–Так ты ей пощёчин надавал. А то я думаю, что за такой красивый румянец покрывает щёчки, – Трегир осторожно провёл пальцем по её щеке. – Думал, что засмущалась... Ладно, кушай, после завтрака у меня к тебе будет разговор, и почему-то думается мне, что ты бы предпочла ещё порцию пощёчин, чем нашу беседу.
–Сегодня ты продолжишь экзекуцию?
–Дорогая, мне вроде как тебя наказывать особо не за что. Ты же не от меня сбежала. Вот, разве что, только от женщины оторвала и отпуск не дала догулять, да, видно, доля у меня такая... И ещё я хочу тебя обрадовать. Отсюда мы поедем прямо во дворец великих герцогов, как я и обещал, где ты проведёшь около месяца у меня под боком.
–Но… – Анжелика нахмурилась.
–Прости, но твой брат по делам вынужден уехать, а оставить тебя одну после того, что произошло, – верх безумия. Кроме того, я всё-таки должен тебя повоспитывать. Лаур уже поехал в Блу-Сити, чтобы укрепить твои апартаменты. Поверь, оттуда не сбежишь.
После завтрака Трегир, положив руку ей на плечо, привёл в свой кабинет, куда также пришёл и принц.
–Ну что, дорогая, – Трегир посадил Анжелику на кресло, спиной к окну, сам сел напротив неё. – У меня целых два дня на беседу с тобой. Так что, подумай, стоит ли молчать. Я ведь могу применить спецсредства. Во-первых, я знаю, что ты умеешь блокировать боль и вчера вряд ли наказание Генри дошло до тебя. Но против твоей блокировки нашими учёными разработан один маленький укольчик, который парализует волевую функцию мозга. А это значит, что после этого укола для тебя будет болезненным малейшее прикосновение. А если при этом применить ещё и электрошок. Есть «уколы правды», есть гипноз, есть болевые ощущения... В общем, Генмерол случайно мне не передавал привет?
–При чём здесь Генмерол? – Анжелика не переживала за «уколы правды» или гипноз. Другое дело, что она вообще боялась уколов. Но вот парализация волевой функции мозга – про это она ещё не слышала.
–Ну как при чём? А что ты делала в Тарусе? Только не говори мне, что ты не скрывалась в их лагере. Мне нужна вся информация. Не я тебя туда посылал, ты сама пошла, вот сама и поделишься знаниями.
Но то ли Трегир передумал, то ли он и без неё всё знал, только использовал он пребывание Анжелики совсем по-другому. Проводив Генри, они пошли по просёлочной дороге мимо полей и пролесков.
Одежда, которую он привёз накануне, оказалась лёгким, летним, ситцевым, длинным, почти до земли, простым платьем. «Чтобы не очень удобно было на коне скакать и драться», – пояснил Трегир и тихо добавил на ушко: «Одно провокационное движение в сторону бегства, и я сниму с тебя трусики. Будешь ходить, как раньше наши бабушки: под платьишком ничего нет». Анжелика густо покраснела, ничего не ответила. Но испытывать судьбу не стала. А кто знает, вдруг исполнит... Она понимала, что находится полностью в его власти.
Они гуляли по полям, дошли до какой-то деревни, попали на чей-то праздник. Чистый воздух, ясное солнце, голубое небо. Они ели свежий хлеб и запивали парным молоком.
Напряжение, державшее Анжелику в тонусе, стало отпускать.
–Анжелика, а ты знаешь, что ты очень красивая, – Трегир сидел рядом с ней в телеге, на стоге сена, грыз соломинку и смотрел на неё.
Анжелика смутилась, посмотрела на него, не зная, что ответить. Она ведь считала себя некрасивой, и ей не хотелось, чтобы над ней смеялись. Но вместо насмешки она вдруг увидела, что Трегир совершенно серьёзен.
–Знаешь, если бы была моя воля, я бы похитил тебя, как это часто делают у наших горцев, и держал бы взаперти, пока бы ты меня не полюбила.
