Пашка
Пашка проснулся со знакомым чувством восторга. Шевельнул пальцами и заулыбался. Во сне он снова летал. Как же здорово уметь летать! Пока у него получалось только во сне. Но Пашка был уверен, он твёрдо решил, что научится летать и днём.
Лежал на высокой пуховой подушке с закрытыми глазами и улыбался. Он попытался снова уснуть, чтобы ещё лучше запомнить себя в полёте. Так и лежал с закрытыми глазами, улыбался и мечтал.
Зимой он прыгал с крутой крыши стайки в глубокий сугроб и… почти летел. Мешала фуфайка, она не давала планировать. И ушанка постоянно сбивалась на глаза. Валенки тоже не прибавляли «аэродинамических» свойств. Это слово он услышал от дяди Серёжи. Дядя Серёжа – лётчик. Он летает на вертолёте. Но вертолёт Пашке не очень. Вертолёт смахивает на стрекозу.
Пашка решил учиться летать весной, летом и до самой поздней осени. Весна прошла, на дворе лето. Он уже успевал сделать три маха руками, летая с той же крыши на грядки (зимой только один, ну от силы два маха).
Мама предупредила, что «насыплет соли под хвост» за грядки. Что она имела в виду? У Паши нет хвоста, как у Шарика или у Петуха. У него есть хвостовое оперение!
Пришлось прыгать с Серёгиного сеновала на его грядки. Серёга – это не тот, который дядя, а другой. Этот Серёга – сосед (он живёт через два дома) и закадычный Пашкин друг. Баба Марина накостыляла обоим. Она сняла верёвку с рогов коровы Марты и прищучила друзей в загоне.
Оперению досталось крепко. Сначала оно горело огнём, а через пару дней начало чесаться. Мама сказала, что дела пошли на поправку. Это значит, что скоро можно возобновить полёты.
Пашка потрогал попку и весело засмеялся:
– И не чешется уже... и совсем не горит…
Он понял, что заснуть не получится, поэтому приоткрыл глаза. Сначала правый – капитан стоял на прежнем месте. «Поджидает, как и обещал. Настоящий капитан!» – обрадовался Пашка. Потом открыл левый – всё в полном порядке. Все на своих местах: и море, и лодочки, и его кораблик – все поджидают его. И даже чайки кружат тут же – на белёном потолке, над самой головой.
«Скоро я вырасту и стану капитаном. Сначала моряком, как папка, а потом обязательно капитаном».
Пашкин дом срублен из толстых брёвен; пол и потолок собраны из мощных плах. Стены и потолок обиты дранкой и заштукатурены. Поверх побелены извёсткой. Пол покрашен масляной краской светло-коричневого цвета. На потолке и стенах извёстка перед каждой побелкой кое-где вспучивается. В таких местах её соскребают и заравнивают неровности белилами. Потом снова белят извёсткой.
На потолке из таких вот неровностей и многолетних набелов родилось море и появился капитан.
Капитан смотрит в сторону моря и поглядывает на Пашку. Во рту у него трубка. Он придерживает её рукой и вкусно курит. Паша пробовал курить папину папиросу из пачки с названием «Беломорканал». К сожалению, закашлялся до слёз, и даже из носа побежали сопли. Хорошо, что курил у печки, в другой комнате. С того места его не видно капитану. А так бы точно опростоволосился.
«Мне будет не страшно плавать по морям, потому что скоро я научусь летать», – так думал Пашка и прыгал с самых высоких крыш, широко раскидывая руки и махая ими в полёте.
…А ещё Пашка мечтает стать шофёром. Серёгин отец (дядя Саня) ездит на лесовозе. Когда он проезжает по улице, то коники позвякивают, как колокольчики. Серёга бросает все дела и бежит встречать своего папку.
Дядя Саня даёт Серёге и Пашке порулить своим ЗИЛом. У ЗИЛа-157 два ведущих моста (или три?). Его называют студебекером и королём дорог. Мальчишки попеременке встают меж коленок у дяди Сани и крутят огромную чёрную баранку. ЗИЛ очень послушный, он подчиняется каждому движению мальчишеских рук.
…А ещё у друзей есть свои игрушечные самосвалы. Это тоже ЗИЛы. У Серёги синего цвета, а у Пашки зелёного. Машины такие большие, что на них можно спокойно садиться верхом и ехать с горки. Сбоку у машин имеется рычаг, и им можно поднимать кузов, а двери открываются настоящими ручками. Машины железные и очень надёжные.
Сегодня Пашин папка возвращается с переподготовки на скором поезде Владивосток – Москва.
