Автор: А.П. Смирнов (1843-1896) – богослов, духовный писатель, заслуженный профессор Московской духовной академии по кафедре библейской истории.
Приблизительно за восемь столетий до Рождества Христова, – хотя более точное определение времени невозможно, – мы видим израильского пророка со словом Иеговы в главном городе Ассирийского царства и резиденции царей – Ниневии. Это был Иона (ивр. יוֹנָה — «голубь»), сын Амафиин, пророк из Гафхефера в колене Завулоновом. (см. Ион. 1:1; 4Цар. 14:25). Миссия пророка была та, чтобы проповедовать Ниневии за ее злодеяния разрушение, спустя сорок дней со времени проповеди пророческой.
По первому повелению Иеговы пророк, однако, не пошел в Ниневию, а думал бежать в Фирсис – Финикийскую колонию в Испании. Он не хотел возвещать угрозы и призывать к покаянию Ниневитян, потому что не желал милостей Бога миру языческому и, вместе, боялся, что Бог милостив и долготерпелив, помилует Ниневию, если ее жители, по его проповеди о грядущем бедствии и призыву к покаянию, покаются (Ион. 4:2).
В этом личном нерасположении пророка исполнить волю Иеговы отразилось общее нерасположение евреев к язычникам. И Иона, как человек своего времени и народа, разделял это нерасположение, являясь, таким образом, представителем, гордого своим избранием в народ Божий, Израиля. Чем ближе подходило время, когда Израиль за свое отпадение от Иеговы должен был подпасть наказующей и воспитывающей наказаниями власти язычников: тем более он думал, что язычники суть прямые враги народа и царствия Божия, а потому, не только отказывал им в возможности спасения; но и все пророчества о суде над ними понимал так, что мир языческий обречен на совершенную погибель, которой он достоин, и о которой предупреждать его нет нужды: так воспитывалось заблуждение, имевшее мнимую поддержку в том, что только один Израиль – носитель и участник спасения; воспитывалась фарисейская уверенность, что телесной, внешней сопринадлежности к избранному народу, к семени Авраамову достаточно для вступления в новое царство со всеми его благами, даже надежд наслаждаться которыми лишен мир языческий, потому что он мир языческий. Глубокой целью посольства Ионы было, поэтому, указать самим Израильтянам, что восприимчивость к спасению у язычников есть, и что не одни только чада Авраамовы будут наследовать царство. Членов этого царства Бог может воздвигнуть и из тех, которых евреи считают так же мало отзывчивыми и восприимчивыми, как камни (Мф. 3:9). Таким образом, посольство Ионы в Ниневию не имело целью произвести полное и действительное обращение этих язычников к Богу живому, – чего и не случилось; – но показать евреям, что и язычники восприимчивы в Божественной истине и есть возможность для них вступить в благодатное новое царство Мессии.
Известно то, что случилось с Ионою после отказа его идти в Ниневию с проповедью о покаянии. Получив уже вторичное повеление, наказанный пророк теперь отправился в Ниневию и начал ходить по этому великому у Бога городу с проповедью: еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена!
Страшная проповедь произвела на ниневитян сильное действие. Поверили ниневитяне Богу и объявили пост, и оделись во вретище от большого из них до малого. Когда ужасная весть дошла до царя, – что было очень возможно, так как пророк ходил по великому городу, сколько можно пройти в день, – он встал с престола своего, сняв с себя царское облачение свое, оделся во вретище и сел на пепле. Мало того, царь повелел провозгласить в Ниневии от своего имени и имени вельмож, чтобы «ни люди, ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели, не ходили на пастбище и воды не пили: и чтобы покрыты были вретищем люди и скот, и крепко вопияли к Богу, и чтобы каждый обратился от злого пути своего и от насилия рук своих. Кто знает, может быть, еще Бог умилосердится и отвратит от нас пылающий гнев Свой и мы не погибнем» (Ион. 3:3–9).
Сильное впечатление, произведенное на ниневитян страшною, уже по своему лаконизму, проповедью Израильского пророка, хотя эта проповедь была, по всей вероятности, обширнее, нежели как повествует самая книга Ионы пророка, объясняется хорошо сильной возбудимостью, вообще, всех восточных народов, особенным страхом пред Богом, проникающим все языческие религии и, особенно, тем высоким уважением, с каким ассирияне всегда относились к магике и, всякого рода, предсказаниям. Впечатление могло усиливать и то обстоятельство, что в столицу сильного царства является со свободой слова, с обличением и угрозою в проповеди, чужеземец, ни чем лично не заинтересованный в судьбах царства ассирийского и, однако, во имя Бога изрекающий над градом страшный и скорый суд, имеющий разразиться в строго определенное время. Везде, изо дня в день, на пространстве трех дней пути раздавалась одна и та же проповедь: еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена! Впрочем, так как ассирияне сильно верили в магику и предсказания, – они, конечно, должны были обращать внимание на слова всякого пророка, откуда бы он не явился. Если в древнее время жители берегов Иордана знали о существовании заклинателей и предсказателей на берегах Евфрата (Чис. 22:5), – то, наоборот, и на Тигре и Евфрате могли знать о существовании пророков с берегов Иордана. Незадолго пред Ионою, о Елисее, как пророке, знали, напр., в Дамаске (4Цар. 5:3; 6:12). Пророки еврейские иногда являлись с проповедью за границей своей родной земли (3Цар. 17:9; 4Цар. 8:7–8) и пользовались там уважением. По всему этому, и слово Ионы в Ниневии могло быть выслушано с полным вниманием.
О действии слова пророческого мы уже знаем из книги пророка.
Не может казаться странным то обстоятельство, что ниневитяне – язычники – выражают свое покаяние в тех же самых внешних формах, в каких оно выражалось и у народа Божия. Внешние выражения покаяния, по большей части, общи всем народам. По свидетельству пророка Иезекииля, точно так же, как теперь царь Ассирийский, выражал свое покаяние и царь Тира (Иез. 26:16), а вретище, или власяница, была обычной одеждой в древнее время (Быт. 37:34; Ион. 16:15). Даже та черта, что ниневитяне привлекли к посту свой домашний скот, составляет естественную черту у азиатов, которую подметили еще древние, – Геродот и Плутарх. Этот обычай основывался на представлении о соотношении между человеком и ему подчиненным домашним животным, как его собственностью. Как бы ни казался он суеверным, в основании его лежала та глубокая и верная мысль, что за грехи человека даже и неразумная тварь, подвергшаяся рабству тления, стенает и мучится, ожидая свободы (Рим. 8:19–23). По всему этому, покаяние ниневитян в тех формах, в каких оно обрисовано в книге пророка, не представляет собою ничего странного и необычного.
Но из всего повествования, в книге пророка Ионы, мы знаем только, так сказать, внешнюю сторону покаяния ниневитян; сторону обрядовую. Из послания Иеремии мы знаем, что язычники ассирийско-вавилонской монархии носили на плечах своих богов серебряных, золотых и деревянных, внушавших им страх (Посл. Иер. 4), покланялись им (5), венчали их головы венцами (8), украшали пурпурными одеждами (10–11), зажигали пред ними светильники (18), приносили курения и жертвы (20, 27), а женщины, вместе с жертвами, даже свою честь (42–43). Может быть, в особо тяжелые дни (43) жрецы сидели в капищах в разодранных одеждах, с обритыми головами и бородами, и с непокрытыми головами (30). Однако, все это касается лишь внешности.
Ничто не препятствует нам предположить, что вся эта внешняя сторона культа, – жертвы, обношения богов по городу, светильники, возжигаемые пред ними, курения и пр., – все это практиковалось в те покаянные дни, которые наступили для Ниневии после проповеди пророческой. Но из книги пророка мы ничего не знаем о внутреннем человеке тех времен, о его душевных движениях и расположениях. Что скрывалось у язычников за этими разнообразными обрядами и церемониями? Как ярко, вместе со светильниками, горела пред их богами их душа; с дымом курений какие молитвы возносились ими к небесам? Об этом мы мало знаем и потому, может быть, со словом «язычников» у нас соединяется низкое, ложное о нем представление. Из священного писания мы знаем только одну, очень краткую молитву язычников, в нелегкую для них пору, – это громкая Кармильская молитва пророков Ваала: Ваале, услышь нас! (3Цар. 18:26–28). Но из упомянутого уже послания Иеремии, хотя и позднего, относительно времени, о котором говорим теперь, мы знаем, что жрецы вавилонской монархии ревут с воплем пред своими богами, как иные на поминках по умершем (31). И из книги пророка Ионы видим, что эдиктом царя и вельмож ниневитянам было предписано крепко вопиять к Богу (Ион. 3:8), что, конечно, и было исполнено, так как мы знаем, что Иегова увидел дела ниневитян, пожалел их и не навел бедствия, предсказываемого пророком.
