ГЛАВА 1
…Поезд длинной блестящей гусеницей скользнул вдоль перрона, остановился, заскрипел, в последний раз передернул вагонами.
Скворцов вышел из машины, поёжился, застегнул ветровку, покосился на тёмно-фиолетово тяжёлое небо: «Ну, погодка...» Прячась от начинающегося ливня, он отступил с тротуара под навес «стекляшки», пропустил толпу приезжих, проследил за ней взглядом.
Майор издали увидел товарища, помахал ему папкой. Согнувшись, он быстро пробежал открытое пространство вокзала, нырнул к нему в укрытие, смеясь, запрыгал от успевших попасть за шиворот холодных капель. Они крепко обнялись.
– Здорово!
Панафидин рад был, что так скоро вернулся. А еще, что его встречают. Он ненавидел командировки. Но вовсе не из-за того, что они были связаны с какими-то издержками в комфорте, хлопотами или домашними проблемами. Майор не любил отлучаться далеко от дома, потому что просто физически не выносил одиночества. Точнее… Это было странное чувство…
...Однажды в детстве, он с родителями отправился на новогодние праздники к родне. На одной из станций, где они делали пересадку, к ним подошел бродяга, попросил поесть. Мать немедленно полезла в сумку, достала бутерброды, булку, несколько яичек. Человек поблагодарил, отошел в угол, и то и дело затравленно озираясь, стал с жадностью поедать угощение. Маленькая сестра Панафидина с удивлением оглянулась на родителей.
– А почему этот дядя не идет кушать домой?
– Потому что у него нет дома, деточка... - Мать погладила дочку по головке, прижала к себе.
– Как так?! Разве такое может быть, чтобы у людей не было дома?!
– Может, деточка...
– А почему?
– Потому что он несчастный...
– Хм... Потому что он - лодырь и пьянь. - Отец, нисколько не сочувствуя бродяге, с отвращением измерил его взглядом. - Так живут только те, кто не хочет работать. У нормального человека всегда есть и крыша над головой, и еда, и семья.
– Тебе его нисколечко не жалко?! - Девочка смотрела на отца широко открытыми глазами.
– А он не нуждается в моей жалости...
– Почему?
– Потому что такую жизнь он выбрал для себя сам. У каждого человека, дочка, в жизни есть выбор: хочет человек быть несчастным и скитаться по вокзалам и помойкам - пожалуйста! Хочет быть достойным человеком, которого все уважают, - всё в его руках. Учись, работай, приноси пользу обществу. И общество будет заботиться о тебе. А этот человек – тунеядец, бич. Хм... Ну что же... - его право.
Мать с укоризной смотрела на мужа.
– Зачем ты так?.. Это жизнь. И не все в ней зависит только от нашего желания. Не нужно никого осуждать. Каким судом другого судишь, таким и самого будут судить... - Она помолчала, зябко поежилась, очень тихо добавила. - И не дай бог, дети, дожиться до такого... Быть бездомным и никому ненужным - это самое большое в жизни несчастье.
Маленький Панафидин, потрясенный горем бомжа, следил за ним одними глазами. Он видел, как тот, поев, засеменил в зал ожидания, пробрался к самому окну, под которым тянулся ряд теплых батарей, забился в угол скамейки, стал дремать.
Отец хмыкнул.
– Вот жучара... Куда только милиция смотрит?
– А тебе что?! - Мать вдруг рассердилась. - Что ты к нему привязался?! Какое тебе дело?! Не на улицу же его в такую стужу гнать?!
– Да в Сибирь таких гнать! Да чтобы без оглядки бежали...
Он заходил желваками, но не желая ссориться с семьей, больше не препирался, отвернулся.
…Этот, в общем-то, случайный в жизни эпизод оставил в душе Панафидина неизгладимое впечатление. Даже много лет спустя, уже повзрослев, обзаведясь собственной семьей и сделав серьезную в органах карьеру, майор не мог отделаться от тошнотворного чувства отвращения перед вокзалами, с которыми у него теперь ассоциировались все самые ужасные человеческие беды. Когда ему выпадали командировки, он старался прибыть на станцию непосредственно к отправлению поезда, а делая пересадки, не заходил в зал ожидания, прохаживался по привокзальной площади, рассматривал её достопримечательности. Но даже в такие минуты, находясь как бы в стороне от самого страшного в своей жизни места, он чувствовал себя невероятно одиноким, неуверенным в себе, а еще каким-то ущербным. У него появлялось навязчивое предчувствие, что все чего он в жизни достиг: семья, должность, положение в обществе, является временным, что однажды может наступить момент, когда всё это пойдет прахом, и тогда он, Панафидин, всеми отвергнутый, слабый и бесконечно, как песчинка, одинокий, навсегда останется под гулкими сводами какого-нибудь огромного вокзала... А еще он рад был, что его встречал именно Скворцов. Так как с ним у Панафидина тоже была связана довольно необычная ассоциация. Впрочем, не только у него...
