«Первая задача истории— воздержаться от лжи, вторая— не утаивать правды, третья— не давать никакого повода заподозрить себя в пристрастии или в предвзятой враждебности»
(Цицерон, 106г. до н.э – 43г. до н.э., римский государственный и политический деятель, оратор, философ, учёный)
Лев Николаевич Толстой не любил историю. Многим это кажется странным. Как же так? Толстой - автор самого знаменитого в истории человечества исторического романа и вдруг такое…
Да, Толстой отрицательно относился к истории как к науке, находя её ненужной и бессмысленной. Также отрицательно относился просто к истории как к прошлому. В прошлом он видел непрекращающееся торжество зла, жестокости и насилия...
«Внутренней задачей» Толстого всегда было освобождение от истории, выход в те сферы, где можно жить в настоящем. Его интересовал текущий момент. Главной моральной максимой у Толстого в конце жизни было «Делай что должно, и будь что будет».
Не думай ни о прошлом, ни о будущем, освободись от давления, которое имеют над тобой память о прошлом и ожидания...
Интересно, что в поздние годы жизни Толстой с удовлетворением отмечал в дневнике у себя ослабление памяти. Переставал помнить собственную жизнь. Это его очень радовало. Вся тяжесть прошлого переставала над ним висеть. Он чувствовал себя освобождённым. Вот что он писал:
«Как же не радоваться потере памяти? Всё, что я в прошедшем выработал (хотя бы моя внутренняя работа в писаниях), всем этим я живу, пользуюсь, но самую работу — не помню. Удивительно. А между тем думаю, что эта радостная перемена у всех стариков: жизнь вся сосредотачивается в настоящем. Как хорошо!»
Для него это был некий идеал жизни человека и человечества в истории. Человечество, которое не помнит о том бесконечном зле, которое оно само над собой совершило, забыло его и не думает о возмездии…
И всё-таки при таком отношении к истории и прошлому очень интересно, каким образом и как Толстой оказался писателем исторической прозы. Ведь у Толстого кроме «Войны и мира» было ещё несколько исторических замыслов.
Но они остались незавершёнными и нереализованными…
А вот первые отрицательные отзывы об истории как науке появляются у Толстого ещё в Казанском университете. Толстой его, как известно, не окончил.
В университете Толстой блестяще успевал в языках, а вот история ему не давалась. И его дневники фиксируют непонимание, зачем заставляют сдавать эти странные дисциплины. У него не получалось сдавать экзамены, он не мог запоминать цифры, даты и тому подобное…
И удивительно, что при этом глубоко негативном отношении к истории вхождение в большую литературу Толстой начал с рассказа о себе. С «Детства», с рассказа о собственном прошлом.
Толстой описывал детство глазами ребёнка. Да, это далеко не первое в истории мировой литературы произведение о детстве и воспоминание о детстве. Но это одна из первых попыток «реконструировать» взгляд ребёнка. Когда взрослый человек описывает то, как он ребёнком воспринимал свою жизнь.
И этот ход оказался весьма удачным и неожиданным для того времени как с художественной точки зрения, так и исходя из задачи, которую ставил перед собой Толстой.
А целью было описание идиллического прошлого. Мир, который он описывал, был основан на крепостном праве. Взрослый человек не мог не осознавать ужаса, зла и насилия, лежащего в основе той идиллической картины, которую он воссоздавал.
А Толстой создал образ мальчика, который не видел этого зла в силу своего возраста и был способен воспринимать окружающий мир как идиллию. Думаю, автобиографичность «Детства» не стоит воспринимать так уж буквально. Детство Толстого менее всего было идиллическим. Оно было, возможно, даже довольно нерадостным. Характерно, что смерть матери, главное определяющее событие его детства, в повести сдвинута с двух лет на одиннадцать.
В «Детстве» мать ещё жива. Главная катастрофа и жизненная утрата ещё не пережита. Толстой ребёнком потерял сначала мать, а потом отца. Но то, с чем он входил в большую литературу, — это реконструкция опыта переживания настоящего. По той же «схеме» Толстой построил «Севастопольские рассказы», которые потрясли читателей и принесли Толстому славу знаменитого русского писателя. Это «репортаж» о чём-то происходящем прямо на глазах автора…
И Толстой медленно нащупывал пути к своему главному историческому роману тоже из прямого журналистского репортажа.
Напомню, что на канале не так давно уже была публикация о том, что Толстой «Войну и мир» начинал с декабристов.
