Опубликовано 10 апреля 2022
Я выхожу из дома в очередной раз, отправляясь на «охоту». На сей раз основное, что мне нужно – это что-нибудь мясное для бульона, курятина, какие-нибудь бедрышки, ножки, четвертинки, да хоть крылышки или шейки. Можно и целую курицу, конечно, и они в супермаркетах есть, но из курицы получается много мяса, мало бульона, так как эти бройлеры занимают практически всю кастрюлю, а когда эту курищу вынешь, бульон, в котором она только что буквально утопала, минуту назад заполнявший кастрюлю до краёв, скромно стекает на самое дно в количестве в лучшем случае одного литра. Впрочем, можно и не только курицу, сойдёт, разумеется, и мясо какое-нибудь. К мясу у меня подход такой же, как и ко всем остальным продуктам – добрый кусманчик свежего мяса, который раньше, до войны, я весь покромсала бы на куски большего или меньшего размера и сразу замариновала для шашлыка, или отбила деревянным молоточком, а потом натёрла солью и перцем, или уложила в чугунную кастрюлю или мультиварку для будущего роскошного плова, приправленного барбарисом и чесночком… теперь я этот кусок режу на четыре части. Две, завернув по отдельности, кладу в морозилку, а из двух варю бульон на две еды.
Да, как можно догадаться из вышенаписанного, религиозного поста в смысле еды я не придерживаюсь, и к вегетарианству не склонна. Мясные блюда я люблю во всей их вкусноте и разнообразии, ценю за их питательность, а хороший шашлычок на природе для меня истинный праздник! Более того, я просто не могу без мясных блюд жить, еда из мяса мне буквально необходима для жизни. Ну а кроме того, учитывая состояние здоровья, с которым я добрела до полувекового юбилея, мне даже духовный наставник, если бы он у меня был, наверное, разрешил бы не придерживаться поста, болящим это позволяется. Но пост я себе устанавливаю сама, пост духовный, который, собственно, приоритетнее пищевых ограничений, к коим в последнее время и сводится многими людьми вся суть и цель поста. Злословие, зломыслие, осуждение, ненависть, зависть, гордыня, злоба, уныние – я стараюсь избегать этого всего в своём сердце, в своей душе, хотя бы во время Великого поста. И поверьте, это очень и очень не просто, наверное, гораздо проще и легче было бы отказаться от мяса на всю жизнь. Только пытаясь избавиться от негативных мыслей и настроений, обнаруживаешь, насколько ужасающе часто твои мысли и побуждения пытаются утянуть тебя на этот пагубный путь. Окружающий меня мир, словно цунами, захлестнула ненависть, злоба, ярость, все переживающие и источающие эти эмоции считают единственно свои мысли и чувства священными и потому единственно верными и имеющими право быть…
Я отворачиваюсь от монитора, беру сумку и выхожу на «охоту» за мясом, дабы осознанно согрешить, оскоромиться в Великий пост. За металлической дверью подъезда, за на вид толстой и прочной несущей стеной, такой хлипкой и слабенькой для летящего напрямую снаряда, довольно громко грохочет так, что стекла в окнах между лестничными пролётами отзываются нервным дребезжанием, мгновенно передающимся туго натянутым внутри меня нервам. Медленно спускаясь, осторожно и почти бесшумно ступая по ступенькам, я чутко прислушиваюсь к грохоту там, на улице. Артиллерия работает на отдачу, стреляют откуда-то от нас, это громко и страшно, но безопасно. Но если прилетит в ответ…
Выходить или не выходить? Или вернуться и пересидеть дома, дождаться, когда стихнет? Вроде затихло? Нет, вот опять, снова… Быть или не быть? – вот в чём вопрос. To be, or not to be. Бедный Йорик! Alas, poor Yorick! Вцепившись в перила перед входной дверью, бессильно провисев так несколько минут, я вдруг вспыхиваю яростной злостью, да тварь ли я дрожащая или право имею??? Слышите, вы!!! Право!!! Жить!!! Я!!! Имею??? Буквально в последний момент удерживаю в горле, клацнув зубами, готовое вырваться что-то навроде «да итись всё конём!», спешно меняю крепкое выражение на искреннее и страстное «Господи, укрепи, спаси и сохрани!!!», рывком открываю дверь и выхожу на улицу.