…Скворцов был маленьким и «злым», со сложным характером оперативником. Но странное дело: все, весь угрозыск, любили его. Даже Катеринчук. Это было заметно. Однако его выделяли не за результативность в работе и количество личных раскрытий, не за прирожденный талант сыскаря, а еще невероятно развитую в нем профессиональную интуицию и надежность, а за совершенно неподражаемую, просто фантастическую харизму. Скворцов без преувеличения был душой их отдела, его настроением, главным и неформальным в нем лидером. Но вот чем именно он брал сослуживцев и начальников было непонятно. Не будучи мало-мальски красивым, не прилагая и малейших усилий к тому, чтобы понравиться и сделать карьеру, к которой он, к слову, был совершенно равнодушен, никогда ни с кем не заигрывая и не держась запанибрата, он, тем не менее, был и оставался среди всех самым значительным. Известная поговорка, что незаменимых нет, была не про капитана. Никто не мог представить, что он мог куда-нибудь уйти, «деться» а тем более погибнуть. И если бы это вдруг случилось, каждый воспринял бы его гибель не просто как личную и самую страшную в жизни трагедию, а буквально, как конец света. Скворцов не мог погибнуть! Скворцов был бессмертен! Потому что в Скворцове заключалось всё! Но вот что именно означало это «всё» никто словами выразить не мог. Было в этом маленьком и щуплом человеке что-то такое... такое особенное, что внушало людям абсолютную уверенность в завтрашнем дне, а еще просто физическое ощущение, что пока он есть на свете (и не обязательно где-то буквально рядом, а так... просто есть...) ничего плохо ни с кем из них случиться не может. С ним было надежно, с ним было как ни с кем другим комфортно и безопасно. Особенно памятен был сослуживцам эпизод, связанный с боевым крещением капитана.
...Это была очередная попытка взять банду «Кровавых». Одиозная ОПГ, получившая своё название, потому что была в абсолютной степени беспощадной, вот уже несколько лет терроризировала край, совершала дерзкие налеты на банки, крупных предпринимателей и инкассаторов. Бандиты действовали нагло, цинично, практически среди бела дня. Однако данное обстоятельство не только не облегчало жизнь правоохранителям, которые могли надеяться на помощь многочисленных свидетелей, но напротив, самым нехорошим образом осложняло им работу. Дело в том, что никаких настоящих свидетелей банда не оставляла. Взяв в клещи намеченную жертву, например, инкассаторскую машину или бизнесмена, налетчики расстреливали их в упор, а затем, стремительно ограбив, начинали косить из автоматов всех подряд. Дикая паника разметала случайных очевидцев налета, которые, спасаясь от выстрелов, бежали от страшного места куда подальше. Остальные же, просто любопытные зеваки, успевавшие облепить место происшествия уже после того, как бандиты скрывались, понятное дело, никакой ценности для оперативников не представляли. Очень скоро в городе сложилась обстановка если и не буквальной паники, то тягостной тревожности, которая никак не способствовала его нормальной жизнедеятельности. Люди боялись теперь не только иметь дело с банками и крупными супермаркетами, но обходили их «десятой дорогой», чтобы, не дай бог, не нарваться... Бизнес нес ощутимые убытки.
Оперативников «давили» нещадно. Точнее, основные удары от руководства, губернатора, деловой общественности и прессы принимали на себя, конечно же, Ткачев и Катеринчук. И глядя потом на воспаленные их глаза и впалые щеки, оставалось только догадываться, что генералу и полковнику пришлось пережить на очередном «ковре». А зацепиться в деле, между тем, было практически не за что. Из вещдоков - только горсти стреляных гильз, горы трупов, и очень не точные описания преступников, которые всегда действовали в масках. Не помогло подключение к расследованию и компетентных органов. У спецслужб в деле оказались те же проблемы: почти полное отсутствие улик, свидетелей и перспективных версий. Анализ деятельности банды хотя и наводил на определенные размышления, тем не менее, ни на шаг не продвигал в работе. Казалось, мало помогало делу и подключение к расследованию лучших сил МВД: спецаналитиков, ученых-криминалистов, психологов. «На уши» была поднята и поставлена вся агентурная сеть, которая, понимая степень личной ответственности и важность задания, не щадила себя, внедрялась куда только могла... Но... Ничего. О неуловимой банде знали, слышали все, но вот кто она, и на какие погоняло откликались хотя бы отдельные ее участники, не ведал никто.