Первый «подход» к «Войне и миру» — это история ссыльных декабристов. Декабристы были амнистированы в 1856 году. И в этом же 1856-м Толстой, как он утверждал, начинает писать этот роман. Сохранились главы, которые написаны в 1860 году, но первые подступы к этой теме он, вероятно, делал и раньше.
Декабристы интересовали Толстого всегда. Описывая вернувшегося декабриста, Толстой принял решение сказать об опыте ошибок и заблуждений декабриста, то есть о 1825 годе. Это было главным и решающем событием в жизни героя и в русской истории первой половины XIX века.
Толстому, приступив к разговору о 1825 годе, нужно было углубиться в корень этих событий. Показать, откуда взялись люди 1825 года. И от описания побед русского оружия в 1812 году Толстой ушёл к 1805 году и к первым поражениям, из которых уже потом «вырос» 1812 год.
Толстой уходил от настоящего дальше вглубь. Так роман из современного превращался в исторический …
Очень существенно то, что по-настоящему историческим для Толстого роман так и не стал.
Толстой говорил о своей книге как о произведении, действие в котором должно было развиваться вплоть до эпохи его создания, то есть его интересовала «длящаяся жизнь». Он пытался воссоздать не отдалённые исторические события, а сам ход времени...
Так, первая часть романа была опубликована в журнале «Русский вестник» под заглавием «1805 год». По-видимому, это первое в истории мировой литературы произведение, в котором номер года вынесен в заглавие. Роман Гюго «Девяносто третий год» начал публиковаться девять лет спустя.
Но важно даже не это, а то, что название, обозначенное цифрой года, века, определением эпохи, обычно указывает на специфику исторического периода, который будет описываться. Это не сегодняшнее время. То, что прошло и кончилось...
Толстовское повествование было устроено таким образом, что читателю с самого первого момента было известно, что оно пойдёт дальше и название будет меняться.
Фокус переходил с изображения конкретного года на описание движения времени как такового...
Известно, что Толстой набрасывал варианты предисловия к «Войне и миру». В одном из них он сделал поразительное признание.
«…Я знал, что никто никогда не скажет того, что я имел сказать. Не потому, что то, что я имел сказать, было очень важно для человечества, но потому, что известные стороны жизни, ничтожные для других, только я один по особенности своего развития и характера… считал важным».
И далее: «Я… боялся, что мое писанье не подойдет ни под какую форму…», а «необходимость описывать значительных лиц 12-го года заставит меня руководиться историческими документами, а не истиной…»
В этой интересной цитате, на мой взгляд, стоит обратить внимание на два обстоятельства.
Во-первых, рассуждение о том, что, может быть, то, что я хочу сказать, и не имеет большого значения, но, кроме меня, этого никто не скажет. То есть, я говорю о том, что лично видел, о собственном опыте, интересном именно своей уникальностью. Толстой приписывает уникальность личного опыта художественному произведению. Это сам по себе очень необычный ход…
Во-вторых, бросается в глаза довольно экстравагантное противопоставление: «не историческими документами, а истиной». А вот откуда автор знает истину, если не из исторических документов?
Получается, что оба эти парадоксальных риторических хода совершенно чётко указывают на то, что это прошлое, описываемое с 1805 по 1820 год, в котором происходит эпилог, доступно Толстому в живом переживании. Это его личный индивидуальный опыт...
Напомню, что Толстой родился в 1828 году. Через 16 лет после войны 1812 года. Через 23 года после начала романа. Через 8 лет после того, как происходит действие в эпилоге...
Но люди, которые читают «Войну и мир», всё время говорят об «эффекте погружения» в историческую реальность. Какими художественными средствами Толстой достиг такого эффекта?
Есть моменты, на которые стоит обратить внимание. Они, на мой взгляд, важны для понимания отношения Толстого к истории вообще.
Одно из этих обстоятельств — это «переформатирование» истории страны в историю семьи. Болконские и Волконские. Изменяется одна буква — и получается род Толстого со стороны матери.
Фамилия Ростовы отличается от семейной чуть больше. В черновиках первоначально эти герои носили фамилию Толстовы. Затем стали Простовы. Но фамилия Простов, вероятно, слишком напоминала моралистические комедии XVIII века. Буква «п» пропала — появились Ростовы.
Да, гусар Николай Ростов слабо похож на либерального аристократа — отца Толстого, а образованная, светская и знавшая много языков Мария Николаевна Волконская — на набожную, погруженную в религиозную проблематику княжну Марью. Но при чтении романа нас не покидает ощущение, что перед нами — семейная хроника…
Но линия Николая Ростова и княжны Марьи всё-таки побочная в романе. Интереснее то, как достигается этот эффект на «магистральной линии».