Их «рев», их «крепкое вопияние» к своему богу, конечно, не было так кратко, как кратка молитва Кармильская. Самые выражения: реветь, крепко вопиять – уже указывают на это. Затем, – моление было назначено общее и официальное, по указу царя; значит оно, хотя и не исключало свободных движений и обнаружений души каждого отдельного человека из жителей Ниневии, и свободных молитвенных излияний, указывает на то, что оно производилось по общепринятым формам, по установившимся исстари образцам и имело для всех и каждого общий характер. Но, что вопияли ниневитяне, каявшиеся в своих злодеяниях, какими звуками оглашались капища – об этом ни из книги пророка, ни из Послания Иеремии мы не знаем. А, между тем, молитвы язычников могут представлять глубокий интерес.
Думаем, что не погрешим очень много против истинного представления о покаянии ниневитян, если воспользуемся их гимнами.
Ассириология владеет теперь отрывками из особенного собрания молитв, – писанных на древнейшем, первоначальном аккадийском языке, но снабженных после подстрочным ассирийским переводом, которые носят заглавие: «Вопли покаянного сердца». Исследователи текста хасих (?), древнейших молитв языческих, находят, что они формальные покаянные псалмы, высоко поэтический дух которых нередко напоминает те псалмы, которые принадлежат Давиду, а также напоминают многие места из пророков еврейских и из книги Иова. Если же «Вопли покаянного сердца» издревле были в богослужебном употреблении еще у аккадийцев и от них перешли к ассирийцам, и сохранились у этих: то нет ничего невозможного в предположении, что ниневитяне дней пророка Ионы, дней поста и покаяния, употребляли их, вопия к Богу о помиловании. Поэтому, для цельности картины ниневийского поста и покаяния, мы приведем, в целом, насколько, впрочем, сохранило время, один из таких псалмов. В самом деле, при чтении его нетрудно припомнить многие параллельные места из нашей псалтири, или книги Хвалений. Псалом, или молитва ассирийская, состоит из восьми строф и столько же противостроф. Каждая строфа содержит от пяти до двух стихов.
Вот этот псалом, как он содержится в книге Ленормана: Die Magie und Wahrsagekunst der Chaldäer, 1878 г. При переводе его, мы под строкою заносим те места, которые невольно припоминаются при чтении его, как параллельные из различных псалмов. Если бы молитва-псалом вполне сохранилась, – вероятно, она производила бы еще более впечатления сходства своего с еврейской лирической поэзией.
Строфа I
Мой Господи, злоба его сердца да утихнет! [1] Боже, глупые, да достигнут разумения! Богиня, глупые да достигнут разумения! [2] Бог, знающий сокровенное, да успокоится она! [3]
Противострофа I
О, если бы сердце моего Бога смягчилось! О, если бы сердце моей богини смягчилось! Мой Бог и моя богиня,– о, если бы оба они успокоились! Бог, против меня разгневанный. Да успокоится он! Богиня, против меня разгневанная. Да успокоится она! [4]
Строфа II
Мои грехи. [5] Мои грехи.
Противострофа II
Милосердое имя моего Бога, ... Милосердое имя моей богини, ... Милосердое имя Бога, знающего сокровенное, ... Милосердое имя богини, знающей сокровенное, ... [6]
Строфа III
Я вкушаю пищу гнева, я пью воду сильной боязни. [7] От преступлений против моего Бога я питаю себя бессознательно. От преступлений против моей богини я воплю бессознательно.
Противострофа III
Господи мои недостатки весьма велики, весьма велики мои грехи. Мой Боже, мои недостатки весьма велики, весьма велики мои грехи. О, моя богиня, мои недостатки весьма велики, весьма велики мои грехи. Боже, знающий сокровенное, мои недостатки весьма велики, весьма велики мои грехи.
Строфа IV
Я творю погрешности – бессознательно. [8] Я совершаю грехи – бессознательно. Я питаю себя преступлениями – бессознательно. Я хожу неправым путем – бессознательно.
Противострофа IV
Господь, – в ярости своего сердца он объемлет меня смущениями [9]; Бог, – в гневе своего сердца он раздробляет меня [10]; Гневающаяся на меня богиня, – она тревожит меня ужасами [11]; Бог, знающий сокровенное, – он утесняет меня; Богиня, знающая сокровенное, – она лишает меня всех сил [12].
Строфа V
Я склоняюсь в уничтожение [13] и никто не протягивает ко мне руки. Я разливаюсь в слезах и никто не берет меня за руку. Я молюсь громким голосом и никто не выслушивает меня. [14] Я обессилен, сокрушен, и никто не спасает меня.
Противострофа V
Я приближаюсь к Богу, который родил меня и сетую в горячих словах. [15] Я лобызаю ноги моей богини и... Я приближаюсь к Богу, знающему сокровенное и сетую в горячих словах. Я лобызаю ноги моей богини, знающей сокровенное, и…
Строфа VI
Господи, будь милостив ... [16] Богиня, будь милостива ... Боже, ты, который знаешь сокровенное, будь милостив. Богиня, знающая сокровенное, будь милостива.
Противострофа VI
Как долго еще, о мой Боже [17], как долго еще, о моя богиня ..., как долго еще, о мой Боже, знающий сокровенное, буду я …? О богиня, знающая сокровенное, как долго еще ... гнев твоего сердца?
Строфа VII.
Судьба человека определена письменно, но никому это неизвестно. [18] Люди, все, которые там названы по имени, они не знают ей определения. Грешит ли он, или прилежит благочестивой жизни – никому это неизвестно.
Противострофа VII
Господи, ты не отвергнешь твоего раба! [19] Среди бурных волн спешу к нему за помощью, простираю свои руки! [20] Я совершаю грехи, – ты преврати их в благочестие! Я совершаю преступления,– развей их ветром! Мои пороки весьма велики, – разорви их, как покрывало! [21]
Строфа VIII
О, мой Боже, мои грехи суть семь раз семь, оставь мои грехи! О, моя богиня, мои грехи суть семь раз семь, прости мои грехи! Боже, знающий сокровенное, мои грехи суть семь раз семь, прости мои грехи! Богиня, знающая сокровенное, мои грехи суть семь раз семь, оставь мои грехи!
Противострофа VIII
Прости мои недостатки, возвести твой суд! О, если бы твое сердце, как сердце матери, которая родила, прояснилось! [22] О, если бы оно, как сердце матери, которая родила и отца, который родил, прояснилось!
«Вопли покаянного сердца, в целом шестьдесят пять стихов».
Кроме показанных, случайно взятых, можно было бы привести множество сходных мест этому покаянному псалму из Псалтири. Религиозное чувство, сознание греха, нужда спасения проникает всюду этот прекрасный гимн.
Отсюда мы видим, как рановременно халдеи, может быть, более, нежели какой-либо другой языческий народ древности, были проникнуты сознанием человеческой греховности, сознанием необходимости смирения и покаяния пред Богом. В их истории творения мира уже находятся следы учения о первородном грехе: они принимали, что первоначально, человек вышел чистым из рук Творца, но потом пал по своей воле и, вследствие прельщения со стороны темных сил хаоса. Отсюда, между религиозными обычаями халдеев покаяние занимало выдающееся место. Поэтому мы и можем думать, что этот, или подобный этому псалмы покаянные, в разодранных одеждах, с обритыми головами и бородами, и с непокрытыми головами, жрецы и народ ревели с воплем пред своими богами, как иные на поминках по умершим, когда пронеслась грозная весть о погибели Ниневии.
Отрывок другого псалма из того же собрания, из которого и вышеприведенный, но где не сам грешник говорит о себе, но за него просит помощи третье лицо, содержит следующее:
Погружен в воздыхания и вопли; Открываются раны его сердца в чувствительных словах. В горьких слезах, в горьких сетованиях, он онемел; как горлица блуждает он, плача дни и ночи. Он вымаливает сожаление у своего бога, как его дитя. Он пребывает в болезненных воплях: И в жару своей печали преклоняет лице свое пред своим богом.