Проанализировав еще раз накопленные по делу данные, руководство оперативного штаба вынуждено было признать, что нестандартными методами, включавшими в себя подставы и ловлю на живца, к банде не подобраться. Необходимо было действовать просто, без всяких там хитроумных штучек, как, собственно, «работали» и сами преступники. Коль бандитов невозможно было вычислить и развести на приманку (спровоцировать нападение на заранее подготовленного «манка»), ну, в общем, коль «семья» была в абсолютной степени непредсказуема и буквально неуловима (ее появления можно было ожидать когда и где угодно), то решено было и ждать ее всегда и всюду.
Конечно, силами одного управления решить подобную задачу не представлялось возможным. И руководством МВД было принято решение о постоянных командировках части личного состава управлений ближайших областей. На неуловимую бригаду были почти повсеместно расставлены в крае ловушки. Группы оперативников и курсантов профильных вузов, замаскированные под таксистов, дворников и приставал с листовками, целыми днями стерегли объекты, которые могли представлять для банды хоть малейший интерес. Понятно дело, что таких объектов была масса, тогда как «свободных рук» всё равно не хватало. Вместо, как планировалось вначале, полновесных групп захватов, приходилось иногда оставлять на «точках» всего двух сотрудников, приказывая им «действовать по обстановке». Задержать большую и хорошо вооруженную банду они, конечно, не могли, но вот «вмешаться», «спутать ей карты», посеять среди бандитов панику, вынудить совершить ошибку, это было вполне реально. На бесперспективных же направлениях, где бандиты могли появиться только теоретически, и вовсе дежурили по одному молодому и неопытному полицейскому или курсанту. Их задачей, «в случае чего», было простое «сопровождение», такое себе ненавязчивое «преследование» уходившей банды с целью передачи координат ее отступления. Именно на такую «точку» и получил тогда распределение прикомандированный к группе захвата недавний выпускник школы милиции, младший оперуполномоченный уголовного розыска какого-то заштатного городка лейтенант Скворцов.
Оставленный для дежурства у скромного «Расчетного центра» на окраине города (у которого банда не могла появиться, по идее, даже теоретически), он, тем не менее, отнесся к своей миссии со всей ответственностью. Замаскировавшись «под наркомана», он с утра расположился на крохотном его крылечке. Уронив будто болеющую, с нечесаными волосами голову на грудь, он молча собирал милостыню, не отвечая на ругань не перестававших стыдить и учить его жизни, посетителей. Очередь была возмущена бездействием полиции, которая, «распустив таких вот образчиков», «неизвестно куда смотрела»...
Неожиданно общественность радостно выдохнула: недалеко от них остановился милицейский «Уаз» - это, должно быть, кто-то из сотрудников «Расчетного центра» вызвал, наконец, наряд, чтобы убрать со ступенек наглого попрошайку.
...Шесть человек рослых омоновцев, задраенных в камуфляж и маски, быстро шли по направлению к радостно приветствовавшей их толпе.
…Наркоман, отнесшийся было поначалу к своей участи безучастно, вдруг напрягся. Он еще мгновение вглядывался в шедших к нему спецназовцев заметно протрезвевшими и не больными глазами, потом попятился и с прытью, которой от него никто не ожидал, юркнул в помещение кассы. Толпа ухнула, невольно подалась за ним. Спецназ, не обращая внимания на суетливую услужливость пенсионеров (а именно они составляли в этот час основной контингент посетителей), протиснулся внутрь.
…Сначала никто ничего не понял. Все произошло буквально за какие-то секунды. «Наркоман», стоявший спиной к вошедшим, только на мгновение опережая преступный, направленный в кассиров выстрел, перехватил «спецназовца» за руку, рванул через себя, опрокинул на пол. Он подхватил упавший пистолет и, не распрямляясь, из-под руки, несколькими выстрелами расстрелял, отбросил к стене еще двоих его подельников.
Что было дальше, толпа не видела. Обезумев от ужаса, она бросилась бежать, оглашая окрестности истошными воплями.
