал в плен к немцам.
Судя по тому, что через несколько лет, Людмила вторая, уже освоившись с положением жены и осмелев, много раз говорила мне при случае, что, таких как я, её папа стрелял прямо в переносицу, у меня сложилось однозначное представление о том, как жил в плену у немцев её папа. Потом, оказавшись у наших, этот тесть отбыл 10 лет за доказанные преступления, и поселился в Огородниках.
Из Огородников он носу не высовывал до самой смерти. Даже на свадьбу любимой дочери не высунулся. Умный был. Понимал, как коварна бывает случайность. Те, что поглупее, попадались постоянно. То там, то тут кто ни будь опознает в случайном прохожем какого ни будь немецкого пособника палача и убийцу. Одна нелепая случайность и всё пропало. Наши ставят к стенке с позором для всех родственников.
Так что самое умное для тестя было максимально сократить круг общения. Что он и сделал. Между прочим, в Огородниках, по переписи 2009 года, проживает 29 человек. Очень подходящее место для спокойной жизни.
Ночь я провёл с «новобрачной» в лучшем номере люкс, гостиницы Москва. Той самой гостиницы, что была рядом с моим жильём на Пожарского. Отец, добрая душа, не только оплатил весь этот банкет в ресторане Нижегородский, но, ещё и снял нам люкс в «Москве».
Начало семейной жизни. Вендетта в нагрузку.
Несколько дней ещё продолжались отголоски свадьбы на кухне трёхкомнатной коммунальной квартиры, в которой нам полагалась 12-ти метровая комната. Остальные две занимала семья молодых специалистов из 3-х человек. Семья состояла из родителей, выпускников горьковского политехнического института и их пятилетнего сынишка, мальчика, не по годам бойкого и хитроватого.
В 1975 году, на год после меня, оба родителя мальчика закончили электротехнический факультет. Получалось, что в квартире все были коллеги. Ну, кроме мальчика и Людмилы Тагиль. Однако, это не помогло установлению добрососедских отношений.
Людмила Тагиль уже давно не очень ладила со своими соседями. Эта давняя «вендетта» автоматически перешла и на меня. Соседи категорически отказались присоединиться к «празднованию», удалившись в свои комнаты. И только пятилетний их сынишка подглядывал за нами из коридора.
Кто-то из нас намазал кусок белого хлеба красной икрой, которая приехала с моими родителями из Приморья, и угостил получившимся бутербродом мальчика. Потом, на протяжении нескольких дней мама этого мальчика рассказывала всей своей родне и друзьям, что её мальчика угостили очень маленьким бутербродом. Объясняла это тем, что родители жениха их соседки жадные люди.
Папа мальчика был крупный мужчина. Вес порядка 100кг +-5кг. Телосложение имел пропорциональное, стройное. Движения были скоординированные, уверенные, что не удивительно для его возраста. Мы, были практически ровесники. Я весил 76 кг и считался высоким парнем. Но, рядом с этим гигантом явно проигрывал в физической мощи. Он был и выше и шире и кулаки у него были крупнее. Правда, при этом, он хоть и не был скромняга, но особой наглостью тоже не выделялся.
Другое дело его супруга. Глядя через стёкла своих очков огромными глазами, она всё преувеличивала до невозможности. Начиная от обвинения в жадности, и заканчиваю обвинением в расточительности расхода эл. энергии, которая учитывалась общим счётчиком.
Моя врождённая деликатность, скромность, переходящая в застенчивость значительно усугубили и без того не простую ситуацию. Для всякого непосвященного в мужские отношения человека, подобные качества выглялят как слабость. Чтобы понять, что к чему в этом вопросе, надо самому быть и мужчиной и бойцом.
Вот мама мальчика и решила по поводу меня, что это мужское ничтожество можно вообще не принимать в расчёт. Для большей убедительности она сообщила так, между прочим, что её муж занимается рукопашными единоборствами. В то время, в 1980 году, каратэ было очень популярно среди интеллигенции. Так что выглядело это вполне правдоподобно.
Я поверил. Как всякий советский человек, я был убеждён, что людям надо верить. В советском обществе, это была аксиома. Тем более, что сам я ни когда не лгал. Ну, почти ни когда, чтобы быть точным. А человеку свойственно судить о других по себе. Возможно, в этом спрятана главная причина того, что я постоянно ошибаюсь в людях.
Ну, ладно, об этом потом. Сейчас о моих первых в жизни соседях по коммунальной квартире. Ещё Волланд говорил про москвичей, что они хорошие люди, вот только квартирный вопрос их испортил. То же можно сказать и о моих соседях. Возможно, коллеги были хорошие люди. Не знаю. Но повели они себя плохо. Даже очень плохо, по моему.
А дело было так.
Спустя несколько месяцев, когда Людмила Тагиль уже отрастила свой живот до неприличия, когда она была уже, где то на восьмом месяце, случилось нечто необъяснимое.
Соседи решили провести дезинфекцию в квартире против клопов. Клопы действительно портили жизнь всему подьезду, легко мигрируя из одной квартиры в другую. И всё бы ничего, согласуй они своё решение с нами. Нашли бы уж как нибудь консенсус. Так нет, коллеги решили устроить нам сюрприз. Достали где то карбафос и обработали им всё помещение.