«Мой папка – моряк! – Пашка что-то вспомнил и от радости запрыгал на кровати. – Папка везёт мне моряцкую форму. И всё-таки я буду капитанам, а Серёга пусть шофёром. Ведь это мой папка едет из Владивостока, и он моряк. Конечно, Серёге легче стать шофёром. Он будет ездить по лесным дорогам. Но я скоро научусь летать, и мне будет совсем не страшно плавать по морям».
Терпеть стало невмоготу, и Пашка спрыгнул с кровати на пёстрый коврик, связанный бабой Сусанной из разноцветных лоскутков. Прошлёпал босыми ножками через зал. На ходу соединил ладошки рук и, будто прыгун в воду, нырнул меж плюшевых занавесок в дверной проём. Он оказался на кухне. Покосился на разомлевших тараканов, прислонившихся жёсткими спинками к ещё тёплым кирпичам печки. Проскочил кухню и толкнул тяжеленную дверь на веранду. Пробежал по прохладному полу и выскочил на высокое крыльцо.
Шарик радостно тявкнул, но, заподозрив неладное, проворно шмыгнул в будку, звякнув железной цепью. Был виден только чёрный кончик его носа.
Пашка спустил до коленок сшитые бабушкой (на заказ) «флотские» трусы и дал упругую струю в сторону будки. Очередь ударила по крыше собачьего домика:
– Ни чо себе – через всю ограду достаю! – радостно воскликнул мальчуган.
Он передавил струйку и пошарил глазами по курам:
– Аааа… вот ты где!
Петух прижался боком к поленнице. Он замешкался и теперь понял, что попал в западню. Покосился на Пашкину руку, прикинул расстояние: «Эх, не успеть мне за нашим сорванцом. Ничего, в следующий раз подкараулю и прищемлю твой крантик…»
Потом по-отечески усмехнулся, откинул гордую голову, расправил сильные крылья и запел на зависть соседским петухам.
– Ку-ка-ре-куууу… – полетело над привокзальными улицами, толкнув в крутой бок сонный паровоз и устремившись к опушке леса. Нырнуло в глубокий лог, на лету потрепав зайчишек за серые ушки. Заглушая все звуки, расплёскиваясь через край, цепляясь за макушки сосен и снова набирая силу. Наполняясь десятками таких же «Кууу… кааа… реее… куууу…»… дальше и дальше … к косачиному току, чтобы слиться с настоящим, вольным, первозданным и тоже петушиным.
«Ааа, пусть веселится себе малец! Что, убудет с меня, что ли? Пацан – он и есть пацан. Ну, давай, отпускай пальцы, а то, не ровён час, лопнешь, как мыльный пузырь», – и захохотал петушиной песней, представив Пашку… пузырём.
А Пашка виртуозно накрыл весёлого петуха веером брызг с первой же попытки. Потом уж поливал без разбора, крутясь на крыльце во все стороны.
Курицы по дурости ринулись было к нему, думая, что Пашка раскидывает им зёрнышки. Потом поняли, что оплошали, и с весёлым шумом отбежали к петуху.
А тот, смеясь, кричал Шарику:
– Ну не засранец ли наш капитан, Шарик?
Из будки Шарик весело поддакивал другу:
– Засранец! Ох и засранец! Добрая душа у Пашки, шебутной только. Весь в хозяина. Два капитана на нашу голову. Повезло нам с хозяевами.
Петух тоже встрепенулся и весело закудахтал:
– И не говори, дружище… Повезло так повезло!
Струйка надломилась и потеряла силу. Последние капли кучно упали на Пашкину ногу. Он потряс ею в воздухе, натянул сатиновые трусы, потом приспустил их на середину бёдер и уже было рванул с крыльца вниз. Но покосился на петуха, вернулся на веранду и с ходу вонзил ноги в коричневые сандалии.
Развернулся и пулей слетел на кирпичный пол ограды. Завернул за угол веранды, проскочил небольшой проулок и подбежал к ларю с зерном. Приоткрыл крышку, упёрся лбом в её край, насыпал в отворот майки несколько пригоршней золотистых зёрен. Забросил горсточку в рот, с удовольствием разжевал, потом резко выдернул голову наружу. Край тяжёлой крышки больно царапнул по лбу, но Пашка даже не поморщился.
Вернулся на крыльцо, на ходу зазывая:
– Цып-цып-цып… цыыып… – приглашал он разномастных кур, поглядывая на здоровенного петуха.
Пашка понимал, что малость переборщил, что обидел и петуха, и куриц. Поэтому спешил восстановить отношения.