Когда через несколько минут на место происшествия примчалась настоящая полиция, - все было кончено: двое убитых и трое изувеченных бандитов лежали вдоль стен, еще один плакал, уткнувшись лицом в пол.
Панафидин присутствовал тогда на «разборе полетов». Он помнил напряженную тишину, которая царила в зале, где вместе с оперативниками изучали записи видеонаблюдения еще и прокуроры. Эти приехали проверить, как именно маленький и худосочный сотрудник брал преступную бригаду, и имел ли он право применять по отношению к ней оружие, так жестоко ее бить... А «изучать» там действительно было что. И не только касательно фабулы самого события. Скворцов, оказывается, прекрасно владел приемами ближнего боя, а еще как настоящий профессионал сумел грамотно распорядиться ситуацией: обезоружив первого бандита, он не дал остальным прийти в себя, моментально перехватил инициативу. Расстреляв двоих, он затем серией мощных фуков - ногой в лицо, в пах, в висок - вырубил и третьего, и четвертого налетчиков. По ходу боя вновь обездвиживая начавшего шевелиться первого бандита, Скворцов, наконец, оглянулся на последнего… Тот, отступая, пятился спиной к стойке кассы, держа в вытянутых руках готовый к бою автомат. Скворцов распрямился и вдруг ухмыльнулся, протянул к преступнику руку, приказал отдать оружие. Они только мгновение стояли друг против друга, когда капитан спокойно шагнул к своему врагу и просто... отобрал у него ствол. Совершенно ошеломленный гопник умылся ладонями, еще немного постоял, подумал, а потом, следуя порядку, медленно опустился перед маленьким Скворцовым на колени, лег, распластался на полу, прикрыл руками затылок.
– А боевой, однако, «скворец» этот наш лейтенант! - Начальник УБОПа, жмурясь от удовольствия, оглянулся на присутствующих.
Зал мгновенно пришел в движение, зашумел, заулыбался. Настроение у всех было невероятным. Вот это захват! Вот это так «взял»! Чистая работа!
Однако Панафидин чувствовал, собравшихся в зале занимал не единственно этот, так сказать «технический», связанный с приемами захвата банды, момент. Летало в возбужденной ауре оперативки что-то еще... Что-то такое, что каждый из присутствующих подразумевал, однако так и не решился озвучить. А речь шла о подоплеке героического поступка молодого лейтенанта. Понимал ли он, на что «подписывается», входя тогда впереди бандитов в страшный зал расчетного центра?.. Нет, безусловно, имея такую спецподготовку можно было, конечно, рассчитывать на успех. Вот только очевидным это сделалось единственно сейчас, когда оказалось, что банда-то, по большому счету, была вовсе не так профессиональна, как представлялось. Точнее... «Быки», надеясь на сформированное прежними своими «подвигами» общественное мнение, которое буквально трепетало от самой мысли о них, не ожидали, что где-нибудь найдется человек (даже среди ментов), который их вовсе не боится. Идя расстреливать захолустный, вовсе, как скоро выяснилось, ненужный им «расчетный центр», в котором никогда не водилось больших денег (таких, за которые его хотелось бы «взять»), они и мысли не держали, что их могли здесь ждать, а тем более оказать сопротивление. Бандиты шли на дело, как на прогулку, расслабившись. И когда их вдруг атаковали, ужасно растерялись, упустили инициативу. Хм... Ну а если бы все оказалось не так?.. Если бы банда состояла из таких же, как сам Скворцов неслабохарактерных, умных и сильных бойцов?.. А это вполне могло быть... Вопреки расхожему мнению отнюдь не все бандиты есть заурядная серая тупая масса, такая себе обыкновенная «трусливая мразь». Среди них нередко встречаются такие образчики, что мама не горюй... А потому вопрос: какова была бы развязка схватки, если бы преступная бригада тогда не расслабилась? - был вопрос не риторический. Это означало бы верную гибель Скворцова. И именно с этим моментом у Панафидина и его коллег была связана проблема: почему лейтенант, безусловно учитывая такую возможность (а не учитывать ее он не мог - банда постоянно доказывала свою «состоятельность» кровавыми акциями), все-таки решился ее брать? Хотя мог и не вмешиваться... Прикрываясь приказом «не ввязываться», а всего лишь «по возможности» «сопровождать», «вести банду», он мог бы отсидеться в машине, а затем, пристроившись далеко в хвосте преступной кавалькады, передать в штаб номера ее «тачек» и направление следования. Всё. Не рискуя жизнью, он добросовестно выполнил бы свою часть задачи, заслужив потом еще и поощрение. Ну а то, что людей в кассе постреляли бы... Так их и так постреляли бы. С ним ли, без него... Принимая на себя первые бандитские пули (если бы банда не растерялась), он всего лишь на мгновение (и не больше!) отдалил бы неизбежную и страшную для всех развязку. Скворцов ни только не поправил бы ситуацию, но, возможно, усугубил бы ее еще больше: зверея от оказанного сопротивления, бандиты наверняка принялась бы крошить теперь всех подряд, а не только кассиров. Спровоцировав перестрелку, лейтенант, погиб бы сам, подвел бы под удар других, которые, возможно, и не погибли бы, если бы он не вмешался. А еще, не успевая передать в штаб особо важную информацию, не дал бы возможности обезвредить налётчиков, вольно или невольно помог бы им в очередной раз ускользнуть, продолжить творить свои черные дела. И вот уже вопрос о геройстве лейтенанта представал в совершенно ином свете: «занимаясь самодеятельностью» на вверенном ему посту, он, во-первых, не выполнил бы приказ, поставил под удар исход всей операции; а, во-вторых...