Наверное, это очень жалкая и комичная с точки зрения вооружённых людей защита – всего лишь горячей мольбой, исторгнутой измученным страхом смерти, непрерывно кровоточащим сердцем, против мощной артиллерии и ракет. Для меня, для нас, для мирняка – это единственное, самое могучее и надёжное, что действительно может укрепить, защитить и помочь. Единственное, что остаётся…
Навстречу мне по обледеневшей, не посыпанной песком дорожке медленно идёт, осторожно переступая сухонькими ножками в чёрных ботиках, старушка с небольшим пакетом с ручками. Ещё издали она начинает улыбаться мне, как хорошей знакомой, явно настраиваясь на разговор. Подойдя поближе и остановившись за пару шагов, она возбуждённо говорит мне:
- Вы за гуманитаркой? Вон там за углом раздают, идите скорее, и народу немного! А меня сосед выручил, очередь занял, так я уже вот…
И торопливо, чтобы я не успела уйти, вынимает из пакета кулёчек с завязанными узлом ручками, торчащими заячьими ушами, и демонстрирует его мне. В кулёчке около килограмма белой муки. Следом старушка выуживает из пакета завернутый опять же в полиэтиленовый кулёчек кусок замороженного куриного филе, где-то с половинку целого. Она, словно сердясь и сетуя на скудость полученных продуктов, крутит добычу в руках, ворчит, но видно, что она очень довольна и рада. Я охотно останавливаюсь и оживлённо поддерживаю разговор, очевидно, с одиноким пожилым человеком, вдосталь насидевшимся в темноте, страхе и молчании в своей пустой квартире.
- Мука? Ой, как замечательно, это же оладушки можно нажарить, вон её сколько! А курятина – это вообще здорово, разморозите, сварите себе супчик вкусный!
Некоторое время мы добрососедски обсуждаем рецепты приготовления различных блюд из предложенного гуманитарного ассортимента продуктов, доброту соседа, погоду и нерадивость районных дворников, не посыпавших сегодня песком дорожку между домами. Потом, завидев издалека новую жертву-соседку, старушка, наконец, смилостивилась надо мной, с миром отпустив за гуманитаркой, и поспешила к ней делиться своей нехитрой радостью и удачей дня.
За углом соседнего дома действительно стоит машина с гуманитаркой, к которой чернеет очередь в пару сотен человек. Я не подхожу за гуманитаркой – у меня ещё есть деньги, и даже наличные остались, я ещё могу купить. Пусть лучше достанется тем, кому нужнее, кому хуже, у кого уже нет денег. А я продолжаю свой путь в супермаркет.
В первые дни войны мясо у нас разбирали, что называется, «с гиканьем и присвистом», несмотря на резко взвинченные продавцами в два и в три раза цены. Я тихо обалдевала, глядя на стейк, правда, отборного мяса, по цене за килограмм, аналогичной довоенной цене банки чёрной икры. Но первое время мы продержались на порциях куриных бёдрышек, припасённых мной в морозилке. Хвала моей запасливости и экономности! Свято следуя правилу, что для экономии электричества при работе холодильника нужно морозилку держать плотно забитой замороженными продуктами, я таким образом обеспечила семью хотя бы на первое время боевых действий мясом, пельмешками и даже малиной. К тому времени, как я была вынуждена возобновлять запасы мяса, в супермаркетах оно уже снова появилось в продаже по нормальным ценам. Курятина, утятина, крольчатина, целыми тушками и отдельными частями, потрошками и суповыми наборами.
- Подходите, мясо свежайшее, домашнее! – с гордостью за свой товар приглашает статная продавщица за прилавком мясного отдела. Мясо на витрине действительно роскошное, и цена совершенно адекватная. Я прошу взвесить мне во-он тот кусочек, его частей на шесть можно будет разрезать! И заморозить, и борщ сварить, и кашу или макароны!
Появились в продаже и сало, и фарш разных видов, куриный, свиной, говяжий, ассорти – свежий и не дорогой, как до войны. Постепенно снова открываются небольшие магазинчики, торговавшие ранее свежиной. Время от времени возле супермаркетов я вижу автомобили частников, которые скоренько, «с колёс» распродают восхитительную по качеству свежину.
Очевидно, владельцы подсобных хозяйств вынуждены сокращать поголовье скота. Нечем кормить скотину, сложно теперь обихаживать, и вообще, кто его знает, что будет завтра. Мы привыкаем жить здесь и сейчас, не откладывая на завтра.