Петух не сдвинулся с места. Только проскрипел железным горлом что-то ворчливое, будто ножом по стеклу царапнул. Развернул веером правое крыло, взъерошил перья на загривке, тряхнул мощным туловищем, сбросив Пашкины капельки на землю. И не глянув на зёрна, гордо зашагал, высоко задирая украшенные острыми шпорами когтистые лапы, к подворотне, ведущей на улицу.
– Петька, ну ты чего, а? Чо злишься-то? Я же шутя и совсем даже без злобы, – уговаривал Пашка неподкупного друга.
– Да ну тебя! Каждое утро одно и то же, – ворчал, пряча ухмылку в розовой бороде, повеселевший петух. – Ты лучше Шарика угости вкусненьким. Он целыми днями на цепи сидит, а ты ещё издеваешься над ним. Такая собака добрая, а ты ну просто дурак дураком.
Пашка опешил от таких слов. Развернулся и пулей влетел на крыльцо. Сбросил сандалии и забежал на кухню. На печке стояла сковорода. Он приподнял крышку и ухватил самый большой пирог с ливером. Пирожок был золотистого цвета, пропитан сливочным маслом, с хрустящей корочкой и ещё совсем тёплый. Местный мясокомбинат лепил такие пирожки каждый день в несметном количестве. Их раскупали мигом. Зимой запасались вёдрами, хранили на морозе, а по надобности разогревали в сковороде, на топлёном масле. И уплетали, запивая круто заваренным сладким чаем, забелённым густым от сливок молоком коровы Марты.
Пашка вернулся на крыльцо, где его уже поджидал, весело помахивая пушистым хвостом, верный друг и товарищ Шарик.
– Шарик, ну ты-то хоть понимаешь, что я вас люблю? Особенно тебя и Петю.
Добрый пёс лизнул мальчугана в губы и боднул мокрым носом в живот. Пашка засмеялся, обнял Шарика за шею и вручил пирожок.
Собака деликатно приняла гостинец, отошла в сторонку и аккуратно съела вкусный подарок. Потом с удовольствием потянулась и, бренча цепью по натянутой через двор проволоке, тоже просеменила к подворотне. Улеглась на живот и с интересом принялась наблюдать, как закадычный друг Петруха заигрывает с соседскими курами.
Пашка летел дальше. Мимоходом заглянул в загон к Борьке. Натурально хрюкнул. Борька повернулся к парнишке и хрюкнул в ответ. Мол, привет, братишка! Отмахнулся широким ухом от назойливой мухи и снова утопил свой пятачок в глубоком корыте. Смачно зачавкал и тут же забыл обо всём на свете.
«Никакой радости в жизни. Одно корыто на уме, – с сожалением покачал кучерявой головой Пашка. – То ли дело петух – все зёрнышки своим курам отдаёт. И не только своим. Мама обещала ему голову отвернуть за то, что шлындрает по чужим дворам. Но я-то знаю – она это шутя на него ворчит. Любит она свово Петеньку. Так и говорит: «Какой хозяин в доме – такой и петух на дворе». Не нарадуюсь, говорит, ни на одного, ни на другого. А поёт-то, говорит, а поёт… «Шаланды полные кефали в Одессу Костя привозил…» А по-моему, это папка с дядей Кешей так поют? Дядя Кеша – это папкин старший брат. Он с ружьём на поезде катается по всему белому свету – караулит от воров вагоны с ценным грузом. Весёлый дядя Кеша и тоже петь любит. Сегодня они с папкой споют.
И брага выходилась. Паша вчера выловил штук пять черносливин из бутыли и не вспомнит, как уснул.
«Брага – это так, баловство одно. После баньки по кружечке, другой, чтобы кровь очистить от шлаков», – папка так говорит маме.
«У нашего отца кровь – что вода родниковая», – это мама о папкиной крови и о его браге.
К праздничному столу мама припасла две бутылки «Московской», а для женщин – бутылочку вермута с красивой этикеткой.
«Праздник всё ж таки. Как-никак – муж домой на побывку едет». Это мама специально так говорит. Злится на отца, что тот никак не угомонится – не может распрощаться со своим Тихоокеанским флотом.
«Пора бы остепениться… по морям-то плавать. Так нет же: охота пуще неволи. Всё хозяйство на сына малолетнего оставил. А тому тоже летать подавай, да всё на грядки норовит приземлиться. Вот ведь порода летуче-плавучая на мою голову... И смеётся мамочка. Весело смеётся. Я люблю, когда она так смеётся. Я ради этого её смеха на всё согласный. Только бы она смеялась и смеялась каждый день…»
А Пашка тем временем просунул руку через дырку в заборе и старательно кряхтел, пытаясь отодвинуть деревянную задвижку, запирающую калитку в огород.