…Панафидин чувствовал, всех очень занимал этот «пунктик». Так как он был замешан на личном. Каждый из присутствующих уже не раз прикинул ситуацию на себя: а как бы поступил лично он?.. Вмешался?.. Нарушил указания начальства, вошел бы тогда в помещение злосчастной кассы?.. Или прикрываясь уже известной демагогией и «приказом», отсиделся бы в безопасном месте, со стороны наблюдая за расстрелом беззащитных людей?.. Панафидин был уверен, что вошли бы. Среди его товарищей подлецов не было. Люди, с которыми он служил, были настоящими людьми. И выполняя свой профессиональный долг, без сомнения выполнили бы его до конца, вступили бы в схватку с бандитами, чтобы просто... с честью погибнуть. Ведь надеяться в тех обстоятельствах кого-либо защитить, а уж тем более предотвратить страшное несчастье и спастись самому было невозможно. Но и по-другому никто из них поступить бы не смог. Потому что права такого не имел. Вот только подоплека такого поступка, хотя и явилась бы в высшей степени порядочной (уже по определению), так как была замешана на самом характере их службы: когда мент есть именно защитник, охранитель, была бы совершенно иной, нежели у Скворцова. С их стороны это была бы, по сути, самоубийственная акция. Такая себе осознанная жертва. Имея неравенство в силах - 1: 6 - нельзя было надеяться на успех даже гипотетически. И если всё же каждый из них, не струсив, бросил бы тогда вызов банде, то он, этот вызов, так и остался бы всего лишь вызовом, таким себе прекрасным поступком, и не более того. И это еще в лучшем случае. Панафидин знал, что нашлось бы немало "умников" (даже в их, полицейской среде), которые, не осуждая павших героев вслух, тем не менее, стеснялись бы об их подвиге даже вспоминать. На их взгляд, это было бы абсолютно неоправданное, бессмысленное и даже глупое... позерство. Дескать, нашли перед кем свое внутреннее достоинство демонстрировать... Кому оно, нахрен, было там нужно?! - бандитам что ли?!
У коллег Скворцова, смотревших видеозапись его захвата преступников, в принципе, не должно было быть к нему никаких вопросов: все правильно - он ни просто право имел, он обязан! был в той ситуации вмешаться. И никак не по-другому. Так поступило бы подавляющее большинство из них, его сослуживцев. Вот только... Было в том видео нечто такое, что не позволяло остальным принять подвиг товарища. Потому что никакого подвига в поступке лейтенанта на самом деле... не было.
...Изучая пленку, Панафидин всякий раз ловил себя на странном ощущении, что смотрит какой-то хороший учебный фильм, где опытный инструктор с правильно-серьезным лицом демонстрировал курсантам «на моделях» боевые приемы по захвату группы вооруженных преступников. Скворцов, задерживая бандитов, «не занимался геройством», но только работал. Чётко, спокойно, профессионально, как учили. В общем, входя в кассу, Скворцов шел туда вовсе не для того, чтобы как другие, достойно там погибнуть. И сражался не отчаянно, «как в последний раз», с тем, чтобы, как говорится, «подороже» отдать свою жизнь. Лейтенант шел в эту страшную кассу не умирать, но только побеждать! Он был отчего-то - и это было заметно всем - совершенно уверен в своем над бандой превосходстве. Он никого не боялся. И это было странно. Это было неправильно, потому что это было ненормально. Страх - природное чувство, которое присуще любому человеку. Даже полицейскому. Самый подготовленный боец перед смертельной схваткой обязательно испытывает известное «волнение». А уж когда угроза носит абсолютный характер, в существе человеческого организма обостряются до предела все чувства. И ничего постыдного в таком положении вещей нет. Так как это физиология. Все же живые люди... Всем хочется жить... Хм... Тогда как у Скворцова, похоже, такой проблемы, не существовало вовсе. Он был бесстрашен. Просто патологически хладнокровен!