Идея нравственной поврежденности человека и отсюда – страданий проходит не только в богослужебных гимнах халдеев, но даже, иногда, в магических заклинательных формулах их – литература какового рода была высоко развита у них в самые древнейшие времена. В этих магических заклинаниях и формулах указываются не только внешние средства, которые доставляют страдающему помощь и облегчение от поражающих его демонов и болезней; но и требуется сознание в совершенных преступлениях, и искреннее раскаяние, которые могут сообщить очистительным обрядам защитительную силу и действенность. Человек должен, как грешник, смириться пред богами, у которых вымаливает милости и заступления. Так, в одной формуле говорится:
Я иду, как посланник господа, как посланник Эа [23] сильного господа. Реши жребий этого человека; открой, что его ожидает, определи его судьбу. Ты путеводишь в твоем течении человеческое племя, осияй над ним мирным лучом, который освободит его от его страданий! Человек сын своего бога, его грехи и злодеяния пред тобою известны, его руки и ноги причиняют ему жестокое страдание; Его болезнь осквернила его страшно. По твоему повелению, да будут прощены его грехи, беззакония его забыты! Оставь ему его бедствие, да выздоровеет он от своей болезни!
Эти слова, обращенные к богу солнца Самасу, произносились жрецом-заклинателем во время приношения жертвы, которая, вместе с покаянием, больному сообщала требуемое выздоровление. Иногда болезни прямо рассматриваются, как наказания за грехи и безбожие. Боги назначают болезни, которые должны поразить виновных; злые духи приводят в действие определение богов. Благодетельная защита, которую боги до сих пор оказывали человеку, прекращается, и грешник, подвергшийся божественному гневу, становится предметом для всяких демонических ударов, жертвою всяческих зол, которые беспрерывно угрожают человечеству. Освобождение, в таких случаях, от всяких бедствий может быть достигнуто только путем покаяния или такими действиями, которые показывают искреннее смирение и делают человека снова достойным божественной милости.
Заклинательные магические формулы обнимали разнообразные случаи бедствий человека: произносились в предотвращение разнообразных, напр., болезней. Особенно тяжелыми болезнями у халдеев считались, главным образом, чума, горячка и, особенно, болезнь головы. Слово, обозначающее последнюю болезнь, собственно, означает помешательство. Понятно поэтому, почему магия направляла свою деятельность, преимущественно, против этой насколько страшной, настолько же и загадочной болезни, которая более, нежели все болезни другие ослабляла и уродовала силы духа человеческого и потому, преимущественно, рассматривалась, как наказание божественного гнева и действие особо злых темных сил ада, – этой страны без возврата. Вероятно, стоявшая, в связи с климатическими условиями Халдеи, эта страшная болезнь, в самом деле, могла ближе всего и скорее всего заставить думать о ней, как о наказании за, преимущественно, тяжелые прегрешения. Насколько можно видеть, помешательство, в большинстве случаев, сопровождалось еще другими сильными внешними болезнями, как то: нарывами на лбу, голове и даже лядвеях [24], и особенно сильным изнурением (Сравни Пс. 37:2–9). Поэтому-то, против такой страшной болезни существовали специальные собрания заклинаний. Представим одно из них:
Болезнь головы, – она обдержит человека; Помешательство, болючие нагноения – они обдержат людей; Болезни головы гнетут и стесняют, подобно тиаре, болезни головы от рассвета до конца дня,болезнь головы, – она его покрывает и он кричит: ... «Открой твои уши, сын Эриду [25]! Болезни головы – они делают все смешанным, как бык, болезни головы – они теснят, как спазмы сердца». К своему отцу приблизился бог; как внимательный ... страж, он сказал: Мой отец! болезнь головы обдержит человека, подобно темной тюрьме, ... она завладела … чтоб я мог его болезни сделать конец ... Он ответил ему: ... болезни головы, как голуби, да улетят они в свое убежище; Как саранча, да поднимутся они в пространство неба; Как птицы, да улетят они в бесконечную даль! В защитительные руки своего бога, да возвратится больной!
Все заклинательные формулы составлены, большей частью, по одному образцу. Сначала идут описания болезни и ее симптомов, затем следуют заклинания, иногда именами духов неба и земли, а иногда «тайным именем сильного бога, неизреченным именем», – которое в текстах не встречается и, вероятно, как высочайшая тайна передавалась по преданию от отца к сыну, – затем идут пожелания выздоровления больному, или же обращение к самой болезни, чтоб она удалилась.
Немало больному предлагалось средств и кроме самых заклинательных формул. Существовали очищения, и лечения. Но напрасно больной испытывал силу этих средств: Он очищается, и не обуздывает быка, он очищается, и не впрягает в ярмо вола.
Однако, эти средства бессильны ослабить язву, посланную адом. Нужно участие бога, чтобы зло прекратилось.
Силик-мулю-кхи (сын Эа) дарует ему помощь; Он идет в жилище своего отца Эа и говорит ему: «Мой отец! Болезнь головы произвел ад». Во второй раз он говорит ему: «Что должно делать – того мудрый муж этот не знает: как он победит ее?» Отвечает Эа своему сыну: «Почему ты этого не знаешь: почему я должен учить тебя? Что я знаю, это знаешь и ты. Однако, поди, возьми чашу, зачерпни воды с гладкой поверхности реки, сообщи этой воде твою высокую волшебную силу. Дай ей через волшебство блеск чистоты. Поливай ею мужа, сына своего бога, покрой его голову». Да уничтожится помешательство! Да разрешится болезнь головы, как летучий ночной дождь! Да исцелит его предписание Эа! Да исцелит его Давкина (супруга бога Эа)! Да Силик-мулю-кхи, перворожденный океана дарует своему образу целительную силу!
В ряду многих мистических обрядов, в магии употребляют, кроме волшебных напитков, еще и другие средства. Вот, напр., какое предлагает сам Эа, как средство для исцеления болезни головы.
Возьми кожу верблюдицы, которая еще не рождала. Волшебница пусть станет по правую сторону, а свои припасы положит по левую сторону больного. Раздели эту кожу дважды, на семь штук и сообщи им чарования. Покрой голову больного, покрой шею больного, покрой седалище его жизни. Покрой его руки и ноги. Оставь его лежать на его ложе и поливай его волшебными водами. Болезнь его головы, да уйдет в небесное пространство, подобно сильной буре! Да поглотится она землею, как, пролившаяся временем, вода! Предписание Эа, да исцелит его! Давкина, да исцелит его! Силик-мулю-кхи, перворожденный океана, да даст образу целительную силу!
Как мы сказали выше, и как видно из приведенных заговоров и формул, болезнь головы, или помешательство, обращала на себя преимущественное внимание халдейских магов и для ее излечения, по их мнению, необходимо было ближайшее участие богов к печальной судьбе больного, – требовалось, чтобы человек открыл пред богом свои грехи и беззакония, и бог простил их, и забыл, и подал исцеление в болезни. Вероятно, как мы сказали, эта страшная болезнь головы коренилась в климатических условиях страны; но, в данном случае, для нас важно то, в чем сами халдеи видели корень ее и причину.
Как будто, перефразируя ту мысль псалмиста, что только безумный может сказать в сердце своем, что нет Бога (Пс. 13:1), – халдеи безумие или помешательство рассматривали, как следствие безбожия, как тяжкое наказание за тяжкий грех.
Болезнь головы – она блуждает в пустыне [26], она вздымается как вихрь, она ударяет как молния, поражает сверху и снизу. Кто не чтит своего бога, будет сломлен, как колеблющийся тростник, нарывы стеснят его, как оковы; Кто не имеет никакой богини защитницы, – плоть того подвергнется гноению, он исчезнет, как падучая звезда, рассыплется, как ночная роса. С тленным, преходящим человеком, она (болезнь) поступит враждебно; она иссушит его, как дневной зной; Такого человека она поразит смертельно; Он будет тревожиться, как от спазмов сердца; Он дойдет до отчаяния, как человек, у которого вырывают сердце; Он будет кривляться, как предмет, поставленный в огонь; На его очи спустятся тучи, как пятна на шкуре пестрого оленя; Он пожран будет живой, подпадет смерти. Помешательство, подобно стремительному вихрю; Никто не знает его происхождения; Его собственное назначение, его жребий, никому не известен.
Мы остановились несколько долго на заклинаниях и формулах халдеев по случаю страшной «болезни головы», которой они страдали и которой, конечно, страшились особенно, как наказания божественного за особо тяжкие грехи, в том намерении, чтобы яснее представить себе то, что произошло в умах и сердцах ниневитян, когда они услышали грозную весть пророка о судьбе великого у Бога города, – города, который, в некотором смысле, можно было назвать не только главою царства ассирийского, но и всех городов мира (см. Быт. 10:9–12). В тогдашнем мире ассирияне не знали себе никого равного (Ис. 36:18–20; 37:10–13); они были и считали себя выше всех (Соф. 2:15), были главою всех. И вот эту голову ожидал страшный удар.
