Теплый осенний вечер. Я сижу рядом с ней в полутемном, будто собранном из красного кирпича и желтого света свечей, ресторане Sisters, и смотрю в ее глаза, глубокие и темные как ночное небо с двумя огоньками-звездами внутри него. Смотрю долго, неотрывно.
Официантка приносит выпить. Я отхлебываю коктейль, и вновь смотрю в ее черные, как уголь, глаза. Для меня они хранят историю. Они словно часы для гипноза, которые покачивает доктор во время сеанса – чем дольше вглядываться в них, тем больше ты погружаешься в забытье. И вот я все же смотрю на эти живые часы и вспоминаю ее извечно бегущую походку с широким шагом, ее пристрастие к кофе и сигаретам; вспоминаю наши прогулки и разговоры, и мало-помалу воспоминания становятся все более четкими и осязаемыми, заполняя собой все пространство вокруг, словно густой дым или легкий одурманивающий эфир. Они наливаются красками и плывут хороводом картин по стенам кафе, притягивая мое внимание.
Я вспоминаю вечер, когда мы познакомились. Ровно 7 лет назад. По пятницам или субботам я нередко заглядывал в ночной клуб, чтобы расслабиться и развеять свою стеснительность. Сначала, как правило, я изрядно закидывался алкоголем, а после – шел танцевать. В тот раз я сидел у барной стойки, и там же оказалась она. Мы перекинулись о чем-то словами, сели ближе и, кажется, разговорились за коктейлями. У нее была по-детски искренняя, ребяческая улыбка и заливистый смех, большие гипнотические глаза, густые волосы, спадающие на плечи и что-то еще захватывающее и пленительное во всем ее образе, что решительно нельзя было описать, хотя я и пытался сделать это много раз.
Уезжая, она оставила свой номер телефона и чувство того, что этот вечер был каким-то особенным, не таким, как другие. На другой день сложно было описать, каких усилий мне стоило поднять телефон, написав ей сообщение - я брал его в руки и откладывал снова, по много раз перепридумывая текст сообщения. Я был крайне стеснительным. Но еще застенчивее я себя почувствовал, когда она не ответила. Я вспоминал тот чудесный вечер, и не мог взять в толк, что же я сделал не так.
Мы оба были студентами одного университета. Кажется, через пару дней после встречи в клубе я заглянул пообедать в студенческую столовую - тесное полуподвальное помещение с потрепанными пластиковыми столами и запахом куриных котлет и гречки. Словом, место было совершенно неромантическим. Стоя в очереди за своими котлетами, я вдруг увидел ее, в повседневной клетчатой рубашке и джинсах, сидевшую за одним из столиков. Тут же во мне поднялась целая буря эмоций, среди которых, несомненно, было любопытство узнать, почему же она мне не ответила. Я собрался с мыслями, заказал еду и с подносом двинулся к ней.
– Привет.
Я поймал удивленный и слегка растерянный взгляд, а потом улыбку и ответное натянутое приветствие. Было видно, что она смущена. Мы пообедали вместе, и с той поры начали общаться. На наш первый совместный ужин я привел ее как-то вечером в английский паб. Он выглядел дорого, стильно, и там готовили особенные коктейли - наверное, поэтому мой выбор и пал на него. Она явилась в джинсовке и темных очках.
– вроде сегодня не солнечно, заметил я.
– я на стиле, парировала она и очки остались на своем месте.
Потом мы стали видеться регулярно. Она словно знакомила меня с другим, таким привычным, и одновременно, таким непознанным для меня миром, полным новых переживаний. Мы подолгу катались поздними вечерами на ее машине и слушали ее музыку: Земфира, Сплин, Ассаи и другие имена, на которые раньше я не обращал внимания, сделались для меня такими знакомыми и любимыми. Особенно Земфира - каждая ее песня навсегда стала для меня катализатором воспоминаний той поры.