Расправившись с бандой, он затем спокойно присел перед уцелевшим бандитом, стал допрашивать. Вот только интересовало его вовсе не то, зачем они сюда, в эту нищую кассу, полезли?.. Его интересовало... где именно банда намеревалась нанести сейчас свой основной удар? В том, что налет на расчетный центр был всего лишь отвлекающим маневром, Скворцов не сомневался. Он предложил бандиту сделку со следствием, убедил его в возможности послабления будущего приговора за особо ценную сейчас информацию. И бандит согласился сотрудничать. Банда, оказывается, на самом деле готовилась к особо дерзкой акции - захвату инкассаторской машины, перевозившей выручку бизнесменов одного из крупнейших городских оптовых рынков. Однако подозревая, что правоохранители теперь особо тщательно отслеживают именно такие, «хлебные» для нее места, решила сделать «ход конем». В точно назначенное время часть бригады должна была имитировать налет на захолустный, плохо контролируемый полицией «объект», и, наделав там много шума, то есть попросту поубивав на нем людей, в такой способ оттянуть полицейские силы от намеченной цели. Расчет был такой: не разобравшись сразу в сложившейся ситуации, засевшие в засаде у рынка спецназ и оперативники, немедленно бросятся к месту бойни на окраину города, фактически оголят вожделенное для налетчиков направление. Скворцов же, быстро сообразив, что к чему и вмешавшись, нарушил их планы. Немедленно передав в штаб воистину бесценные сведения о месте готовящегося нападения, он дал возможность своим перегруппироваться, подтянуть дополнительные силы, полностью блокировать район, взять, наконец, неуловимую бригаду. Действия лейтенанта были выше всяких похвал. Он сработал необыкновенно профессионально. Но именно эта «необыкновенность» и вызывала сейчас вопросы. Ну не мог нормальный мент быть таким суперменом! Такие супергерои встречаются только в кино или... на дурке. Ну а если так, если лейтенант был всего лишь больным «на голову» психом, таким себе странно умалишенным пофигистом, которому «и море по колено», который, схватившись с бандитами, просто «не ведал, что творил...», то тогда в чем достоинство?..
…Они сомневались. И, похоже, не только они. Панафидин подозревал, что и у руководства ведомства были сомнения на счет вменяемости лейтенанта (а вдруг психопат?)… Не отказывая ему в признании заслуг прямо (да и как можно было, в самом деле?..), оно, тем не менее, оценило их весьма скромно. Скворцов за свой подвиг был представлен не к государственной награде, как заслуживал, и к которой, без сомнения, представили бы любого другого, но... только погибшего, а к местечковому званию «Лучшего по профессии». И он не обиделся. Как, впрочем, и не сильно обрадовался. Он принял из рук начальника скромную свою грамоту, с чувством пожал ему руку, сказал, как положено, в ответном слове несколько сдержанных фраз.
…После ликвидации банды, Скворцов закрыл командировку, уехал к месту службы. Но о нем не забыли. И когда в отделе Панафидина открылась вакансия, Ткачев на свой страх и риск сделал официальное представление о переводе в свое управление странного лейтенанта. И никогда об этом не пожалел. Скворцов оказался просто незаменимым. Воистину прирожденным ментом. Со всеми присущими этой профессии достоинствами и недостатками. Впрочем, достоинств у лейтенанта было гораздо больше. Среди которых и это, уже озвученное выше свойство притягивать и удерживать около себя людей. Он обладал какой-то внутренней, очень светлой и прекрасной силой, которая не поддавалась никакой идентификации.
…Только однажды, когда они уже сработались, Панафидин решился спросить лейтенанта прямо: а не страшно ли ему было тогда в одиночку сражаться с шестью вооруженными до зубов бандитами? Скворцов будто и не удивился вопросу. Он передернул плечами и совершенно без всякой рисовки, словно Панафидин спросил: хочет ли он закурить?, - ответил буднично и просто
– Нет. Даже если бы их было не шесть, а сто двадцать шесть - я бы все равно победил. Потому что я сильнее...