Насколько можно заключить из словоупотребления, Ниневия должна была быть разрушена так, как разрушены были Содом и Гоморра. Мы не имеем, конечно, никаких данных для суждения о том, – в каком смысле ниневитяне поняли угрожающую проповедь пророка: не знаем, знали ли они о судьбе тех городов и в каких формах представляли себе будущее скорое разрушение своего главного города в царстве. Но, хотя мы этого верно и не знаем, имеем полное право предполагать, что, выслушав проповедь Ионы, они должны были ожидать чего-то особенно страшного, ужасной какой-нибудь катастрофы.
Веря в великое множество злых духов, и разделяя их по степеням и рангам, уже в самые древние времена к страшнейшим демонам они причисляли семь злых духов, известных под именем Маским, т.е. преследователи, или закидывающие силки, петли.
В одном древнейшем заклинании говорится:
Их семь! Их семь! Их семь в глубочайших безднах океана! Их семь возмутителей неба; Они выходят из глубочайших бездн океана, из скрытых убежищ. Они ни мужские, ни женские, они распространяются подобно оковам. Они не имеют жен, не рождают детей, они не знают ни благоговения, ни благодеяния, не слышат ни мольбы, ни просьбы. Чудовища, враги Эа, они суть орудия гнева богов. Разрушая большие дороги, они притаиваются, на пути. Враги! Враги! Их семь, их семь, их семь, их семь!
Заклинания наделяют этих духов зла первой степени ужасными наименованиями; маским суть дети мщения и сыны мщения, предвестники язвы, орудия гнева богини Нинкигал, т.е. богини мертвых; огненные смерчи, которые самым злым образом распоряжаются на земле и пр. В одном очень длинном заклинании, которое целиком мы приводить здесь не будем, эти семь олицетворяются так:
Их семь числом: Первый – … . Второй – пожиратель людей. Третий – леопард. Четвертый – змея. Пятый – цепная собака, которая … . Шестой – мятежный великан, не подданный ни богу, ни царю. Седьмой – вестник рокового ветра, который ... .
Далее о них сказано: Они направляют свои шаги от города до города, они были – южный ветер, сильно дующий с неба; Они были – несущиеся небесные облака, теснящиеся дождевые облака; Буря, которая свирепо бушует и из ясного дня делает тьму. Из глубин неба, подобно молнии они вырываются. Волнуясь, как река, они теснят. В широких пространствах неба, они производят злое и не имеют никакого противника. Эти семь – злые и убийственные боги, как луч молнии, уничтожают жизнь земли, на землю, как огненный вихрь они спускаются.
Из этого заклинания, выдержку из которого мы сейчас привели, видно, что эти могущественнейшие и страшнейшие демоны имели космический характер, и их влияние простиралось на весь порядок природы, который они стремятся разрушить. Борьба с ними богов благодетельных – борьба древняя и постоянная. Но в известные времена небесные и земные боги превращают людей в прах: наступает тьма, потоп, болезни, смертность; семь сильных злых духов приводят свой нечестивый и страшный план – разрушить порядок и убить жизнь в мире – в исполнение.
Действия этих духов зла считались, вообще, первоначальною причиною и источником, как всех человеческих бедствий в отдельности, так и всех катастроф в мире вообще. Описание такой катастрофы, произведенной духами маским, в основе которого лежит, кажется, предание о потопе, находится в одном эпическом, по строю своему, заклинании:
Вышло приказание из средины океана, тяжелая судьба снизошла с середины неба; Буря покрыла всю поверхность земли, как ее зеленеющий покров. По всем областям неба они распространили свою неизмеримую силу, они все опустошали, как огонь; У людей они страшно терзали внутренности и ... . В городах и в стране они связали их молчанием и изумлением, они страшили свободных, как и рабов земли. В небе и на земле, подобно страшному оркану, они учинили дождь и наводнение. На высокие места своих богов люди бежали и искали пристанища, ... ревностно свергали и разрывали их, как покрывало. Смерть овладела ими.
Отсюда мы можем с полной вероятностью заключать, что, выслушав грозное предсказание пророка, ниневитяне могли ожидать, как каждый в отдельности какого-либо бедствия для себя, вроде, напр., страшной болезни головы, так и общей какой-либо катастрофы для всего великого города, вроде потопа. Предсказание пророка-чужеземца, как бы оно ни было страшно и необычно, каких бы великих и грозных бедствий ни сулило оно великому городу, находило себе полное оправдание в собственных верованиях ниневитян. Можем, поэтому, представить себе, как они ревели свои «Вопли покаянного сердца».
Впрочем, пользуясь этим образным выражением из послания Иеремии, мы решительно далеки от иронического отношения к молитвам язычников-ниневитян, от осмеяния внешних форм и обнаружений их религиозного чувства, как бы ни казались, на первый взгляд, странны для нас эти проявления (3Цар. 18:27–28). Подобные отношения, если они существовали, обозначали узкую национальную исключительность, сухой догматизм. Если, с одной стороны, проявления религиозного чувства в разнообразных формах в редких только случаях могут быть подвергаемы осуждению (напр. 4Цар. 23:7–10) уже по одной важности своего неточного начала; то, с другой, для нелицеприятного Бога есть люди приятные Ему во всяком народе. Посты и молитвы таких людей, хотя они и язычники, их внутренние расположения, привлекают и на них милости Бога и дары Святого Духа (Деян. 10:30, 35, 45).
И увидел Бог дела их (ниневитян), что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел (Ион. 3:10).
Жалоба пророка после поминовения Ниневии: и ныне, Господи, возьми душу мою от меня; ибо лучше мне умереть, нежели жить, (Ион. 4:3) – иронические выражения о культе автора послания Иеремии могли бы послужить благодарной темой, чтобы сказать слово об иных миссиях и миссионерах, об отношениях, долженствующих быть между исповедниками различных религий; но наша речь не о том.
Может быть, ни одна из книг Ветхого Завета с древних до последних времен не была предметом стольких посмеяний, как книга пророка Ионы, ради ее сказочности и невероятности, причем, одни считали ее содержание мифом, другие сагою, третьи называли книгу, в ее целом, аллегорией (Herzog; В. VI, s. 793–795. Comm. Keil zum Iona, 8. 270–272). Понятно, что и вопрос о времени ее происхождения, об источниках ее содержания, об авторе книги, о ее главной цели – вопрос открытый и спорный.