Когда я вернулся с работы, я застал живописную картину. Тагиль сидит в своей 12-ти метровой комнате с открытым ртом, выпучив глаза и выпятив живот. Просто удивительно, как она ещё не родила в такой ситуации.
В квартире стоит такой дух карбафоса, что без противогаза находиться невозможно. Именно противогаз был нужен, а не респиратор, потому, что даже глаза режет. Средство просто смертельное для всего живого.
Я воспринял это как посягательство на жизнь моего родного ребёнка. Того самого, за жизнь которого я отдал своё будущее, как мне тогда казалось. И вот теперь жизнь, или, по крайней мере, здоровье этого не родившегося ещё человека уже было поставлено под угрозу. Я точно знал, что такое нельзя оставить без ответа. Но, каким должен быть ответ?
Что делать?
Случись нечто подобное сейчас, алгоритм действий был бы очевиден. Надо идти в суд и подавать заявление, предварительно собрав показания свидетелей из подъезда и результаты проведенной экспертизы. Но, это сейчас очевидно. А тогда, под человеческим достоинством в обществе понималось не то, что сейчас понимают.
У Леонида Филатова есть стихотворение, написанное в то время. Оно даёт фрагмент картины того, что приветствовалось в мужском поведении тогда.
Сейчас это стихотворение Леонида Филатова выглядит невероятно наивно. Но, тогда оно имело успех. Заканчивалось произведение словами:
«А важно то, что в мире есть еще мужчины Которым совестно таскаться по судам.»
Убедившись по поведению соседей, что они не видят в происшедшем ни чего предосудительного, я решил пока не разговаривать с ними на эту тему. Ход возможного разговора был очевиден. Они начнут убеждать меня, что имеют право на такие действия, я со своей стороны, должен буду убеждать их, что они такого права не имеют. А окончание этого пустого диспута будет означать, что инцидент исчерпан.
Но…он не может быть исчерпан таким образом, кричало во мне всё естество. Не известно ещё, в каком состоянии теперь родится мой ребёнок, после такого воздействия на его мать. А если он родится уродом!? И, кроме того, неизвестно, что там, на уме у этих, ни в меру предприимчивых соседей. А вдруг «мигранты» вернутся и коллеги решат, что им надо повторить дезинфекцию? Ведь они же убеждены, что имеют на это право.
Я понял, что мне обязательно надо достучаться до бесчувственных супругов. А как достучаться? Да, в самом прямом смысле. Раз слова их не убеждают, раз слова ими игнорируются, значит надо убеждать делами. В общем, я решил вызвать главу этой супружеской пары на поединок. На мужской разговор.
Поединок. Один на один.
Приняв такое решение, я не стал откладывать его в долгий ящик. Вернувшись с работы, и убедившись, что коллега ни чем не занят, я вызвал его на лестничную площадку, сказав, что нам надо «поговорить». Он согласился и без колебаний пошёл за мной, всем своим видом демонстрируя, что не видит во мне ни чего серьёзного. Как сказали бы шолоховские казаки, что он меня в упор не видит.
Мне такое принебрежительное отношение показалось естественным. Сосед явно превосходил меня в физической мощи, к тому же супруга уверяла, что он рукапашник, так что опасаться меня ему действительно было ни к чему.
А у меня, как я считал, просто не было выбора в этой ситуации. Кем бы он там ни был. Я был обязан выйти против него. Конечно, я понимал, что генератором идей и центром принятия решений в этой семье является вовсе не он, а его супруга. Но, не мог же я вызвать для мужского разговора её. Так бывает довольно часто, что женщины заваривают кашу, а расхлёбывать её приходится мужчинам.
В сжатой форме я изложил коллеге свои претензии к его поведению. По мере того, как я говорил, сосед старательно изображал на лице максимально презрительное выражение. Чувствовалось, что он прилагает для этого все усилия.
Закончил я свою «обвинительную речь» тем, что сослался на великого советского педагога Антона Макаренко, напомнив своему коллеге, что Макаренко не отрицал физического воздействия, как крайнюю меру воспитания. Выражение презрения на лице соседа ко мне и всему, что я говорю, достигло к этому моменту своего апогея. Было видно, что презирать меня больше, чем сейчас, он уже не сможет чисто физиологически.
Закончив свою обвинительную речь, я тут же, не сходя с места, приступил к упомянутому «физическому воздействию». Включил «режим рубки». Пошёл на обмен ударами. Это я так думал, что пошёл на обмен ударами. На самом деле оказалось, что приступил к «избиению младенца».
Через непродолжительное время мой аппонент, не нанесший мне ни одного ответного удара «рукопашник», стал издавать громкий вопль ужаса и боли. Видимо, ситуация была для него совершенно непривычная. Он осознал, что полностью утратил контроль над происходящим, а все чувства: чувство возмущения, чувство удивления, чувство стыда и прочие ощущения, заслонило одно, острое, непривычное чувство боли, которое всё усиливалось и усиливалось. Вот его и охватило состояние паники. Он закрыл лицо своими ручищами, опустился на корточки и продолжал вопить всё сильнее, всё громче.