Днем она была на учебе или на работе, поэтому мы завели небольшую традицию встречаться рано по утрам на площади Максима Горького. Там располагался один из самых популярных местных Macdonalds, где варили восхитительный кофе, без которого, мне казалось, она не представляла бы себе хорошего утра. Мы брали по кофе и поднимались на второй этаж. Там у нас было свое, особенное укромное пространство. В детской зоне, в самой ее глубине, располагался один маленький едва освещенный столик, который не замечали ни официанты, ни гости кафе. Там мы и прятались от всех. Она доставала спутанные наушники, молча давала мне один, и мы слушали ее музыку. Сложно сказать, музыка казалось мне столь прекрасной в силу творческих способностей исполнителей или из-за нее, но каждый раз я покорно и с искренним удовольствием слушал ее плейлисты. Ее губы были упругими и страстными и имели терпо-сладкий привкус сигарет и свежего кофе, а когда я смотрел в ее черные, как уголь, глаза - я словно погружался куда-то на глубину, но без акваланга: дыхание стягивало, сердце билось учащенно с надрывом и все вокруг словно замирало и блекло.Конечно, у них был другой природный цвет, но для меня они всегда были как два черных опала. И когда я уходил от нее, эти глаза еще долго следовали за мной, словно наваждение. Я гладил ее лицо, касался пальцами губ и казалось, время растворялось и мир вокруг как бы замирал в оцепенении.
Для нас стало уже маленькой традицией встречаться на заднем дворе универа между пар. Она курила, я стоял и смотрел на нее, и думал о том, как же красиво люди умеют курить. Вечерами мы созванивались по видео-связи, и часто в наших беседах было мало глубокого содержания или умных тем, но было что-то другое, что-то гораздо большее и гораздо менее рациональное. Самым приятным было поговорить с ней вечером и мирно погрузиться в сон с ее образом в голове.
Для меня она была одной из первых девушек, и в те времена я совсем не умел ухаживать. Я был стеснителен и знакомился только в клубах и барах под большим давлением алкоголя. Я был романтиком, но совершенно оторванным от реальности и - от практического понимания женщин. Поэтому мои попытки быть "славным малым" выглядели чаще всего курьезно или нелепо - например, однажды я сочинил ей пару куплетов в стиле хип-хопа, это казалось мне чертовски романтичным. Я боялся выглядеть неопытным, и без сомнения, я им и выглядел. Но чувства, которые я испытывал, были столь окрыляющими и дарили мне такое ощущение эйфории – что временами я забывал все свои стеснения и слабости, и просто витал в облаках.
...У нее был мужчина. Я знал об этом с самого начала, но не хотел о нем думать и… даже, наверное, не знал, что в таких ситуациях следует делать. Мы привыкли, что во время нашей беседы или прогулки мог позвонить он, и она просила меня молчать или обещала перезвонить через несколько минут. Я боролся с чувством неудовольствия от того, что делю ее с кем-то другим; а также, от того, что выбрал играть в эту низкую и глупую игру в прятки. Но я не мог с собой ничего поделать: ее голос, ее губы, ее глаза стали для меня уже такими привычными. Кроме того, эти "тайные встречи" покрывали наши отношения некой завесой загадочности для нас обоих. Мы словно два преступника, скрывавшихся вдвоем от целого мира. Я хотел, чтобы она была моим маленьким секретом.
А дальше – была одна из тех дурацких историй, каких тысячи. Мы встречались и расставались, что-то обещали друг другу, и не сдерживали обещания. В какой-то момент она сказала, что останется с Ним и все оборвала. Она сидела за рулем и говорила мне эти слова, собиравшиеся в жалящие опасные фразы, от каждой из которых по телу пробегали вибрации дрожи и выступали мурашки. Я слушал, ощущая как на глазах выступают такие не-мужественные, такие глупые слезы. Мы остановились на светофоре, и, не дослушав ее, я выскочил из машины, хлопнув дверью. Она что-то говорила, но я молча шел, не слыша ее, словно оглушенный и ослепший. Минут сорок я шел до дома, находясь в каком-то забытье. Я шел, бежал и снова шел, но это чувство никак не отпускало - это было похоже на суровую форму лихорадки: все тело горело, меня охватывала дрожь, а эмоции бились в агонии, хаотично сменяясь то обидой, то гневом, то тоской и отчаяньем.