И ничего больше не объясняя, дескать, а понимай, как хочешь, в общем, оставляя Панафидина и дальше решать эту головоломку, отвернулся, занялся текущими делами.
…И видя сейчас встречающего его Скворцова, майор моментально забыл о своих, связанных с ненавистными вокзалами комплексах, уже в самом хорошем расположении духа, хлопнул товарища между лопаток, приобнял за плечи, повел к стоянке, где тот оставил машину, на ходу расспрашивая о последнем «деле».
. . . . . . . . . . . . .
…Скворцов пригнулся к рулю, быстро оглянулся по сторонам, переключил скорость, вырулил на главную дорогу.
– Из главка два майора приехали. Вроде беспонтовые... Хм…
– Что?
– Они с Малышевым в контрах.
– Не понял?
– Наш Димон считает, что эти два убийства как-то связаны.
Панафидин напрягся.
– Какие основания так думать? Убитые были знакомы?
– Нет. Хотя... Да ну нет же, нет! Какая дружба может быть у пожарника с бизнесменом?.. Конечно, пересекались, но это так, чисто по-деловому: Сошников пару раз был в составе комиссий, которые принимали Щипановские объекты.
– А по картине убийства?
– Тоже нет. Сошникова зарезали в подъезде собственного дома. Смерть была почти мгновенной. Точнее… Эксперт полагает, что его перед этим сильно избили: разрыв селезенки, внутренние гематомы на печени. То есть прежде чем убить, «воспитывали», - наверное, объясняли за что...
– А второго?
– Тут вообще мрак. Нашли его в кабинете: секретарша пришла на работу и по традиции нажала кнопку селектора, чтобы поздороваться. А в ответ тишина. Но зная, что шеф уже у себя, она через пару минут еще раз вышла на связь. И когда он опять не ответил, заглянула в кабинет.
– Почему она решила, что начальник уже у себя? Может, он еще не приходил?
– Приемная была открыта. У них такой порядок: в конце рабочего дня и кабинет начальника, и приемная обязательно закрываются и опечатываются. А утром, кто первым - или секретарша, или шеф - приходит, тот и открывает. Ключи есть у обоих. И в тот день, когда секретарша пришла на работу, приёмная, говорю тебе, была уже открыта. Короче, девица - в кабинет, а там уже труп...
– Свидетели?
Скворцов покачал головой.
– Нет.
– Как же убийца в офис пробрался?
– Пока не ясно. Охрана утверждает, что в то утро никто раньше шефа в здание не входил. И камеры слежения это подтверждают.
– А если через чёрный ход?..
– Нет. Там только пожарные лестницы. Но все выходы на них закрыты. Криминалисты работают. Но пока глухо. Собаки след тоже не взяли. Да и кого искать? Фантом какой-то...
– Что по отпечаткам?
– Ничего. Пальчики у всех откатали. Но в картотеке их нет.
– Посетители?..
– Здесь тоже проблема. Щипановский пару дней как из командировки вернулся. И в его кабинете по случаю отъезда сделали генеральную уборку. Не одного отпечатка: ни старых, ни новых. Старые отмыли, а новых оставить не успели - он ведь даже с компаньонами не встречался. Не успел.
– Причина смерти?
– Механическая асфиксия.
– Не понял?! Ты же говорил... - Панафидин оторвался от окна, с настороженным любопытством уставился в затылок товарища. - Так его что же сначала задушили, а потом, уже мертвого, зарезали?
– Нет. Его просто не дорезали. Горло распанахали от от уха до уха. Но то ли так задумано было, чтобы, значит, помучился, а может, просто силы не рассчитали, но трахею перерезали не полностью и он подавился собственной кровью.
– Сопротивлялся?
– Следов борьбы нет. Но поскольку умер не сразу - агония длилась еще несколько минут, - он, судя по всему, метался по кабинету: всё - в кровище, стулья опрокинуты, на столе сплошное месиво...
– Разве это возможно с такими повреждениями?
Скворцов кивнул.
– Возможно. Когда курице голову рубишь, она тоже вначале сильно трепыхается, даже бегает без головы...
– Так то - курица...
– А человек чем отличается?.. Рефлексы те же...
– Что эксперт?
– Так это его версия: Щипановский умер не сразу. После нападения жил еще минут десять.
– Так долго?! Что же он тогда на помощь не позвал?!
Скворцов ухмыльнулся и, удивляясь крайней несуразности вопроса, стрельнул глазами на шефа в висевшее над головой зеркало.