Вот, напр. одно из суждений о нашей книге: во время плена вавилонского между иудеями распространилось и окрепло то ложное воззрение, будто, истинные пророки обладают сверхъестественным даром прозревать в будущее, даже в его мелких подробностях, и, будто, такие предсказания их непременно должны исполниться. При таком неправильном воззрении на истинного пророка и пророчество, – наглядный пример пророчеств не исполнившихся, должен был естественно возбуждать умы. Незадолго до плена, Ассирия была главным врагом Израиля, она разрушила северное царство и маленькое царство южное уже не раз испытывало на себе тяжелую руку мирового царства. Естественно, что горячим желанием иудейского народа было увидеть падение Ассирии и пророки, глубоко чувствовавшие зло, ею наносимое, не раз предрекали, что Ниневия будет развалиной, логовищем зверей (Наум. 2:10; Соф. 2:13–15). В первый раз, находясь в плену, евреи узнали, что Ниневия был великий и густонаселенный город; но, что, при падении ассирийской монархии, он был опустошен и с тех пор постепенно падал ниже и ниже, – это или мало заметили пленные, или же тогдашнее разрушение Ниневии еще не сочли окончательным исполнением древних предсказаний. Как же теперь мирилось существование Ниневии с мнением о безошибочности пророческих предсказаний и их несомненном исполнении? Могло зародиться сомнение в способности пророков проникать в будущее с сверхъестественной ясностью. Но, находясь в плену, иудеи сделали еще другое наблюдение, именно, когда они узнали ближе обесславленных пророками ассириян, они нашли их гораздо человечнее и благонравнее, нежели, как привыкли думать о них в Иудее, и пленники десятиколенного царства могли подтвердить это. Здесь близко лежала возможность; прийти к мысли, что ассирияне нравственно улучшились, исправились и это исправление их было причиной того, что Бог помиловал Ниневию. Далее, иудеи могли слышать от ассириян о гермафродите – Семирамиде, рожденном рыбой-богиней (Атаргатис, также называемой Деркето), который назывался, между прочим, голубем, что он пришел к ним с сирийских берегов и распространил между ними культуру, равно, как могли знать и другой вавилонский миф о том, что рыбообразное существо Оанн, или Оаннес, выходило из моря в Вавилон, чтобы учить людей законам, обычаям, религии и пр. [Заметка: Семирамида известна своими переодеваниями в мужскую одежду, а также агрессивными военными кампаниями, из-за чего ее и прозвали гермафродитом] Теперь, между иудеями, с некоторым правом смотревшими на все другие народы, как на варваров, могли в плену найтись такие, которые по извинительному тщеславию убедили себя и других; что это удивительное ассирийско-вавилонское верование иудейского происхождения и их голубь, выводимый от Средиземного моря, их Оанн, выходивший из моря со словом научения, есть ни кто иной, как еврейский пророк Иона, имя которого значит голубь. Понятно, что пророку они не могли приписывать ни происхождении от рыбообразного существа, ни образа рыбы; они должны были преобразовать этот пункт саги, сообразно иудейским воззрениям. Сага перешла в Иудею, и скоро здесь нашла переработчика, который, кроме нее, имея в виду еще другую, по соседству ходячую сагу о девице, которая была в Иоппии скована и брошена на жертву чудовищу морскому, но которую спас один герой, бросившийся в пасть чудовища и, после трехдневного пребывания в чреве его, умертвивший его, – пришел к мысли, что ассирийское сказание о рожденном от рыбы голубе и вавилонское о рыбообразном Оанне – оба образовались из того, что пророк Иона, прежде чем исполнил свою миссию в Ниневию, пробыл во чреве китовом три дня и три ночи. Однако, переработчику саг мифический элемент служил только средством для высшей цели, именно, чтобы живее представить религиозную истину. Главная тенденция его представления была апология безошибочности пророческой. Пророк выставлен настолько ревнующим за безошибочность своих предсказаний, что при мысли о возможности неисполнения пророчеств бежит от Иеговы в Иоппию, к морю, а после просит у Бога смерти, когда Ниневия, вопреки его предсказанию, помилована. Для саги было достаточно, чтобы Иону каким-либо образом поставить в связь с морем и рыбой, прежде, чем он явился в роли проповедника, как апология была, в целом, готова и безошибочность пророческих предсказаний защищена. Пророк должен повиноваться Иегове, он идет в Ниневию и видит свои опасения явиться ложным пророком оправдавшимися; однако, сами ниневитяне выражают покаяние и, следовательно, могут иметь снова надежду на помилование. Рядом с этим, в пользу главной же тенденции, проходит та мысль, что пророк говорит не от себя, но по слову Иеговы; что он должен говорить, если бы этого и не хотел; что невозможно убежать от Бога, во власти Которого все элементы и в воле Которого помиловать и наказать (Hersfeld. Geschichte des Volkes Iisrael, 1857. 13, III, s. 26–28). Итак, все повествование не исторический факт, а тенденциозная апология пророчества, имеющая свое главное основание в мифах ассирийских, вавилонских и палестинских, с которыми был знаком какой-то иудей, автор книги пророка Ионы, и которыми так удачно-ловко воспользовался для цели защиты пророков и утверждения, могущего поколебаться, мнения о их сверхъестественном прозрении в будущее и неизбежности исполнения всего, ими когда-либо предсказанного.
В самом деле, читая в книге пророка Ионы третью главу о его проповеди в Ниневии и покаянии города; и сопоставляя все, там сказанное, с ассирийскими покаянными псалмами, гимнами и заклинаниями, с их верою в злых духов, страшно наказующих людей за грехи и нераскаянность, в нас не может, кажется, зародиться и тени сомнения в том, что пророк Иона, как проповедник в Ниневии, никогда не существовал, что покаяние Ниневии – сказка, что она измышлена с известной определенной целью в очень позднее время, и пр., и пр. Все, по-видимому, так обычно, просто и естественно: все так прекрасно дополняет друг друга, что начертывается почти цельная картина. Читая же первые две главы книги пророческой и сопоставляя странное содержание их с сагами о голубе и рыбообразном Оаннесе, научающем людей всему доброму, дело представляется далеко не так. Естественность пропадает; событие выходит из ряда не только обычных, но из ряда чудес и, именно, потому, что слишком близко повторяет очень многие черты языческого мифа. Зарождается сомнение, – в самом ли деле оно исторический факт, хотя бы и чудесный, так как миф о рыбообразном Оаннесе бесспорно древнее, по своему началу, времени того Ионы пророка, которого мы знаем по книгам Царств и о котором писатель их ни словом не упомянул, чтобы этот пророк был в Ниневии, предварительно испытав такое странное пребывание во чреве китовом, за отказ идти туда по первому слову Иеговы. Зачем нужно было это пребывание? Ужели исключительно для того, чтобы быть только прообразом того отдаленного события, что и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи? (Мф. 12:40). Для самих евреев, положим, оно могло быть, и было, прообразом, знамением; но каким образом могло быть знамением для ниневитян? А, между тем, по свидетельству Самого Иисуса Христа, Иона был знамением для ниневитян (Лк. 11:30). И связь между этими лицами, между Ионою и Христом, между трехдневным пребыванием во чреве китовом и трехдневным пребыванием в сердце земли так тесна, так неразрывна, что, как Иона был знамением для ниневитян, так Сын Человеческий будет знамением для евреев. Ниневитянам Иона был знамением и евреям не дастся иного знамения, кроме знамения пророка Ионы (Мф. 16:4). Знамение по смыслу и для тех, и для других – одно и то же. За полное и неразрывное единство смысла их говорит и то обстоятельство, что ниневитяне времен Ионы восстанут на суд с родом евреев времен Иисуса Христа, и осудят этот род, потому что те покаялись от проповеди Иониной, а эти – нет, хотя здесь больше Ионы. Иисус Христос, как будто, уничтожает восемь веков, протекших между Им Самим и Ионою и древних ниневитян поверивших проповеди Ионы, ставит судьями современных Ему, но не уверовавших евреев потому, что и тем, и другим дано одно и то же знамение.
Каким образом Иона, с его пребыванием во чреве китовом, был знамением для ниневитян в том же смысле, в каком Иисус Христос с Его пребыванием в сердце земли будет знамением для евреев, – об этом сейчас скажем, но предварительно поставим вопрос: почему нужно было для ниневитян, чтобы Иона пробыл в рыбе известное время и потом явился с проповедью? И нужно ли это было? Отвечаем, пребывание Ионы в рыбе и для них было нужно, и нужно для того, чтобы они поверили проповеди Ионы.
Но здесь, в свою очередь, нас встретят вопросом: если для покаяния ниневитян нужно было, чтобы Иона пришел в Ниневию с проповедью уже извергнутый китом или рыбою великою, то ужели Иегова не пожалел самого пророка, наказуя его таким страшным образом, и, если его нужно было наказать за ослушание первого повеления, ужели не мог наказать иначе? Конечно, мог; но, так как этот, именно, образ наказания для пророка лично должен был служить к пользам ниневитян, то Иегова премудро и сочетал наказание для одного с милостью для других.
Мы видим, что, напр., пророк Осия, по повелению Иеговы, берет себе жену блудницу, чтобы показать этим Израилю, что сильно блудодействует земля, (Ос. 1:2–3) и пророк берет Гомерь, дочь Дивлаима, и родит с нею двух сыновей и дочь. Мало того, Господь после того повелевает тому же пророку полюбить еще – по тем же основаниям – женщину, любимую мужем, но прелюбодействующую и пророк приобретает ее (имя ее неизвестно) за пятнадцать сребреников и за хомер ячменя, и за полхомера ячменя (Ос. 3:1–2). Пророк Исаия ходит нагой и босой три года в указание и предзнаменование о Египте и Эфиопии (Ис. 20:2–3). Пророку Иеремии Иегова запрещает жениться, ходить в дом сетующих и в дом пиршества (Иер. 16:2, 5, 8) и пророк, конечно, исполнил то, что было повелено. Повелевает возложить на выю узы и ярмо, и пророк носит (Иер. 27:2; 28:10), чтобы разубедить иудеев в их ложных надеждах на скорое освобождение от власти язычников. Иезекииль триста девяносто дней лежит на левом боку и сорок на правом, не перевертываясь с одного бока на другой, принимает пищу, весом (около 23 лотов), воду пьет мерой (равной вместимости 12 куриных яиц) (Иез. 4:4–6; 10–11), обривает себе голову и бороду (Иез. 15:1), делает пролом в стене своего жилища и с ношей на плечах переселяется с места на место, в знамение дому Израилеву (Иез. 12:1–7). Разумеется, быть знамением для дома Израилева пророкам было нелегко: они открыто выражали тяжесть такого бремени (Иез. 4:14) и, однако, несли покорно чужие беззакония (Ис. 53:3-6), хотя в них и не были лично виновны. Осия, по своей воле, вероятно, не захотел бы взять себе в жену блудницу. Исаия – ходит нагим, и босым так долгое время и пр. Для них это могло быть тяжело: но могло служить в пользу другим. И, едва ли может быть сомнение в том, что существовали Осия и Гомерь, или, что Иеремия носил на шее уз; что все это исторические факты, исторические лица.
