Всего в Беларуси было сожжено 9097 деревень.
Сестры Хатыни - деревни в которые были полностью сожжены со всем или с частью населения. Нет района в Республике Беларусь, где бы не было такой деревни.
Отредактированная версия: https://www.savehistory.by/karta/bratskaya-mogila-zhertv-fashizma-glushkovichi/
Я Маркевич Михаил Семёнович. Я родился 1903 году в д. Глушковичи Лельчицкого района. Я женат на прекрасной женщине по имени Варвара, 1904 года рождения. Варечка моя прекрасная жена, хозяйка и замечательная мать. Родила мне четырех сыновей и одну чудесную доченьку.
Я так же всегда старался быть хорошим мужем. Дом у нас справный, хозяйство хорошее. Да и как по-другому, когда столько хлопцев в хате.
1941 год изменил всю нашу жизнь. Началась война. Вся наша жизнь в короткий срок изменилось. Кто-то говорил, что не придут сюда фашисты, не станут идти по болотам. Но, они ошиблись. Пришли, все прибрали к рукам, что хорошо и плохо лежит. Устанавливали свои порядки. Да что за порядки это были такие? Когда собака дороже человека? Когда человек для них, мы для них, – словно пыль под ногами. Всегда важные такие, нас всегда ругали.
Открыли жандармерию. Многих заставляли полицаями работать. Да кто ж хотел. Многие больными сказывались, что бы полицаями не быть. Да и те кто соглашался, не предавали своих односельчан, а наоборот, предупреждать старались, если беда какая от этих фашистов будет.
Забрали себе фашисты лучшие хаты. Да те хаты, где мужиков не было. А хозяек или выгоняли, или оставляли, что бы прислуживали. Сами там жили, там же все и отбирали, что нравилось им.
Пришли и к нам, отобрали и курей, и свиней. Не посмотрели, что детей дома пятеро, да жена только-только родила. Мы с сыном муку прикопали, не нашли фашисты в итоге. Многое так просто прятали.
Неспокойные настали дни. Страшные.
Но мы старались жить. Точнее выживать. Мы ничего не знали про то, как проходит война. У нас не было радио, письма не приходили, телефон, который и так был только в администрации, им пользоваться не разрешалось.
Но, не смотря на это, мы все верили в то, что придет Красная Армия и выгонят этих фашистов с наших земель. Но хоть и чувствовали себя они хозяевами, вели себя как трусливые псы. Легко могли ударить и убить. И убивали жестоко.
Помню, летом 1942 года, жена вышла на улицу и посмотрела на наши наличники на окнах. Они у нас красивые, с резными петушками были. Она посмотрела на меня и говорит, что покрасить наличники надо, петушки что бы вновь красными были.
Я только вздохнул. Где же краску сейчас достанешь. Еды нет, соли дети уже полгода не видели, нормально не помню когда и ели. Тут не до краски, не до наличников. Тогда всю траву съестную собирали. Каждый листочек малины сушили, да и другие травы. Прошлой зимой так и спасались от болезней, травами да отварами.
В ноябре мы узнали, что пришли на Лельчицкие земли партизаны. Огромное партизанское соединение Ковпака. Тут уж фашистам не до нас стало. Как гром для них было, что освобождена от их ига Буйновичи, не властвовать им больше в Будо-Софиевке, Заходах, Синицком поле и Крупках. Били партизаны фашистов, выгоняли с наших земель.
Как же радостно нас было слышать это. Но, вот только радость приходилось прятать. Стали оккупанты еще более злыми. Я велел жене и детям не выходить со двора без крайней надобности. Они и ударить и убить могли просто так, со злости. А злости в них было много.
Когда же освободили районный центр Лельчицы, то стало всем ясно, что недолго фашистам тут хозяйничать придется, скоро побегут они с наших земель, и дорогу сюда забудут, если в живых останутся.
Вскоре мы сами и увидели эти соединение партизан. Соединение Ковпака. Остановились они в соседних деревнях, в Приболовичах, да в Милошевичах.
А вот к нашей деревне начали подтягиваться фашистские отряды из Олевского вражеского гарнизона. Стало ясно, будет тут бой. И действительно, 12 декабря, ковпаковцы вступили в длительный бой с ними. И выгнали их из нашей деревни.
Это было такое счастье. Счастье спокойно пройти по родным улицам. Счастье, покидать дом без страха, что в твое отсутствие с родными что-то случится.
Но вот счастье это было недолгим.
Вскоре, фашисты вернулись с подкреплением. Бой тогда длился весь день и всю ночь. Но партизанские отряды вынуждены были отступить. Отступали в сторону деревни Приболовичи.
Но, не смотря на то, что партизаны отступили, мы знали, что они вернуться и опять выгонят фашистов с наших земель.
Но первыми вернулись фашисты. В ночь с 26 на 27 декабря фашистские части СС окружили деревню. Они устроили в нашей деревне настоящую резню.
Они ворвались в дом Шведа Григория Артемьевича. Отре*zали ему уши, язык, ре*zали ему пальцы, ре*zали ему тело, а после этого бросили его живым в огонь. Так же поступили и с Акуличем Макаром Ивановичем. Радиловца Сергея Ивановича, 39 лет которому было, сначала ре*zали тело, а после пове*sили. Бурим Василю Михайловичу, 39 лет, рвали волосы на голове, лом*али руки и ноги, проs*треливали тело - умер под пы*tками. Гаганович Феодосию Григорьевну и Бурим Евгению Андреевну иz*били камнями и *zакапали живьем. Бурим Прасковью Макаровну 22 лет и Бурим Теклю Евдокимовну, 22 лет - гитлеровцы иzна*sиловали, после чего по*sадили на колья и расстреливали.
Всех, кто попадался им, над каждым издевались.
Кто-то пытался спрятаться, кто-то сбежать в лес. Но они, псы проклятые, словно каждого видели. Не давали никому уйти.
Я пытался спрятать жену и детей. Мария, самая старшая из детей, ей всего 15 лет, хоть и плакала, но старалась поддержать братьев и маму. Сыночек мой, Семен, 13-летний хлопчук, тоже старался держаться, прижимался к мамке, держал обнимал своего 11-летнего брата Мишку. Маленький, 4-летний Коленька плакал и все держался за меня. Жена держала на руках нашего годовалого Степку.
Никто из нас не хотел умирать. А я не хотел, что бы фашисты эти проклятые добрались до моих деток. Что бы не трогали их своими погаными руками.
Но нас нашли. Стали гнать в центр деревни. Я подхватил Степку на руки. Он бы не шел. Тех, кто отставал, фашисты не жалели, кололи, избивали.
Нас всех загнали в гумно. Такое большое оно казалось раньше, а как всех туда согнали, не протолкнуться стало. Я очень боялся, что потеряется в этой толпе кто-то из детей. Дети кричали, звали матерей. Матери их пытались успокоить. Кто-то молился, кто-то кричал.
Сколько там было детей! Казалось, что почти одни дети и были!
Я прижимал к себе своих крошек, жена пыталась и ласковое слово сквозь слезы сказать.
А после был огонь. И крики. Дикие крики ужаса, боли отчаянья. Крики стариков, женщин, детей… и моих детей… и мои крики…
