Объединённая Германия, 1991 год. г. Шверин, Земля Мекленбург-Предпомерания.
Из цикла рассказов Странные встречи
Холеный западный немец, бывший летчик Люфтваффе с белоснежной хаски с льдистыми синими глазами, вальяжной и спокойной - ему под стать - сидел в большом кресле в холле Гарнизонного Дома офицеров Западной группы войск, г. Шверин.
Он восседал в кресле как на троне. Прямая спина, нога за ногу, лакированные туфли. Белоснежная хаски с невероятными голубыми глазами и ухоженной шерстью, возлегала так же пафосно у его ног.
Тугие блестящие кожаные перчатки. Шикарное пальто небрежно брошено на спинку кресла. На нём тончайшее белое кашне, извитое змеёй. Трость черного дерева с белой витой ручкой и витиеватой золотой монограммой.
Его роскошный БМВ стоял на площади неподалеку, нарочито наперекор знаку "Стоянка запрещена". Но кто же осмелится эвакуировать или оштрафовать бэху с западногерманскими номерами? Вызывающе надраенную, черную, напоминающую прежний продукт баваришемоторенверке - движки самолетов, фокке-вульфоф...
Прохожие осторожно, кто с завистью, кто с ненавистью, разглядывали это чудо автопрома. Сильно- сильно непохожее на вершину технического гения автоинженеров ГДР, да что ГДР, даже СССР! Поставить рядом ГАЗ-24 Волга и эту тачку...
Ну, не Трабант же сравнивать-то?!
Я смотрел ему в глаза. Такие же льдистые, как у его собаки. Только бледнее цветом, утренний светло-голубой оттенок и тонкая поволока влаги, это старческое. А что там дальше?
Любопытство... Пренебрежение. Превосходство.
Читался он легко, потому что не считал нужным скрывать свои мысли. Это уже в прошлом. Проехавшись по снова завоёванной восточной германии, по грустным кварталам панельных пятиэтажек на Циппендорфе, районе Шверина, покатавшись по вдоль заборов воинских частей, он вдоволь нагляделся. Накуражился внутри себя. Победители... Кто победители?
- Что думаешь, Василий, - спросил меня начальник ГДО ВасьВась, - вот пришел, немец западный, ветеран второй мировой, летчик Люфтваффе, говорит, готов выступить перед нашей публикой, рассказать как воевал, что , мол, надо дружить сейчас, забыть прежние обиды...
- Знаете, Василий Васильевич, - я бы сам его сейчас прикончил, была бы возможность, - он же сука нас ни в грош не ставит. Мне вообще кажется, что он наслаждается тем, что видит... Он не проиграл войну. Он выиграл её. Ему это понимание прямо-таки оргазм доставляет. Не надо его к публике. Парни у нас есть несдержанные, конфликт будет. А на Вас точно настучат в особый отдел, мол, фашистов зазвали, пропаганда, нет, нет, ну его нах! Плохо кончится. Я так думаю. Но Вы решение принимайте, он же к Вам приперся, не ко мне. Я-то чего?
- Так может ты это, с ним потолкуешь как-то, - ты же пресса, газета, - начал технично сливать своего неожиданного визави начальник ГДО, - я тебя представлю, вон там в кабинете можете поговорить, да и пускай себе едет дальше.
- А чего он вообще сюда приехал? Кто его звал?
- Да в том-то и дело, что никто, я уже отзвонился в Политуправление Группы, они не знают ничего, говорят, мол, сам там разбирайся, мы к тебе никого не отправляли!
- Да уж, денёк, однако, - я посмотрел на утомлённого уже с утра подполковника и понял, что разгребать все равно мне, он же сейчас начпо дивизии позвонит и скажет, что я в ГДО, и фашист тоже, а начпо молодец у нас, бодрый и не боится перекладывать ответственность, скажет: а чё, Василий уже там?! Вот пресса, блин, прямо чует где надо оказаться вовремя!
И так все равно этот фашист мне достанется... Ладно, хрен с ним, попробую поговорить. Вдруг что интересное расскажет.
Эта страшная связующая времена нить протянулась ко мне из прошлого. Летчик Люфтваффе, летавший над моей страной и стрелявший, возможно, в моего, воевавшего тогда деда, бомбивший наши города, видевший в перекрестие прицела наших летчиков.
Я так думал, а у самого какая-то глубинная генетическая ненависть просыпалась, я и не знал, что у меня такая есть. Можно её сравнить с глухим бурлением вулкана, прежде, чем извержение устроить.