Оба знаменитых романа Толстого — и «Война и мир», и «Анна Каренина» — построены на противопоставлении грубоватого, искреннего, очень доброго, некрасивого, закомплексованного, невротичного человека и идеального образа прекрасного аристократа.
Это то, как Толстой видел себя и его идеализированное представление о том, каким он должен был быть. Он представляет нам два своих «альтер эго», разделяя его между героями. Это личная история автора, которая им проецируется в историческое прошлое.
Каждый из персонажей и «Войны и мира», и «Анны Карениной» (и Вронский, и Левин, и князь Андрей, и Пьер) — это душевная история Толстого. В обоих случаях это история соперничества за женщину, это история любви. И первоначально героиня влюбляется в аристократа. Потом находит свое подлинное «Я», себя и своё будущее в любви к тому человеку, который является в данном случае проекцией биографического Толстого.
Левин — автобиографический персонаж и проекция личности Толстого. Это общеизвестно. И про Пьера это можно говорить с такой же степенью определённости.
Интересно, что, хотя действие романа происходит в начале XIX века, вся история Наташи Ростовой — это описание «in real time» разнообразных любовных переживаний свояченицы писателя Татьяны Андреевны Берс, в замужестве Кузминской. Её история увлечения Анатолем Шостаком. Толстой даже не стал изменять его имя. И потом история её романа с братом Толстого Сергеем. Татьяна Берс умоляла Толстого не писать об обстоятельствах её личной жизни, говоря, что на ней никто не женится, если Толстой её опишет. Но на Льва Николаевича это не произвело ни малейшего впечатления...
Также отметим, что, когда роман был начат, многие описанные в нём события ещё не произошли. Толстой описывал их и включал в роман «по мере поступления»...
По свидетельству сына писателя Ильи Львовича, Толстой был влюблён в свояченицу (платонически, конечно, однако Софья Андреевна сильно ревновала мужа к сестре) и описывал историю их сложных отношений.
История его и любимой героини, которая происходила прямо на глазах и в душе и воображении автора, выплёскивалась на страницы исторического романа. В романе время объединяется, прессуется, складывается, настоящее проецируется в прошлое, они оказываются нераздельны.
Это единый комплекс переживаемого настоящего, поданный как реальность прошлого…
Но есть и ещё один, на мой взгляд, не менее значимый приём.
Эпилог «Войны и мира» выглядит как совершенно обычный финал исторического романа. А чем кончаются романы? Правильно, свадьбами.
«Война и мир» кончается двумя свадьбами. Причем Толстой говорил, что свадьба — это неудачный финал для романа, потому что жизнь не кончается свадьбой. Она продолжается дальше. Тем не менее его роман кончается двумя свадьбами. И, как положено в эпилоге, видим, как герои живут счастливо. Вопреки тому, что написано в первой фразе «Анны Карениной», видим две счастливые семьи, которые счастливы совершенно по-разному.
Но тем не менее, наблюдая за счастьем Пьера и Наташи, точно знаем, что с ними будет дальше. Герои не владеют своим собственным будущим. Наташа говорит Пьеру: мол, если бы он никогда не уезжал!
Она не знает, что совсем скоро её мужа отправят в ссылку, ей придется ехать за ним и так далее. Но читатель это уже знает…
История вроде бы остановилась, для героев её нет, но изображение этого семейного счастья исполнено глубочайшей иронии, заключённой в динамике времени.
Наташа спрашивает мужа, зная, что главным человеком для него был Платон Каратаев: что бы тот сказал про то, чем Пьер сейчас занимается, про вступление в тайное общество? И Пьер говорит: «Нет, не одобрил бы… Что он одобрил бы — это нашу семейную жизнь».
Но тем не менее Пьер готов пожертвовать семейной жизнью ради политических химер и погубить свою семью, детей, которых он так любит, жену ради абстрактных неосуществимых идеалов…
Но разница между Пьером и Николаем… В их споре, как всегда, прав «неинтеллектуал» Николай (Толстой не любил интеллектуалов, хотя сам им был), а не интеллектуал Пьер. Но Пьер оказался человеком историческим. Он вошёл в историю через 1825 год. Он становится действующим лицом большой истории.
Толстой как бы одновременно пишет исторический роман о 1812 годе. И сегодня мы знаем о войне 1812 года и представляем её по образу, созданному Толстым. JОн «навязал» нам свою модель 1812 года, причём не только русскому, но и мировому читателю…
Но, с другой стороны, речь идёт об описании его собственной семьи, его собственных переживаний на текущий момент. И именно этого сочетания не хватало другим важным историческим замыслам Толстого. Неосуществлённым...