– Да кто бы ему позволил «позвать на помощь»...
– Что по времени убийства?
– В офис он приехал без нескольких минут семь. Пока поднялся, разделся, сварил кофе... Секретарша была на рабочем месте без пятнадцати девять. Так что реально в этом промежутке. Аутопсия же, - с учетом полной кровопотери, коагуляции кровяных масс и температуры тела, - выделяет еще более конкретный отрезок: 7. 30 утра.
– Откуда же взялся убийца? Ждал в офисе?
Скворцов кивнул.
– Выходит, так.
– А разве охрана перед приемом дежурства не обходит, не осматривает помещения?
– Осматривает.
– И?..
– Ну что ты ко мне пристал? Не знаешь, как это делается?.. Прошлись, посмотрели... Но каждую же дверь за ручку дергать не станешь... Хотя одна зацепка все же есть. В туалете одна из кабинок, а их там четыре, была при осмотре закрыта, типа, засор. Табличка там висела: «Не работает». А утром, когда весь этот кипиш поднялся, кабинка была уже открыта.
– Работала?
– Так в том-то и дело. Хотя, если так подумать: когда бы там кто успел что отремонтировать? И таблички той уже не было. Кроме того, уборщица утверждает, что накануне ничего нигде не засорялось, и что вообще табличек таких у них отродясь не водилось. Если случались поломки, записки писали от руки и цепляли на дверь липучками. Но охранники настаивают, что в ту ночь висела именно табличка, и висела ни как-нибудь, а на таком себе крючке-присосочке.
– Так они что же, внутрь кабинки не заглядывали?
– Заглядывали. Все, как по инструкции.
– Ну, и?..
– Пусто там было. А табличка та потребовалась, чтобы, значит, утром, когда убийца прятаться там станет, его никто не обнаружил: не будут же охранники всякий раз в нужник заглядывать. Психологически очень верно сработано: табличка солидная, с большими яркими буквами, как предупреждение, - дескать, не нужно каждый раз дверь дергать, заглядывать - написано же: «Не работает»...
– Но как-то он все-таки туда проник?
– По той же пожарке. Только дверь не открывал, влез через окно.
– Оно было открыто?!
Скворцов пожал плечами.
– Это уже когда наши приехали и помещение осматривать стали, обратили внимание, что верхняя фрамуга одного окна была приоткрыта: как будто сортир проветривали. А поскольку его проветривают там каждый день, и окно открывает не обязательно уборщица - сотрудники там курят, туалет у них еще и курилка, - то на это внимание сразу не обратили. Ну, проветривается себе и проветривается...
– «Допроветривались»... - Панафидин не зло передразнился. - Они окна хоть закрывают когда уходят?
– Окна закрывают. А здесь, говорю тебе, форточка была открыта.
– Хочешь сказать, кто-то предварительно отвернул на фрамуге шпингалеты, в общем, не буквально, не нараспашку, оставил ее открытой, то есть подготовил, чтобы потом можно было ночью попасть внутрь? А уборщица, перед уходом, закрывая окна, не стала проверять форточки, так как ими никто никогда не пользовался и не открывал? Так?
Скворцов кивнул.
– Похоже, так. Проникнув в помещение, убийца спрятался в кабинке уборной, предварительно повесил на ней табличку.
– Значит, он несколько раз проникал внутрь? Сначала залез, чтобы прицепить саму табличку и уже позднее, возможно, под утро, после того как охрана и проверяющие несколько раз осмотрели кабинку, опять проник в здание, спрятался в ней, больше не рискуя быть обнаруженным?
Скворцов подумал, кивнул.
– Очень может быть...
– А зачем ему?
– Что зачем?
– Зачем прятаться в сортире ? Пришел бы один раз утром...
– Утром нельзя. Пожарная лестница прямо напротив дежурки. Все видно...
– А вечером?
– Освещения там нет. Темно, как...
– Понятно... Почему он спрятался именно в уборной?
– Больше негде: холлы все просматриваются, кабинеты опечатаны. Охрана несколько раз за ночь по инструкции обходит этажи, осматривает их.
– А ушел он как?
– Так же через окно. Когда кипиш поднялся, вся охрана из дежурки бросилась в кабинет шефа, так что за двором она не следила...
Панафидин задумался.
– Что по версиям?
– Основная - профдеятельность.
– Есть зацепки?
- Сам посмотришь. А пока - приехали. - Скворцов вырулил на стоянку.
(продолжение следует...)