«И кто это додумался запираться со стороны огорода? Хотя когда я был маленьким, то лез в каждую щель. Так мама говорила. Вот и приходилось придумывать хитроумные запоры от маленького Паши…»
Деревянный брусок наконец сдвинулся с места и плавно поехал в сторону. Калитка отворилась, и Пашка очутился в огороде.
Огород и сад разделял деревянный тротуарчик. Он начинался сразу от калитки и заканчивался у крана летнего водопровода. Тут же стояли две железные бочки. К одной из них и спешил Паша.
Её специально установили под густым кустом черёмухи. Это чтобы вода не очень нагревалась на жарком солнышке. А в бочке вот уже второй месяц жили два карасика. Они были самые настоящие. Бока и спинки у них отливали золотом. Они любили Пашу и очень верили, что когда его папка приедет с переподготовки, то они все вместе отправятся на лесное озеро и там их отпустят на волю.
Карасей Паше подарил дядя Саня (Серёгин отец). Как-то весной он взял друзей с собой на рыбалку. Рыбачили на закидушки. Когда рыбка попадалась (а попадалось сразу по нескольку штук), то леска дрожала в руках. В тот раз наловили много рыбы. Паша попросил только двух карасиков.
Серёгина баба Марина нажарила полную сковороду рыбы. Но Паша отказался угощаться. Он принёс своих карасиков домой, налил в таз воды и опустил их туда. Сначала рыбки не двигались. Паша расстроился и ушёл к кроликам. Погрустил с ними, поговорил. Под верандой живёт молодняк. Они тоже любят Пашу. Кролики обступают его со всех сторон. Залазят верхом и щекочут пушистыми мордочками где попало. Он с ними разговаривает обо всём на свете и всегда угощает малышей вкусненьким. Когда травой, когда морковкой, когда овсом, когда ещё чем-нибудь.
А когда вернулся в огород к рыбкам, то не поверил своим глазам, а счастью не было конца. Он очень обрадовался. Карасики плавали в тазу и, ему показалось, просили кушать… Мама помогла приспособить бочку для временного жилища рыбам.
А вечером Паша и мама написали письмо папке. Так, мол, и так – возвращайся скорей, потому что карасики в неволе долго не протянут. Это чтобы он понял, что никакие отговорки не принимаются. Карасей надо спасать. А на своём мотоцикле (Иж-49) ездить может только он – папка.
А как ещё можно добраться до лесного озера? Да никак! Только на папкином ИЖ-49. Не зря же Паша каждый день протирает мотоцикл вафельным полотенцем. Потом садится на широкое сидение, понарошку заводит мотор и едет до самой Америки. А на обратном пути обязательно заворачивает в столицу нашей Родины – город Москву. Там на Красной площади в мавзолее лежит дедушка Ленин.
Пашка накручивает ручку газа, натурально рычит, переключает на бензобаке скорости, тормозит ручным и ножным тормозом. А ещё подкачивает колёса мотоциклетным насосом и проверяет бензин в бензобаке. Для этого надо отвернуть блестящую крышку бензобака, вытащить металлическую сетку из горловины, а уж после прутиком замерить уровень бензина. «Бензин есть, его хватит, чтобы доехать до лесного озера».
Пашка опустил голову над бочкой. Внимательно присмотрелся. Но в чёрной воде ничего невозможно разглядеть. Тогда он набрал полную грудь воздуха и погрузил лицо в воду. Сначала только лицо, потом и голову до самых плеч. Глаза то щурил в щелочки, то таращил, раскрывая до отказа. «Ничего не видно? Да куда они запропастились-то?!»
И тут он почувствовал, как рыбка щиплет его за нос. Сначала он заметил одну тень … и тут же другой карасик ущипнул Пашку за губу. Паша нисколечко не испугался, а даже наоборот… Чтобы не перепугать рыбок, голову вытянул из бочки медленно. И только потом громко фыркал и жадно хватал воздух ртом.
– Здесь! На месте! Как же я устал переживать за вас. Ну, ничего, сегодня приедет папка, и мы отвезём вас на ваше озеро.
Сегодня! И никаких после! Папка меня поймёт, он не станет откладывать поездку на завтра. Надо срочно спасать карасиков. Хорошего мало – жить в бочке. Даже человек-амфибия, и тот чуть было не окочурился в железном баке. Но то человек. А тут – карасики! Маленькие, золотистые, наивные…
Не скучайте, хорошие мои, сегодня вы будете играть с такими же карасиками в вашем лесном озере. Даю вам слово! Мы с папкой вас спасём… Сегодня…
2012 год.