Ладно, пошли разговаривать.
ВасьВась уже приголубил фашиста в кабинете, предупредительно поставил графин с водой и пару граненых стаканов и на прощание подмигнул мне, мол, давай-давай, это твоё дело - разговоры разговаривать с этими, ты молодой, тебе любопытно, а мне скоро на дембель, мне такие визави нахрен не нужны! Мало ли чего! Вот твоя история в Бильде с солдатским онанизмом сколько шума наделала! Реабилитируйся... (Об этом скандальном интервью газете Бильд я отдельно расскажу, как меня адски подставили две смазливые Гретхен из желтой прессы ФРГ!)
- Я военный журналист, Василий Киселев!
- Оберштурнбанфюрер (читатели меня поправили в регалиях, но это не так важно, все равно я их, и его имя - изменил) в отставке Гейдрих фон Клауз (имя изменено, титул оставил, он его так гордо произнёс, что моё пролетарское происхождение потребовало повторить семнадцатый год, пришлось его утихомирить обещанием: после, после, давай поговорим!)
- Что Вас привело к нам, господин фон Клауз?
- Память привела, герр Василий! - он говорил по-русски хорошо, но медленно, подбирая, вспоминая слова и обороты.
Очень сильно напомнил мне отца одного моего одноклассника, которого школьное руководство (Северный Урал, на минутку, пролетарий на пролетарии!) однажды пригласило, хватило же ума (!) накануне праздника 9 мая в школу, типа поговорить с оболтусами, просветить их! Бывший военнопленный, немец, отсидевший и отработавший на химических производствах Северного Урала свой срок и оставшийся навсегда. Женился, сын родился. Учились мы в одном классе. Даже дружили какое-то время. В гости захаживал.
И вот он стоит возле доски, мнет большие рабочие руки и говорит с сильным немецким акцентом общие нелепые фразы, которые циничных школяров только бесят. Несутся шепотки с парт: фашист, бля, чё не убили, кончай чепуху молоть, гитлер капут... Ну и более задиристые непечатные словечки.
У него в глазах слезы беспомощности. Мне за него дико неловко, а ещё больше неловко за его сына, который едва сдерживается от того, чтобы сорваться и наорать на всех. Но он не способен. Пацаны в классе сильные, злые и беспощадные, он это знает. Спрятал лицо в руки и сидит. Невыносимо... Двойственные были ощущения.
И враг бывший, и неудобно как-то, а еще он отец моего тогда друга, как я считал.
- Вы бывали в Шверине раньше?
- Бывал, да, я бывал! Здесь, это здание, герр Василий, это казино и клуб для офицеров Вермахта, я здесь часто бывал! (также читатель пытался меня тут поправить, что, мол, деффки и казино были раздельно у фашистов, так я и не против, в ГДО нашем тоже так вышло, вход для всех один, а сбоку - вход отдельный в шалман видео и в кабак, но всё в одном здании)
- В казино играли?
- О, нет, я не азартный, я бывал здесь у дам, у женщин, они были здесь и я гостил у них. Они были из Польши, Чехии, Румынии, Украины. Красивые!
- Публичный дом, что ли здесь был?
- Да, это так назывался, публичный дом! Забыл слово. Спасибо!
- Сейчас этого ничего нет, здесь Дом офицеров, нам публичные дома ни к чему, да и казино тоже.
- Я понимаю, герр Василий, понимаю. Я хочу поговорить с вашими офицерами, увидеть какие они теперь. Было десять лет моей каторги в СССР, после войны. Я попал в плен под Киевом, во время самого большого сражения войны Германии и СССР. Я летчик. Мой самолет был сбит. Я с парашютом спустился в ваш тыл. В плен меня взяли.
И меня снова прострелило с макушки до пят. Именно в этом году и в этом районе, под Киевом, пропал без вести мой дед по матери Уральцев Николай Иванович, оставив жену с шестью детьми выживать в это суровое время. Я физически ощутил желание придушить этого человека, сидевшего надменно напротив меня. Он, кажется начал понимать, что я испытываю и сменил тактику.