–По-моему, ты и так меня похитил, и теперь взаперти держите все вместе.
Трегир засмеялся. Он взял её руку в свою, поглаживая пальцами ладошку, а сам смотрел прямо в глаза. И неизвестно чем бы всё это закончилось, если бы они не приехали в деревню. Телега остановилась.
–Господин, прибыли, – прервал их игру в гляделки возница, слезая с телеги.
Они шли по просёлочной дороге. Трегир вдруг остановился, повернул Анжелику к себе лицом. Обхватил его своими ладонями, приподнял и приблизился своими губами к её губам. Анжелика попыталась отстраниться.
–Для кого ты себя бережешь? Почему не даешься? – тихо спросил он, не отпуская её.
–Для того единственного, – также тихо ответила она, чувствуя, что если он сейчас её отпустит, то она упадет.
–Так, может, я и есть твой единственный, по крайней мере, на ближайшие четыре года. Пока тебе не исполнится двадцать один год? Когда ты уже смиришь свою гордыню и станешь моей, Анжелика?
–Пусти, – она тихо ответила и отвела глаза. Единственная... Если бы она знала, что ждёт ещё впереди, она бы, может, поступила иначе.
Трегир вместо ответа прикоснулся губами к её губам. У неё закружилась голова. Он целовал её сначала робко и нежно, как будто боялся спугнуть этот таинственный хрупкий миг. Её губы, помимо её воли, ответили на его поцелуй. Но… Прокатившаяся по телу волна напомнила о том, чем это может закончиться. Она резко отстранилась.
–Пожалуйста, не надо. Всё может измениться. Не надо, пожалуйста...
Она вырвалась и побежала по дороге. Слёзы душили её. Трегир не пытался её догнать. Он лишь молча смотрел ей вслед. А потом не спеша пошёл.
Когда он подошёл, она уже успокоилась. Слёз не было. Но было видно, что плакала. Он не стал спрашивать, что случилось, чем её напугал. Он принял это на свой счёт.
А она, она почувствовала себя несчастной. Она переспала... Переспала с мужчиной. Она уже не девочка... Как она объяснит, что уже не девочка? Что с ней будет, когда откроется правда? Ей было страшно, очень страшно. Она ненавидела своё тело за то, что оно не справилось, за то, что оно отдалось мужчине. Мужчине, который не будет ей мужем. Мужчине, который вскружил голову, но не стал любимым. Она думала, что первый раз – это как сказка. А оказалось... Сказка, пока добиваются, а потом боль и будни.
Оставшееся время он был галантен, не пытался к ней приблизиться, чтобы не пугать. Она вдруг перестала опасаться «нападения», перестала обороняться. Ей было спокойно с ним, как будто он был её старшим братом. Да и Трегир не воспринимал её иначе, как избалованного, непослушного ребёнка. Ему доставляло удовольствие её опекать, слегка баловать. Он с наслаждением слушал её звонкий смех, смотрел на её смущение. И только когда оставлял её одну в спальне, принимал меры предосторожности, чтобы она не сбежала. Правда, в начале она пыталась возмутиться, видя наручник. «Выбирай, или ты спишь одна в наручнике, или без наручника, но рядом со мной. Я не хочу повторения побега. Здесь нет охраны, решёток на окнах и замков на дверях».
Через два дня Трегир привёз Анжелику к себе во дворец, где на окнах были установлены стальные жалюзи-решётки. Утром следующего дня после прибытия на завтраке присутствовала Сюзанна. После завтрака Трегир объявил Анжелике, что в понедельник он уезжает и она будет находиться под домашним арестом вплоть до его приезда.
–Мне кажется, что я не знаю, где моё место. Для чего я здесь? – Анжелика сидела на паласе, обхватив колени руками. У неё было состояние какой-то депрессии, ей хотелось плакать, она бесилась от собственного бессилия. – Я некрасива, богата и несчастна. Меня хотят выдать замуж, а мне становится плохо только от одной этой мысли. На меня устроили аукцион, как на куклу.