В ряду указанных выше пророков и Иона был знамением, только непосредственно для ниневитян. И, если отрицают историческую сторону его жизни, – то только потому, что соблазняются размером знамения, формою и, ради ее чрезвычайности, отрицают самое существование лица и бытие факта, как знамения. Такое отрицание, несомненно, не логично, потому что сущность не в том, перестает ли известное лицо и факт быть знамением, лишь только оставляют они сферу естественных явлений и переходят в область чудесного, а в том, чтобы они могли быть, и были знамениями, безотносительно к тому, странны ли и неестественны те формы, какие принимало знамение, или же нет. Затем, на помощь и усиление сомнения в историчности лица и факта самого знамения, раздающегося из размеров знамений, являющиеся древние мифы уже окончательно, как будто, решают вопрос об историчности и лица, и факта знамения. А, между тем, эти самые мифы, как нам кажется, всего лучше и могут доказывать историческую действительность и лица, и события, служивших знамениями; в этих мифах и можно находить подтверждение действительности лица Ионы, его пребывание в чреве кита, проповеди и покаяния Ниневии, а не наоборот.
Здесь мы должны сделать некоторое отступление. В статье: «Сны Фараона» (Чт. Общ. люб. дух. просв. январь 1878 г.) на основании данных Библии о пророчественных снах язычникам, посланных Иеговой, мы высказывали ту мысль, что нет невероятного и оскорбительного для духовности Бога мыслить, что, открывающийся в сонном видении человеку, ограниченному формами представлений, Он может открываться под всякой формой и разумеется, преимущественно, и ближе всего, под той, под какой кто когда-либо Его мыслил и представлял. Мы говорили далее, что нет причины не давать никакой веры известиям язычников и не относиться к ним с должным уважением, когда они говорят, что перед совершением каких-либо великих событий, они были предызвещаемы о них своими богами, т.е. Богом истинным владеющим царствами земными, только являвшимся им в тех формах, в каких они мыслили своих богов.
И ассирияне были глубоко убеждены, что сны посылаются богами и имеют пророчественное значение. И замечательно, что они не только считали их безошибочными предзнаменованиями; но записали некоторые из них вместе с теми историческими событиями, которые были предсказаны этими снами. В анналах, напр., Ашшурбанапала есть интереснейшие приложения таких снов. Так есть надпись, историческая по содержанию, но рассказывающая о сне в такой поэтически-высокой форме, как редко случается в официальных бумагах. В ней говорится о том, как эламитский царь Те-Умман домогался выдачи, убежавших к ниневийскому двору, своих родственников, князей, там строивших против него интриги. Ашшурбанапал не соглашался сделать этого и царь Элама объявил ему войну. «В месяце Аб, в месяце светящей звезды, стрельцы из лука (Иштар, богини войны), в праздник почитаемой царицы дочери Бела, был я в Арбеле, преимущественном городе ее сердца, в месте великих празднеств ее культа. В это время случилось нападение еламитских воинов, которые шли против воли богов; и они повторили такую речь:
«Те-Умман бросает слово вызова Иштар!»
Они повторили содержание его слов: «Я не успокоюсь до тех пор, пока не дам сражения».
На основании такой угрозы Те-Уммана, я обратился к высокой башне; я стал пред ее лицом, я преклонился с слезной просьбой, призывал ее божество поспешить ко мне на помощь и спасти меня, такими словами:
«Владычица Арбелы! Я, Ашшурбанапал, царь Ассирии, которого сотворили твои и твоего отца руки, для того, чтобы восстановить храмы Ассирии и сообщить блеск священным городам Аккада. Я восстановил твои святилища и ходил сюда, прославляя тебя. Но он, Те-Умман, царь Елама, презирая богов, вышел против меня на войну.
О, царица цариц, ужас смятения в битве, владычица войны, царица богов, ты, которая пред Ашшуром, отцом своим, всегда говоришь в мою пользу, настраиваешь милостиво ко мне сердце Ашшура и приобретаешь мне благосклонность Мардука! Вот, еламитский царь Те-Умман... собрал свои войска и выстроил к битве; он двинул свое оружие против Ассирии. Носительница лука богов! Напади на него со всею силою среди сражения и уничтожь его!
Иштар услышала мои мольбы. «Не бойся», сказала она и исполнила сердце мое мужеством. «Соответственно молитве, которою ты молился ко мне, ты будешь очевидцем моего суда. Будь уверен в моей милости».
В ту же ночь, когда я молился, один провидец имел мантическое сновидение. Среди ночи ему явилась Иштар и он уведомил меня о следующем:
«Иштар, которая обитает в Арбеле, предстала предо мною. Справа и слева она была облита огненным сиянием; она держала лук в своей руке и ехала на колеснице, как будто, отправлялась на войну. Но вот, ты предстал пред нею; она была к тебе милостива, как мать к своему дитяти! Она улыбалась тебе и высказывала тебе свои решения такими словами:
«Иди получать добычу; путь открыт пред тобою; я хочу также идти с тобою!»
Но ты сказал: «О, царица цариц! Если бы и я мог идти с тобою туда, куда ты идешь!»
Она ответила: «Я буду защищать тебя. Оставайся на месте, которое Небό освятил; ешь в мире свою пищу, пей вино; пусть веселые волхвы смеются и славят мое божество, пока я не приду и не исполнится мое пророчество. Я исполню желание твоего сердца. Твое лицо не должно бледнеть, твои ноги не должны колебаться; ты поддержишь свою славу среди битвы».
В милости своего благоволения, она защитит тебя; она полна гнева на всех, которые не покорны тебе. От нее распространяется страшный огонь, чтобы побеждать твоих врагов и низлагать их одного за другим. Она обратилась против Те-Умман, который в глазах ее – гнусность.
В месяце Улуле, доверился я силе Иштар, моей неизменной владычице, собрал войска храбрых, построил для битвы, по воле Иштар. Я двинулся маршем против Те-Умман, еламитского царя».
В самом деле, сон, побудивший Ашшурбанапала к войне, достоин быть записанным в его анналах; потому что победа, которую он одержал, была одною из блистательнейших. Войско еламитян на берегах реки Улаи было загнано в лес и уничтожено; Те-Умман взят в плен и на месте обезглавлен.
Те же Ашшурбанапаловы анналы сообщают о сне, вследствие которого лидийский царь Гигес добровольно признал над собою верховенство Ассирии. «Гигесу, царю Лидии, бог Ашшур во сне открыл мою славную силу господства, говоря: «Возьми на себя иго Ашшурбанапала, царя ассирийского, воздай честь его царству и отдай тебя под его верховную власть. Обратись к нему с речью, объяви себя его слугою и принеси ему дань». В тот же день, как он имел этот сон, он послал посла ко мне, чтобы просить моей дружбы. В то же время, через посла, он прислал в Ниневию, город моего господства, вместе с богатыми дарами несколько киммерийцев, опустошителей его страны, которых он в войне взял в плен живыми».
О видении Гигеса и посольстве его в Ниневию, ко двору, говорят многие надписи – официального даже характера. Далее. Один прозорливец видел сон, предупреждавший царя о возмущении против него вассального вавилонского царя и брата, Самульсумийюкина; полководец, во время похода против эламского царя Умманалдаса, видел ободряющий сон – реку в разливе, которую нужно было переходить. Явилась Иштар, переходящей эту реку и возбуждающей войско.
Мы думаем, что на эти сны и можно, и должно смотреть с той же точки зрения, с какой, напр., на сны Навуходоносора, а не иначе.
Если же Богом истины посылались язычникам такие сны, которые, чтоб, уверить их в их пророчественной истинности, имели формы, родственные их религиозным представлениям: то отсюда недалеко до заключения и признания того, что Бог мог вразумлять и убеждать язычников и такими событиями, которые могли иметь сходство с теми же языческими религиозными представлениями и верованиями. За первую половину данного положения, мы имеем сны Фараона и Навуходоносора, материальную сторону которых наука признает, коренящейся в религиозных представлениях египтян и вавилонян (см. сны Фараона). Мы хотели бы в судьбах пророка Ионы найти подтверждение для второй половины нашего положения.