- Герр Василий, эта войны была нужна бизнесу, мы были работники. Нас наняли. Ваше телевидение тоже говорит об этом. Газеты пишут. Сталин и правительство СССР хотели захватить больше стран, земли, заводов и людей. Это бизнес! Наши руководители тоже хотели это. Думаю, сейчас время говорить. Вас обманывали коммунисты. Правду не говорили. Вы считаете нас врагами. Но мы не враги. Я уважаю русскую литературу, Пушкин, Достоевский, я люблю русские романсы, слушаю их. Вы слушаете Вертинского? "Гори, гори, моя звездаааа", - он обладал интересным голосом, но немецкий акцент в этом исполнении смахивал на железную стружку в борще.
- Нет, я не слушаю Вертинского, - оборвал я его излияния, - Вы мне скажите, что именно Вы собираетесь сказать нашим офицерам? Я напишу статью в своей военной газете и Вас прочитает намного больше людей, чем смогут прийти сюда. У них служба, у них дисциплина, никто их сюда не отпустит. Вы только через меня сможете донести до них свои мысли. Я - записываю!
- Вы, очень строгий, герр Василий, - глаза летчика на секунды заледенели, - я не враг, я друг, я готов пригласить Вас лично в мой дом в М...це, приму Вас как доброго друга! Сейчас надо забыть о прошлом, надо строить новую жизнь. Вы возможно не знаете, никто из моих коллег, летчиков нашего полка, кто остался живым, никто не был под судом! Мы нанятые работники. Мы выполняли приказы. Я тоже служил в Бундесвере после, когда меня отпустили из плена в 1956 году. Я служил пятнадцать лет. Вместе с моими коллегами. На парады я надевал Железный крест, который мне дали за храбрость в Люфтваффе. Это было можно всегда.
- Погодите, Вы хотите сказать, что все летчики Люфтваффе, которые с Вами вместе убивали наших, спокойно служили после войны в Бундесвере, в ФРГ?
- Да, так. Так я говорю. С нами были многие. В тюрьму отправили только самых негодяев, которые в СС служили, в концлагерях. Мы их тоже никогда не хотели уважать! Они не солдаты, они убийцы. Как ваши НКВД. Я видел сам. Я там был, герр Василий. Я свидетель! Спросите меня, как с нами обходились в плену? Как нас кормили. Как мы выжили?
- Как Вы выжили? - жестко уточнил я и нацелился диктофоном в ему в голову, - Как это получилось?
- Оо, Василий, - он поморщился и вздохнул, - да уже перестаньте так зло ко мне относиться! У меня нет ненависти к русским. Нет, не было и тоже не будет. Я не враг вам. Будьте, как это по-русски, добрее!..
- Ладно, энтшульдиген зи битте! - извинился по-немецки, глядя в лёд его зрачков, - но всё равно здесь не будет сбора офицеров для разговора с Вами. И разговора не будет. У нас есть начальство, мы ещё пока в армии и такого приказа нам не дадут. Давайте по сути.
- Давайте по сути, - согласился он, - я хочу понять какие вы стали сейчас. Вы, я понял, не сильно изменились с тех времён. Это пропаганда советская сделала нас врагами вашими?
- Нет, не пропаганда. Я сам голосовал за то, чтобы монстр СССР перестал быть таким, чтобы коммунисты перестали нам врать и морочить голову. Я лично смотрю в будущее с оптимизмом. Прежние системы не работают. Только вот можем ли мы доверять тем, кто когда-то пытался нас убить, а теперь дружить предлагает? Они разве изменились, господин фон Клауз? У Вас в глазах презрение. Ваш БМВ стоит ровно под знаком "Остановка запрещена". Ваша собака больше ухожена, чем наши женщины, которых Вы уже видели. Вы наверное понимаете, что победы нашей в той войне больше нет. Вам это приятно обнаружить. А вот мне - нет.
- Вас хорошо учили, герр Василий, Вы настоящий комиссар! Такие слова найти! Понимаю Вас. Так мы на этом закончили, я правильно Вас понял?
- Правильно.
- Нагууутт, - протянул фашист, - лучше мне приехать на Трабанте. Надеть рабочие одежды, сапоги. Показать документ об освобождении из плена. И собака, да, точно... Собака! Это была ошибка.
Когда внутри моего тела, распаляясь, возник огонь генетической какой-то, будто окопной прошлой войны, ненависти к этому холеному фрицу, я сам удивился. Вроде всякое бывало, с кем только не общался в работе журналистской, но здесь было не остановиться.
Я встал, заложил руки за спину, кивком головы попрощался и на выходе громко сказал: товарищ подполковник, мы закончили интервью, можно проводить этого господина!
Я ушел. Фашист остался.
Василий Киселев
Западная группа войск, г. Шверин
1991 -1992гг.
