Всего в Беларуси было сожжено 9097 деревень.
Сестры Хатыни - деревни в которые были полностью сожжены со всем или с частью населения. Нет района в Республике Беларусь, где бы не было такой деревни.
Отредактированная версия: https://www.savehistory.by/karta/memorialnyy-kompleks-tonezh/
Я Боровская Татьяна Андреевна. Родилась в 1903 году тут, в деревне Тонеж.
Когда началась война, я уже была замужем. Когда началась война, было у меня четверо детей. Муж ушел воевать, как и все мужчины в нашей деревне. А мы остались. Жили. Справлялись. И холодно и голодно было. Но все вместе были. А когда вместе, то оно и легче…
Тот день я бы хотела забыть. Но помню… 6 января 1943 года. Канун рождества.
Каратели приехали на машинах. Противно ругаясь, они начали загонять людей в центр деревни, как будто бы для обмена документов. Некоторые догадывались, что за «обмен» надумали проводить немцы. Но убежать из деревни было невозможно. Кто из жителей не хотел идти, того убивали на месте. Не обращали внимания, ни на старых, ни на детей. Например, 9-летнего парнишку по имени Алексей догнали, когда он убегал в лес, и *zакололи штыками. 100-летнего местного жителя Нестора убили прямо на печи, а дом подожгли.
Толпа стояла около погоста, рядом со строением наполовину разрушенной церкви. Тут были и женщины, и мужчины, и совсем маленькие дети.
Сколько мы тогда стояли на морозе?... Уже и не помню. Но люди все шли и шли. Отправляли кого-то в лес к землянкам, что бы сказали тем, кто прячутся, что возвращаться нужно. Говорили, что тогда не пойдут в лес их искать. И многие приходили. Верили. Кого-то сами немцы у леса догоняли и возвращали.
И я, стоя рядом со своими детьми, хотела верить, что вернемся мы домой потом.
Вот немцы приказали людям зайти в церковь. А затем поставили в проёмы окон пулеметы.
Теперь никто из жителей не строил иллюзий о том, почему нас загнали сюда. Женщины прижимали к себе своих детей. И я прижимала, отпустить боялась.
Гитлеровский офицер, высокий и тонкий, будто жердь, скомандовал что-то на немецком. Щелкнули затворы пулеметов. Люди в толпе сразу начался шум, мужчины потушили свои сигарки и с ненавистью смотрели на представителей «высшей расы». Кулаки сжимали. Некоторые из женщин, те, что были постарше, упали на колени и начали молится.
Что я делала? Прижимала к себе своих детей. Плакала, в лоб целовала. Говорила им что-то, что бы им было не так страшно.
Вот офицер поднял руку в кожаной перчатке: все притихли, даже дети, которые до этого плакали, замолчали, с некоторой настороженностью смотря на вражеских солдат. Офицер опустил руку и сразу же, с черных дырок пулемётов полетели огненные потоки, которые косили людей, как снопы. Люди бросались от одного окна к другому, ища спасения. Голосили женщины, будто сумасшедшие рвали на себе волосы, кидались на огонь пулеметов, закрывая собой детей. А пулеметы все стрекотали и стрекотали. Толпа редела с каждой минутой, секундой.
Я и сама не помню, как оказалась под телами убитых жителей.
Потом все стихло. Каратели ходили по трупам и из нагана застреливали тех, кто был еще жив. Подошли они и ко мне. Что-то горячее обожгло мне правую руку и я потеряла сознание. И больше ничего не слышала.
Когда я пришла в себя, уже был вечер. Я сразу стала искать, звать детей. Никто не отозвался. Я прислушивалась, может стон… тишина. Все мертвы.
Я хотела их обнять, хотела обнять их в последний раз. Но уже было темно, а дым разъедал глаза.
Поняла, что церковь подожгли.
А окна высоко, не выбраться.
Из тел умерших сделала гору у одного из окон. Когда вылезала иp него, то оно уже горело. Подхватилась пламенем и одежда, обжег огонь и кожу. Но этой боли я не чувствовала. Снегом загасила одежду. И осталась я в одной рубашке, без обуви. Пошла в лес.
Я шла по деревне и не узнавала ее, кругом полыхали дома.
Я спешила. И я забыла про все, и про ранение, и про то, что босая, и про то, что почти без одежды. Я спешила к людям, которые жили в лесу, что бы рассказать про все что видела, что пережила.
Через некоторое время я, и жившие в лесу тонежцы вернулись в деревню. Вернулись, чтобы похоронить груды пепла, в которые по воле фашистов превратились наши родственники и друзья. Похоронили. Среди них и четверо моих деток. Коля. Ему было тогда девять лет. Моця, доченька… ей было пять годиков. А Евочке только четыре года. Андрейка. Ему было всего три..
Много лет прошло с тех пор. Прошла, закончилась война. И все, что мне осталось – это воспоминания.
У прытомнасць прыйшла: выядае дым вочы.
У жыцці не было больш цяжэйшае ночы.
З-пад мертвых і раненых ледзь выпаўзаю,
Дзяцей родных целы навобмацк шукаю,
Заву-аклікаю суседак сваіх…
Не азваўся ніхто, плач і стогн ужо сціх…