Думаю, что нужно вот на что ещё следует обратить внимание. При всей уникальности опыта Толстого он был человеком своего времени. Время, когда начинается задумываться роман о декабристах, — это 1860 год.
А в 1859 году выходят две, наверное, самые главные книги XIX века — «Происхождение видов путём естественного отбора» Чарльза Дарвина и «К критике политической экономии» Карла Маркса.
С точки зрения авторов этих двух книг, история движима колоссальными безличными силами. История биологическая, эволюция человечества или история экономических формаций — это процесс, в котором отдельный человек не имеет значения и роли...
Как начинаются эти книги?
Приведу короткие цитаты из предисловия к «Политической экономии» и из предисловия к «Происхождению видов».
Вот что пишет Маркс.
«Моим специальным предметом была юриспруденция, которую, однако, я изучал лишь как подчинённую дисциплину наряду с философией и историей. В 1842–1843 годах мне как редактору Rheinische Zeitung пришлось впервые высказываться о так называемых материальных интересах…»,
«Первая работа, которую я предпринял для разрешения обуревавших меня сомнений, был критический разбор гегелевской философии права…», «Начатое мною в Париже изучение этой последней я продолжал в Брюсселе…»,
«Фридрих Энгельс, с которым я со времени появления его гениальных набросков к критике экономических категорий… поддерживал постоянный письменный обмен мнениями, пришёл другим путем к тому же результату, что и я; и когда весной 1845 года он также поселился в Брюсселе, мы решили сообща разработать наши взгляды…»
То есть, рассказ о смене экономических формаций начинается с того, что Маркс себя вписывает в историю. Это его личная история. Становление его мировоззрения есть часть истории...
А как начинается «Происхождение видов» Дарвина?
«Путешествуя на корабле Её Величества «Бигль» в качестве натуралиста, я был поражён некоторыми фактами в области распространения органических существ в Южной Америке и геологических отношений между прежними и современными обитателями этого континента»,
«По возвращении домой я в 1837 году пришёл к мысли, что, может быть, что-нибудь можно сделать для разрешения этого вопроса путем терпеливого собирания и обдумывания всякого рода фактов…»,
«…Этот набросок я расширил в 1844 году в общий очерк…»
Авторы рассказывают историю видов или историю экономических формаций, вписывая туда свою собственную личную историю — как они пришли к пониманию своих тем, что с ними при этом происходило и так далее.
Так же и Толстой в историю 1812 года вписывает свою собственную историю. История общества, экономической формации, биологического вида — это и есть история человека.
Мы познаём историю, двигаясь от себя в глубь времени, из современного положения идём обратно, разматывая этот клубок. Это и есть толстовская философия истории — как она изложена в «Войне и мире». Отсюда у него и доступ к прошлому. Через себя Толстой узнаёт, как было на самом деле. Не из исторических документов, которые он изучал очень внимательно. Но для него они лишь пособие, важное для уточнения деталей. А главное он узнаёт, разматывая обратно текущий момент. Так Толстой восстанавливал прошлое…
Толстого чрезвычайно волновала проблема разделения русского народа на чуждые друг другу европеизированное дворянство и крестьянскую массу. Он много об этом думал и, написав о проявлениях этого разделения/распадения в «Войне и мире», обращается к эпохе, когда это распадение происходит, — ко времени Петра I.
Отсюда и был следующий замысел Толстого — роман о Петровской эпохе, когда начиналась европеизация русской элиты, создающая непреодолимый раскол в обществе между образованным и необразованным сословиями. Через какое-то время Толстой бросает этот замысел. Он ему не даётся…
Как написала Софья Андреевна Толстая свой сестре Татьяне Андреевне Кузминской (она читала первые наброски), герои есть, они одеты, расставлены, но… не дышат. Она сказала: ну, может, ещё задышат.
Софья Андреевна хорошо разбиралась в том, что пишет её муж. Она чувствовала: не хватало дыхания. Толстой там тоже хотел вписать свою семью, только по отцовской линии.
Граф Толстой получил графство от Петра I и так далее. Он должен был действовать в романе. Но первый кризис работы над романом был связан с тем, что Толстой так и не смог вообразить себя в этой эпохе. Толстому было трудно представить Петровскую эпоху как своё собственное личное прошлое. Трудно было вжиться в переживания людей того времени. У него хватало художественного воображения, но Толстой не видел себя живущим среди людей того времени так, как он видел себя среди героев «Войны и мира» …
Другой замысел тоже был. Показать встречу ссыльных декабристов и крестьян в Сибири. Вывести, так сказать, героев и персонажей «из истории в географию». Но Толстой тоже к этому времени потерял интерес к жизни высшего сословия…
Напряженно обдумывая два исторических романа, Толстой начинает писать и углубляется в роман, действие которого опять происходит прямо сейчас, в текущем времени. В 1873 году он начинает работу над «Анной Карениной», действие которой начинается в 1872 году. Работа идёт медленно.