Из своего жизненного опыта я хорошо знал, как опасен бывает на улице недобитый противник. Если он вырвется из под контроля, то пиши пропало. Это как раненный зверь. А в моём случае, такой верзила, доведённый до истерики, опасен смертельно.
Проблема для нас обоих была ещё и в том, что мой противник превосходил меня по массе на 2 а то и 3 весовых категории. Это гарантировало, что мне не удастся его нокаутировать. Оставить синяки, вызвать болевой шок, какой бывает у новичков, это да. А вот накоутировать, нет. В результате, поединок, оказавшийся избиением, и принял такую неожиданную форму истязания.
Выяснение отношений было остановлено новым, невероятно пронзительным, как милицейская сирена воплем. Это вопила соседка из квартиры напротив, которая вышла на шум и была потрясена происходящим.
Крик соседки остановил меня. Коллега сидел напротив, на корточках, привалившись спиной к стене. Вокруг его левого глаза, словно канцелярская печать, расплывалось большое красноватое пятно будущего синяка. По всему лицу, особенно в районе челюсти, наблюдались различные припухлости.
Кто виноват?
На следующее утро, проснувшись и открыв глаза, я обнаружил, что у моей постели стоит милиционер. Молоденький лейтенант милиции, сначала назвал свою фамилию, потом мою, потом попросил меня одеться. После того, как я оделся, лейтенант задал мне несколько вопросов по поводу происшедшего прошлым вечером и рекомендовал мне явиться в участок, в назначенное им время, для более полной беседы.
С этого началось моё хождение по инстанциям. Мне пришлось познакомиться со всеми представителями власти нашего района, от участкового милиционера до прокурора района. Иногда меня приглашали вместе с пострадавшим.
В этом случае беседа обычно начиналась с маленького недоразумения. «Ну, так расскажите нам, как и за что вы избили этого симпатичного молодого человека?» С такими словами ответственное лицо обычно обращалось к пострадавшему, оценив на глаз наши физические возможности. Затем, разобравшись в вопросе, кто из нас пострадавший и слегка сконфузившись, ответственное лицо повторяло свой вопрос, обращаясь уже ко мне.
Ситуация складывалась какая то сюрреалистическая. Выводы, к которым приходили все представители власти, сталкивавшиеся с моим случаем, были одинаковы. Вслух эти выводы ни кто не произносил, но все их подразумевали.
Людмила Тагиль учит меня, как надо правильно «выяснять отношения».
Беременная Людмила Тагиль тоже провела со мной «поучительную» беседу. Она осудила меня за недогадливость. Оказывается, мне следовало пригласить своих друзей, человека 3, подкараулить недружественного соседа в тёмном углу, и там, вчетвером, избить его так, чтобы ни кто не видел. Вот это было бы правильно. Вот это бы было по уму. Убеждённо утверждала Тагиль.
Зная уже довольно хорошо, с каким животным мне приходится жить семейной жизнью «по собственному желанию», я не стал с ней спорить, не пытался ей что-то объяснить. С животными не спорят, даже с говорящими. У животных нет этих человеческих, так мешающих жить понятий: совести, духовности, человеческого достоинства. Зачем им это? Им без этого лучше.
За всю свою жизнь я ни разу не участвовал в нападении даже вдвоём на одного противника, не говоря уже об избиении толпой. С детства у нас, в Советском Союзе, такое считалось позором. На это могли пойти только отпетые подонки.
А вот сам я, попадал «под раздачу». Два раза был избит пьяной компанией довольно крепко. Первый раз, когда был студентом второго курса, а второй, когда был «молодым специалистом».
Соседка заставила-таки меня действовать.
В конце концов, после беседы с прокурором района, я понял, что больше медлить нельзя. Эта соседка в очках, взирающая на меня огромными глазами, не успокоится. Дальше она выйдет на городской уровень, потом на областной, потом… Да тут ей до пенсии хватит ходить.
Известно, что события, пущенные на самотёк, имеют тенденцию развиваться по наихудшему сценарию. Поэтому было решено действовать. И, месяца через 2, мы переехали в большую комнату с толстыми каменными стенами в квартире сталинской постройки. Правда, на Автозаводе. Вместо нас, к моим коллегам вселилась довольно хулиганская семья, жившая в этой комнате.
Тут не было злого умысла с нашей стороны. Мы не искали такую семейку специально. Мы искали приличную комнату. Но ни кто не хотел перебираться из приличной комнаты в 12-ти метровку. А у этих ребят, комната была 16.5 метров+балкон+тёмный чулан. Не говоря уже о громадных: кухне, ванной, и общем коридоре.
Так что сама судьба проявила к моим коллегам такую изощрённую форму воспитания. Положение у них оказалось сложное. Со всеми представителями власти района они уже познакомились, когда жаловались на прежнего соседа. И теперь, идти к ним опять, чтобы жаловаться на новых? Не вариант. Как они там жили? Не знаю.