Как мы уже сказали, мифология халдеев была развитой системой гораздо ранее тех времен, нежели мы встречаем в Израиле пророка Иону при Иеровоаме II-м. В длинной лестнице их богов, бог Эа, – царь океана, правитель судьбы, бог мудрости и знания, – занимал третье, сверху, место. После того, как люди из рук творца вышли в состоянии совершенной невинности и чистоты, Эа, их учитель, принимал и принимает в них особенное участие. Он смотрит за порядком во всем мире и бедствия, производимые в нем злыми демонами, исправляет; он – законодатель людей. В этом Эа – Оесе, Оаннесе, Еваханесе древних писателей, Аккадийском Эа-кхан, т.е. Эа-рыба, выходившем из моря получеловеком, полурыбой, – люди нашли того бога, который дал им священные книги с религиозными и гражданскими законами, научил их знать имена богов, религиозные мистерии и историю творения мира. Когда богиня хаоса Тиамат искусила людей и склонила к непослушанию учению Эа, тогда настал грех в мире, произошел всюду беспорядок. Возгорелась борьба между небом и адом. В этой борьбе занимает видное место перворожденный сын Эа, божественный посредник и постоянный помощник своего отца, аккадийский Силик-Мулю-кхи, ассирийский Мардук. И мы видели уже, что в заклинательных формулах против различных бедствий, грозящих миру людей, и сам Эа, и его сын, занимают первое место. Эа, знающий неизреченное имя Бога и владеющий всяким знанием, посылает своего сына Силик-Мулю-кхи к людям, чтобы отвращать от них всякие бедствия.
В этом веровании для нас дорого и имеют значение те же самые черты, какими пользуются, чтобы отрицать историчность события, рассказанного в книге Ионы пророка. Почему бы эти верования ниневитян не могли служить у Бога благого, – милосердого, долготерпеливого и многомилостивого, сожалеющего о бедствиях людей (Ион. 4:2, 11), – средством для того, чтобы сильнее побудить ниневитян к раскаянию, и через то, помиловать их, подобно тому, как сон, посланный Фараону и заключавший в себе черты религиозных представлений египтян, послужил для него средством спасти Египет от голода и возвысить Иосифа. Здесь, в данном случае, мы видим цель – спасти ниневитян и наказать Иону за ослушание.
Предположим, – что вполне возможно, – что Иона, по вторичному повелению Иеговы явившийся с грозной проповедью, обличением и требованием покаяния, по каким-либо побуждениям рассказал в Ниневии, как он был послан в первый раз Богом, но не захотел идти; как надеялся убежать на корабле, но брошен был, по причине бури, в море, проглочен рыбою, извергнут ею и снова послан Богом в ту же Ниневию с проповедью о покаянии. Как могли посмотреть на этот рассказ о страшном событии с пророком ниневитяне? Заслуживал ли он, с их точки зрения, сколько-нибудь веры, или казался им нелепой сказкой? Какое впечатление на них мог произвести этот рассказ?
Не может подлежать никакому сомнению, что на пророка, когда он рассказал о случившемся с ним, в Ниневии посмотрели удивленными глазами, но вовсе не из-за того, что видели в нем мистификатора, рассказчика пустых сказок. Повествование Ионы о себе, вызывающее теперь улыбку, могло вызывать у ниневитян религиозный трепет. И это не было только легковерием и суеверием. Рассказ о большой рыбе, поглотившей и извергнувшей пророка, рассказ о Божественном посольстве в Ниневию с проповедью, – несомненно, напоминал ниневитянам их древние религиозные сказания, рыбообразного Эа Оаннеса, выходящего из моря, чтобы учить людей почитанию богов, религиозным и гражданским законам жизни, благоустройству, или его сына, вестника, Силик-Мулю-кхи. И сам пророк-чужеземец, говорящий со властью, обещающий смело и решительно совершенную погибель столице царства за беззакония, и требующий покаяния, легко мог казаться язычнику чем-то большим, нежели обыкновенный человек, – может быть, даже самим Эа, или его сыном. В этом нет ничего невероятного и даже удивительного. Вопил же в Листре народ о Павле и Варнаве, что это боги, сошедшие в образе человеческом. Назвали же Варнаву Зевсом, а Павла – Эрмием. И не только простой, неразумный и суеверный народ, даже листрийский жрец привел уже волов, принес венки и хотел принести им жертвоприношение, так, что апостолы едва уверили, что они обыкновенные люди, едва убедили не приносить им жертвы (Деян.14:11–13, 15, 18). Целыми восемью веками ранее этого, – в Ниневии, хотя бы и образованной и высоко развитой, могло случиться то же самое. Самое имя пророка: Иона – Оанна, Оаннес, могло быть для них многознаменательным. И, если бы согласились с этим последним положением, то не только в судьбах пророка, в его поглощении и извержении рыбой и потом – проповеди в Ниневии; но даже в имени, которое он носит, должны усматривать не простую случайность, тем менее сказочность, основанную на мифах и случайно-подходящей игре звуков, – но, в общем, преднамеренную цель и в выборе пророка по имени и характеру, и в выборе наказания за его непослушание. Почему бы мифы об Эа – Оанне – Оаннесе, мифы о Семирамиде-голубе не могли стоять в том же отношении к Ионе-голубь-пророку в Ниневии, в каком пророчество человека Божия из Иудеи, при Иеровоаме I-м, стояло к царствованию и деятельности Иосии (3Цар. 13:2; 4Цар. 23:14–17)? Это мнение не противно библейскому воззрению: в книге Иеговы записаны все дни, назначенные для человека, когда ни одного из них еще не было (Пс. 138:16); ему заранее определены дни, числа месяцев, – проведены черты, которых он не перейдет (Иов. 14:5). Почему бы нельзя было думать, что и для Ионы проведены были те черты, какие мы встречаем в книге, носящей его имя?
Но нужны ли были они для ниневитян? Несомненно, нужны. Мы знаем их верования, что те страшные маским, которые производят перевороты в природе и причиняют великие страдания миру людей, могут быть насланы чарами чернокнижников. Ассирияне глубоко верили в это злое искусство, равно, как верили в силу дурного слова, которое могло наносить различные бедствия. В магических формулах ясно видна эта вера «в злые уста, злое слово, злой взгляд». Но чернокнижничеству противопоставлялась священная магия; сила злого слова, наговора могла быть ослаблена и даже уничтожена заклинаниями. Очень возможно, поэтому, что на пророка, пришедшего в Ниневию с грозной проповедью, жители города могли посмотреть, как на чернокнижника, и о его проповеди и предсказании бедствий судить, как о злом слове, происшедшем из злых уст. Парализовать силу злого слова можно было, как верили, заклинаниями. Но, в таком случае, проповедь пророка не вызвала бы у ниневитян нравственного исправления, раскаяния. Ниневия была бы разрушена и заблуждение евреев, что только на них может быть изливаема милость Иеговы, а мир языческий безнадежно и решительно осужден на погибель – это заблуждение показало бы только новое питание.
Совсем иное дело выходило в том случае, если на Иону смотрели не обычными глазами, если его считали чем-либо высшим даже обыкновенного человека, образом Эа, или его посланником. Грозное предвозвещение бога, принимающего в судьбах человека особенное участие, защитника людей от напастей, производимых злыми маским, целителя болезней и исправителя всяких беспорядков, предвозвещение этого бога о бедствии, имеющем постигнуть Ниневию, уже нельзя было отклонить никакими заклинаниями. Нужно было – и это оставалось единственное в распоряжении людей – преклонить богов на милость, принести раскаяние в прошлых грехах и дать обет исправиться, улучшиться. В покаянии и исправлении оставалось единственное средство избежать опасности, которая должна была постигнуть город, спустя только сорок дней.
Но, чтобы последовало раскаяние и исправление, нужна была вера в проповедь и угрозу Ионы, а, чтобы поверить проповеди чужеземца-Ионы, нужно было видеть в нем не простого израильтянина, а посланника Бога, или даже более того. А последнее возможно было только в том случае, если Иона рассказал ниневитянам о своем пребывании во чреве рыбы, а им припоминались мифы об Эа – боге-рыбе, и были применены к пророку Ионе.
Наше истолкование значения и глубокой цели события в жизни пророка Ионы – поглощение и извержение его рыбою прежде явления его с грозною проповедью в Ниневии, может показаться чрезмерно мистичным и потому, незаслуживающим принятия. Но мы спросим, менее ли мистична, напр., та гипотеза о происхождении книги Ионы, которую мы приводили выше? Сколько нужно было условий, средних членов, чтобы от мысли защитить и утвердить колебавшуюся веру в безошибочность пророческих предсказаний и неизбежность исполнения пророчеств, прийти к написанию книги пророка Ионы в той форме, в какой она предлежит нам? По меньшей мере, одно стоит другого и перевес едва ли может быть на стороне противников подлинности книги Ионы, исторического повествования о его жизни, о проповеди в Ниневии, покаянии и помиловании великого, у Бога, города.
