Блёклое, выцветшее, почти белое небо. Оно плыло надо мной, покачивалось. В такт этому покачиванию едва слышался скрип. Над ухом кто-то тихонько сопел, а на плечо нежно давила тёплая тяжесть чьей-то маленькой головки.
- Все спит и спит. Вот Соня-то! - тихий шёпот за спиной.
- Митя-а, - хнычет кто-то, - я есть хочу.
Я резко вскинул голову. Мы на телеге, рядом дети. Я Митя. Соня спит на моём плече. Впереди безногий дед.
Нет, нет, нет! Этого не может быть. У меня же там Иринка... умирает!
- Иринка, просыпайся, - толкает Соню в плечо тот самый - первый в погребе - пацан.
- Отстань, Славик! - отмахивается она.
Иринка? Славик? Сто-оп... Соню зовут Ира? И про Славу я ведь случайно придумал, когда карман копали. Правда ведь - случайно?
Впереди за холмом виднелись тёмные кроны деревьев. Я знал, что это Пастушкин овраг. А около него растет яблоня.
Ну что ж ...
- Ребят, - голос мой немного тоньше, то ли от волнения, то ли от того, что мне снова пятнадцать, - там должны быть яблоки. Пошли, проверим!
Мы карабкались по крутому склону, а на спине Славика болтался брезентовый рюкзак. Завидев яблоню, ребята обрадовались, заулыбались. Над полем разнеслись радостные смешки и перешёптывания.
Пока ребята собирали яблоки, которые я нечаянно стряхну через несколько десятилетий, я пытался рассмотреть себя, ворона, да хоть что-нибудь из своего времени.
И мне было очень интересно, по какому сценарию мы играем.
Я угостил лошадь яблоком. Подмигнул себе - тому. Всё по чесноку, без обмана. От правил не отступаем. Потом уселся на телегу и принялся сочинять или вспоминать свою-Митину патриотическую речь про партизан. Я ведь уже слышал её через динамик реста. Что-то про тайники с боеприпасами надёжно укрытые в этих лесах. Сам удивлялся, откуда у меня эти знания.
Попутно разглядывал Соню, которая Иринка. Немного младше моей девочки, а может, так кажется из-за худобы. Но вот глаза - точно моей любимой, и волосы - светлые, соломенные. Только висят сосульками, пропитанные пылью или сажей, обрамляют чумазое, веснушчатое лицо.
Захотелось хоть как-то развеселить её. Придумался классный фокус с персиками. Повелись все!
Так вот откуда их «сладкие персики»! Это, значит, я придумал. Это, значит, я на птичьих лапах...
Я представил, как тащу в гору тело Расима, высасывая из запястий кровь. Как швыряю его на растерзание своим Соломенным. Он, конечно, тот ещё ... но чтоб так...
- А немцы злые? – пищит Егорка.
Немного подумав, я отвечаю ему внезапно вспомнившимися словами отца.
А дальше всё снова словно чужое кино.
Дорога вьётся меж двух высоких холмов. Над выжженным полем кружат два ястреба. Солнце прячется в пыльных облаках, и из них выныривает самолёт.
Ребята уже бегут к соломенной куче на вершине холма. Я пытаюсь стащить деда с телеги, он отмахивается. А на той стороне дороги виднеется белесое пятно, но мне некогда его рассматривать.
Да я, принципе, уже знаю, кто это там... Соня с моим рестом. Или все-таки Иринка?
Я даже успеваю слегка забросать ребятишек пучками соломы. Хотя понимаю, что всё напрасно. Ныряю в тёплую нишу, ловлю Иринкину руку, прижимаю её тонкие пальчики к груди и чувствую, как она дрожит... А говорила - не страшно.
Дикий, чудовищный стрёкот. Закрываю глаза.
Да, это кино я уже видел...
Просыпаемся от голода. Ночь. Спускаемся к деревне. Наша жертва бросает в нас проклятия, вперемешку на русском и немецком языке. Старик, пленный немец. Он сопротивляется недолго, он знает за что мы его... Он помнит, как выполнял приказ командира, что велел детей заживо сжечь.
А мои дети сыты. Мы укладываемся спать на долгие года.
Но мы просыпаемся снова. Снова голод. И сегодня у нас на ужин какая-то неряшливо одетая, дурно вопящая тетка. Иринка знает, за что... А мне всё равно. Я притаскиваю её к куче соломы. Я и мои дети сыты. И мне это начинает нравится...
Голод и августовская жара снова будит нас через десятки лет. Рудик мог бы быть правнуком того пленного немца. У них даже что-то общее есть. Черты лица, привычка кривить губы. И неестественная покорность судьбе. Фашисты-фаталисты. Забавно. И мне всё больше нравится то, что мы делаем.
О, да. Это была личная месть. Нам было ещё рано просыпаться. Я сам так захотел. Мы даже не были голодны. Но меня разбудил свистящий шёпот в моих ушах: «Русськие свиньи». А кто это у нас там сам вопил, как свинья? Да, мы просто развлекались. И у нас, представьте себе, оказалась камера. Я сам установил её. Ага, как профессиональная съёмочная группа. Ха! А выключал её... угадайте, кто? Самый мелкий - Егорка. Точнее, тот, кем он стал. Я объяснил ему, как...
А потом наша солома сгорела...
Вот это воспоминания! Снова искусственные? Я вожак Соломенных...? Бедная моя психика...
А мы всё на той же телеге.
Дорога снова вьётся меж двух высоких холмов. Над выжженным полем кружат два ястреба. Тянет сладковатым дымом. На склоне холма догорает куча соломы. Нашей соломы.
О’кей, новый сценарий понятен. Я снова наблюдаю всё будто со стороны.
И ещё раз. «А немцы злые?» А вот и самолёт. Тяжёлый, низкий гул. В реальности он намного страшнее, чем через динамик телефона. Егорка пищит: «Это не наш!»
Высоко-высоко над нами кружит ворон.
Вокруг словно сгущаются сумерки. Из ниоткуда, будто из серого дыма, на телегу запрыгивает собака. В руках Славы оказывается мой старый телефон. Тот самый китаец. Несколько секунд я смотрю на пятнадцатилетнего себя. Смотрю, как я поднимаю руку, как Иринка стоит далеко за моей спиной, на вершине горы, и ветер треплет её цветной шарфик. Она теперь в фокусе. Бегом спускается к нам. И вот она здесь...
Моя красавица. Тоже, кстати, чумазая от сажи. Любуюсь, не могу насмотреться... Пофиг, что того меня сейчас чуть-чуть не расстреляют с самолёта. Но Славик отдаёт телефон и Иринка пропадает.