А потом все закончилось. С детства я был слишком импульсивной натурой, и многие явления жизни производили на меня усиленное влияние: я мог целую неделю находиться под впечатлением от какого-то фильма или книги, мог глубоко переживать за судьбу нищего, встретившегося по дороге домой, а когда я радовался или печалился - это переживание захватывало все мое существо без остатка. В частности, поэтому я был крайне мнителен и обидчив, как все эмоциональные натуры – ведь любая обида чувствовалась мной десятикратно.
Когда мы разошлись, я заблокировал ее в телефоне и две недели подряд я пил. В университет я ходил время от времени, и скорее ради того, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о ней. Днем я думал о ней на парах, вечером - в баре. Возле моего дома располагалась популярная бильярдная Князь, оформленная в старорусском стиле. После занятий я каждый день спускался в ее подвальное помещение, заказывал стол и пиво, и - играл один. Я включал в наушниках песни Земфиры, молча плакал и с яростью бил кием по шарам, прокручивая в голове вновь и вновь одни и те же воспоминания. Я чувствовал глубокую обиду и боль - такого рода боли я не знал прежде. Переживание было столь новым и интенсивным, что всецело охватывало все мое существо. Я не разговаривал с друзьями, потому что мне представлялось, что никто из них меня не поймет, и лишь посмеется над моими чувствами, которые в то время были такими новыми и нежными как весенние цветы - казалось, легкий ветерок насмешек способен был надломить их стебель. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, и в полутемном подвале Князя я настойчиво прятался от людей. Алкоголь притуплял мою боль, и, напившись до состояния, когда окружающий мир начинал расплываться и задваиваться в глазах - я платил за стол и шел домой спать. На другой день повторялось все то же самое.
Как-то, когда я в очередной раз играл сам с собой, ко мне подошли два парня, только что закончивших партию за соседним столом. Кажется, они предложили сыграть с ними. Я нехотя согласился. Мало-помалу мы разговорились. Один из них словно почувствовал мое состояние, и в ходе беседы я все ему рассказал, в общих чертах. Он в ответ – поведал о расставании со своей бывшей девушкой и показал песню, которую когда-то сочинил в ее честь. Это скрепило узы нашего знакомства, «уж он-то меня понимает», думал я. После игры парень пожал мне руку и настоятельно позвал ехать с ними в ночной клуб, чтобы развеяться. Всю ночь мы пили, смеялись и танцевали, словно близкие друзья.
Наутро я посмотрел в зеркало и пообещал себе забыть ее и все, что было с ней связано. Забыть, но не простить. Я удалил песни Земфиры и больше не заглядывал в Князь.
***
Прошло семь лет. Мы сидим словно незнакомые, и в то же время какие-то по особому близкие - нас невидимой нитью связывают воспоминания.
– За воспоминания, которые не умирают - говорю я и поднимаю бокал и тут же понимаю, что воспоминания о первой влюбленности давно умерли, оставив от себя где-то в глубине памяти лишь блестящую накидку ушедших эмоций, под которой ничего нет. И вот... эта девушка по-прежнему сидит на том же месте, такая же красивая, словно материализованная игрой моего воображения, но… уже не та особа, в которую я был когда-то влюблен. Я вижу, как образ, возникший в моей голове, подобно тени, переплывает по стенам кафе и соединяется с ее телом, сидящим напротив - словно окутывая ее снаружи - а потом вновь отделяется и плавно вылетает в соседнее окно. Я чувствую благодарность. Я мысленно говорю ей «спасибо» за то, что семь лет назад она научила меня чувствовать и влюбляться в женщин. Я благодарю ее как одного из множества моих учителей жизни.
Она говорит, что ей уже пора. Уклоняется от моего "жеста вежливости" и намерения помочь ей одеться. Мы гуляем по осенним улицам ночной Москвы, и периодически я прошу ее идти чуть медленнее, чтобы это было похоже на прогулку, а не марафон.
Я смотрю в ее угольно-черные глаза и не вижу в них больше никакой магии - просто красивые глаза, как у многих других. Я сажаю ее в такси. Я вставляю в уши наушники и иду гулять по малой Дмитровке. Уличные музыканты нежно поют "All of me" Джона Ледженда. На душе у меня привкус какого-то светлого чувства и ощущение тепла, идущего из груди.
Я мысленно прощаюсь с прошлым и отпускаю его. Отпускаю его навсегда.