–Анжелика, – Мэри, когда они были вдвоём, обращалась к ней по имени. Хоть она ещё до конца и не понимала Анж, но всё-таки прониклась к ней сестринской любовью. Мэри была на два года старше Анжелики, и ей хотелось защитить и помочь своей «маленькой сестричке». Девушка видела, что Лаур, да и Трегир, хорошо относятся к принцессе и стараются ей помочь, но та отвергает всякую помощь и сама провоцирует столкновения.
Четвёрка сохранила побег Анжелики в тайне от королевы и королевского совета, которые могли наказать, закрыв её в монастыре со строгим режимом. Вся великолепная четвёрка осознавала, что идеальным мужем для Анжелики мог быть только Трегир, ибо только он мог её удержать. Но Трегир всё-таки надеялся на великую силу любви и терпения.
Мэри села напротив Анжелики с учебником анастасийского языка. Принцесса попросила её втайне от господ научить этому языку, но так, чтобы остальные не знали, что она понимает, о чём идёт речь. Мэри, в свою очередь, то же самое попросила Анжелику в отношении русского языка.
–Анжелика, мне иногда кажется, что вам нравится господин Трегир.
–Глупости… – Анжелика вспыхнула вся, вспомнив его последний взгляд и невинный поцелуй в щёку, а потом он обнял Сюзанну, и они ушли. – Мэри, – продолжила Анжелика вслух. – Ладно, будем честными хотя бы перед собой. Порой мне кажется, что я его так ненавижу, что готова убить, особенно когда рядом с ним Сюзанна. Я не понимаю, что происходит. Если бы мне было всё равно, я бы не реагировала и на Сюзанну, а так...
–Мне кажется, простите за смелость, но если вы выберите в мужья господина Трегира, то будете счастливы, – Лаур и Генри попросили Мэри попытаться склонить Анжелику на сторону Трегира.
–Выбрать Трегира? – Анжелика удивлённо посмотрела на Мэри. – Но он сам от меня отказался. Неужели ты не видишь, что я для него лишний груз? Так к чему всё это?
–Понимаете, Анжелика, – но ей не дал договорить телефон. – Да, ваше превосходительство... Ваше Высочество, вы будете разговаривать с его превосходительством? Нет, она не хочет подходить к телефону. У нас всё хорошо. Ваше Высочество, его превосходительство спрашивает, какая окраска колли вам нравится?
–Голубая, – сквозь зубы процедила Анжелика.
За окном веселится дождь. В комнату через жалюзи врывается сырость и запах прелой земли. До боли родной запах. Анжелика подошла к окну. Её душила эта комната, ей надо было туда, на волю. Ей казалось, что в тюрьмах, где нет окон, сидеть проще, ты не видишь всего этого. Когда видишь этот сад, вдыхаешь эти запахи, но всё это там, за окном, тяжелее перенести заключение. Тот мир, мир за решёткой, – он не для тебя.
Ей до боли в сердце хотелось туда, к родным и близким. Там можно босиком пробежаться по лужам. Ей хотелось туда, где соседские огороды были пройдены и изучены, где под тяжестью тёмно-синих ягод склонялись до земли гибкие ветви ирги. Там тебя никто не держал взаперти. Она всего лишь раз была в той деревне. Да и кем приходились те родственники – она так и не знала. А может, это были и не родственники, а так, просто друзья.
А потом ей почему-то снова вспомнился Термез и как они дразнили соседских петухов, а потом удирали от них. Она была ещё маленькая и не успела убежать. И петух, красивый белоснежный петух с ярко-красным клювом, налетел на неё. Его «поцелуй» навсегда остался на её щеке. А потом... Потом она узнала, что этот петух попал в суп – он было очень клевачий. Она вспомнила, как убежала в сад, где горько плакала. Ей было жалко петуха. И тогда маленькая девочка сказала себе, что никогда ни на кого не будет жаловаться, чтобы больше не варили петуха. Сколько ей тогда было: три, четыре? Она сдержала своё слово – она больше никогда в жизни ни на кого не жаловалась.
Продолжение следует...