По ходу её Толстой опять реагирует на события, происходящие на его глазах. Это гастроли иностранных театров, придворные интриги. И главное, конечно, начало Русско-турецкой войны, которое определяет судьбы героев.
В конце романа Вронский уезжает на войну, но она ещё не началась, когда роман был начат. Получается, что, развиваясь, роман «всасывал» текущую большую историю в себя, меняясь под её воздействием.
Толстой работал в этом же диапазоне «переключения режимов» между любовным романом, историей адюльтера, историей семьи и журналистской реакцией на текущие исторические события. Текущие события, «застывая» на бумаге, становились историей. «Репортаж» превращался в роман…
После духовного переворота Толстого конца 1870-х годов у него окончательно вызревает уже ранее сформировавшееся представление о том, что история есть только «документация» зла и насилия, которое одни люди творят над другими.
В 1870 году, ещё между «Войной и миром» и «Анной Карениной», Толстой читал для своего романа о Петре историю допетровской России как её описывал Сергей Михайлович Соловьев, великий русский историк.
И Толстой писал:
«Кроме того, читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли? Кто и как кормил хлебом весь этот народ? Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли цари и бояре? Кто ловил чёрных лисиц и соболей, которыми дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дворы, церкви, кто перевозил товары? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? <…>
Народ живёт, и в числе отправлений народной жизни есть необходимость людей разоряющих, грабящих, роскошествующих и куражащихся. И это правители несчастные, долженствующие отречься от всего человеческого».
Идея романа о Петре I на время преобразуется у Толстого в идею романа, который должен был называться «Сто лет». Толстой хотел описать столетнюю историю России от Петра I до Александра I на протяжении ста лет. То, что происходит в крестьянской избе, и то, что происходит во дворце.
И параллельно Толстой продолжал обдумывать роман о декабристах в Сибири. И это вместе с уже написанными «Войной и миром» и «Анной Карениной» складывалось в картину монументальной тетралогии, которая бы описывала всю историю России от петровского времени и до того момента, когда Толстой жил. Все царствования, два столетия русской истории…
Тем не менее замысел «Ста лет» пережил кризис. Одно дело — писать национальную историю, а другое дело — писать историю «гангстерской шайки».
Толстой к 1880-м годам приходит к выводу, что любое правительство и любой правящий класс есть просто банда. Народ, люди, реально создающие ценности, живут вне истории, там реальной истории не происходит. Там нечего рассказывать. И связь между дворцом и крестьянской избой рассыпается…
И Толстой постепенно на долгое время отошёл от исторических замыслов. Последний его замысел такого рода — это замысел романа об Александре I «Посмертные записки старца Федора Кузьмича». Замысел возник раньше, но Толстой к нему возвращается в 1905 году.
Сюжет строился вокруг легенды про то, как Александр I не умер в 1825 году, а бежал из дворца, стал жить в Сибири на заимке в качестве старца Федора Кузьмича. И Толстой, как вспоминал великий князь Николай Михайлович, говорил, что его интересует душа Александра I — «оригинальная, сложная и двуличная, и если он действительно кончил свою жизнь отшельником, то искупление, вероятно, было полное».
А вот здесь интересно то, что, хотя задумывался это как исторический роман, но сутью этого романа являлся «выход человека из истории». Александр I отказался, по Толстому, от собственной историчности. Он ушёл жить в пространство, где истории нет. Его жизнь старцем, где есть общение с Богом, и есть искупление за его грехи как императора.
Но потом, прочитав книгу великого князя Николая Михайловича об Александре I, Толстой убедился, что этого не было… Это была легенда...
Первоначально Толстой говорил, что
«пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра и Кузьмича, легенда остается во всей своей красоте и истинности. Я начал было писать на эту тему… но едва ли удосужусь продолжать — некогда, надо укладываться к предстоящему переходу [к смерти]. А очень жалею. Прелестный образ».
Да, думаю, отчасти было некогда Толстому.
Но, видимо, всё-таки Толстому трудно было заставить себя писать историческое произведение, когда он перестал верить в истинность того, что он описывает. Написать о мифе было трудно...
А вот идея «выхода из истории», преодоления историчности, ухода в пространство, где истории нет, продолжала волновать Льва Николаевича Толстого до последнего дня жизни…