На стороне нашего мнения, как нам кажется, та выгода, что только при нем возможно ясное и правильное, если не ошибаемся грубо, понимание слов Спасителя: как Иона был знамением для ниневитян, так будет и Сын человеческий для рода сего (Лк. 11:30). В толковом евангелии от Матфея, с подробными объяснительными примечаниями архм. Михаила, читаем: Он (Господь) указал только на величайшее знамение в прошедшем, прообразовавшее величайшее чудо, какое имеет совершиться на Нем в будущем, именно, чудо сохранения пророка Ионы во чреве морской рыбы в продолжение трех суток, прообразовавшее величайшее чудо воскресения Христова, после трехдневной телесной смерти, которое яснейшим образом доказывает Его особенное небесное посланничество в качестве Мессии. Как Иона, после трехсуточного пребывания внутри рыбы, чудесно сохраненный, воззван был к жизни, так и Христос после трех дней – воскреснет из мертвых; и, как сохранение Ионы было средством привести ниневитян к покаянию, так воскресение Христово должно привести весь род человеческий к истинной религии и вере (стр. 245). В толковом евангелии от Луки читаем: знамение пророка Ионы представляется здесь, несколько, по-видимому, несогласно с ев. Матфеем, но это только по-видимому, на самом же деле, сказания евангелистов восполняются одно другим, и из сопоставления их вытекает полный смысл речи о знамении пророка Ионы: как Иона, пробыв во чреве китовом три дня и три ночи, стал знамением для ниневитян, вняв которому, они принесли покаяние, – так и Сын человеческий (Мессия Иисус), пробыв в сердце земли три дня и три ночи, будет знамением для рода сего, из коего некоторые, вняв сему знамению, покаются и уверуют, другие же не уверуют и погибнут (стр. 404).
Однако, из этих, сейчас приведенных, подробных объяснительных примечаний к данному тексту не вполне ясно видно, – каким образом сохранение во чреве рыбы Ионы было таким же средством привести ниневитян к покаянию, каким было и воскресение Христово к приведению всего рода человеческого к истинной религии и вере. Сохранение, или – как думаем – лучше, пребывание Ионы во чреве рыбы никак не могло быть решительным средством привести ниневитян к покаянию, если оно не имело никакого отношения к их мифологии, не напоминало им о рыбообразном боге Эа – учителе людей. Оно, в противном случае, могло казаться событием странным, чудесным и только; но никак не убеждающим к покаянию и исправлению. Рассказ пророка о случившемся с ним, если бы он был совершенно чужд сходства с мифом, даже мог быть заподозрен. Между тем, предполагаемое нами мнение ниневитян об Ионе, как о существе высшем простого человека, уясняя общий пост и раскаяние Ниневитян, проливает полный свет и на смысл пророчественного изречения Христа об иудеях.
Итак, Иисус Христос судил о пребывании Ионы во чреве китовом, как о событии такой же несомненной достоверности, как, несомненно, достоверно имело быть Его собственное страдание, смерть и воскресение. Вместе с тем, Он поставлял в обвинители иудеев не Себя Самого, но Моисея и все Писание, свидетельствовавших о Нем заранее, как о Мессии Богочеловеке, (Ин. 5:39, 45–47), и, вместе с ними, ниневитян, покаявшихся по проповеди Ионы. Иона был только пророком, но на него, вследствие чудесного события, посмотрели как на Божественного посланника и покаялись; Христос больше Ионы, о нем было все предсказано, все предсказанное – на Нем исполнится, и Ему не поверят, за что и будут осуждены и писанием Моисея, и пророков, и даже язычниками. Уверенные в самих себе, что они праведны от дел закона и уничижающие других, иудеи только выставляют свои права и заслуги пред Богом, надеясь спастись от грядущего гнева, без веры и покаяния, когда секира лежит уже при корне дерев (Мф. 3:7–10; Лк. 18:9–12); язычники – ниневитяне, не имевшие Богодарованного закона, изменившие, поэтому, слову нетленного Бога в образ, подобный тленному человеку и четвероногим, и пресмыкающимся (Эа – рыбообразный), заменившие истину Божию ложью, покланявшиеся и служившие твари, вместо Творца, делали, однако же, законное, когда мысли их о самих себе и различных событиях приводили их к обвинению, или оправданию себя. Вот почему необрезанный язычник, исполняющий закон совести и мыслей, осудит преступника закона при Писании и обрезании (Рим. 1:23–25; 2:14–15, 27). Поэтому же, если не обрезанному необрезание может быть вменено в обрезание, и наоборот – обрезание в необрезание (Рим. 2:25–26), то и заблуждение может вмениться в правду. Человек оправдывается верою. Бог есть Бог не иудеев только, а и язычников. Он один, Который оправдывает обрезанных по вере и необрезанных через веру (Рим. 3:28–30), а потому, самих язычников, не имеющих закона, призывает в судьи имеющих закон.
По всему этому, покаяние ниневитян, которым грозила близкая беда, мы должны представлять истинно-полным и сердечным покаянием, не ограничивавшимся только одними внешними формами поста, одеянии во вретища, посыпаний головы пеплом. В то время, как при корне дерева Иудеи уже лежала секира, и фарисей, молясь Богу, благодарил Его, что он не таков, как прочие люди, что он постится два раза в неделю, дает десятую часть из всего, что приобретает (Лк.18:11–12), а, напротив, к вере и покаянию самоуверенно говорил: «не Иисус ли это, сын Иосифов, которого отца и мать мы знаем? Как же говорит Он: Я сшел с небес?» (Ин. 6:42) – в Ниневии было совершенно иначе. Когда извергнутый великой рыбой пришел в город Иона и сказал, что Ниневия через сорок дней будет разрушена, – ниневитяне, веря в его высшее посольство, начали молиться евангельскою молитвою мытаря: Боже, будь милостив ко мне грешному!, ударяя себя в грудь.
Не удивительно, что они и вышли из храма языческого оправданными. В самом деле, чтобы показать всю безнравственность иудейской молитвы, всю эгоистическую самоуверенность их, и ненужность для них раскаяния, что они выразили в молитве фарисея, выслушаем еще и в последний раз молитву язычников ассириян. Это молитва, обращенная к Белу-Мардуку, который тождествен с сыном Эа Силик-Мулю-кхи. Вот она:
Господи, да замолкнут мои вопли. Господи, восстановитель и помилователь…. Постоянно блуждаю я целый день на пути смерти. О, мой боже, повели! О, моя богиня, прими меня в свою милость, не отринь моих воплей пред тобою! Да будут забвенны мои согрешения, моя непокорность, мои преступления! Да будут прощены мои согрешения, да милость встретят мои тайные проступки! Да семь ветров развеют мои вопли! Да будут уничтожены мои грехи, как птицы, да улетят они в небо. Да уловит их сеть, бурный поток да унесет их! Да сожжет грехи мои огонь! Да будет дозволено мне проходить оградою твоего пребывания. Дозволь мне проход, несмотря на мои грехи, и потерпи меня в близости к тебе! Дозволь мне и вход, чтобы мне видеть счастливый сон! Дозволь, чтобы я приблизился к Мардуку, милующему, в благословенные руки его всемогущества! Чтобы я мог славить твое величие, восхвалять твое божество! Чтобы обитатели моего города славили твои дела!
Не излишне заметить здесь, что все гимны богам сопровождаются у ассириян заключительной формулой: аккадийски – каката, ассирийски – атапи, т.е. – аминь – заключающей и наши молитвы. Но то слово, которое у фарисея времен Христа свидетельствовало о его молитве, как о сомнительном оправдании пред правдой Божией, – у Ниневитян служило печатью их внутреннего искреннего сокрушения пред богами.
А могло ли быть оно?
Ста годами позднее времени Ионы из Гафхефери, мы видим ассириян – при Езекии – на верху славы и обожествления. Они не верят, чтобы боги какой-либо земли спасли кого-либо от руки их (Ис. 36:20). Свои воинственные инстинкты они оправдывают волею единого Бога (ст. 10). Они не хотят ставить себе преград, не знают над собою никакого судьи, потому что считают себя умными (Ис. 10:13–14). У царя ассирийского – и, конечно, его народа, – было надменное сердце и тщеславие высоко поднятых глаз (12). Конечно, то же было и ста годами ранее времени Езекии и Исаии, при Ионе. И в его время Ассирия была царством сильным. Почему же секира вдруг перестала величаться, пила перестала гордиться (15)? Разумеется, потому, что в Ионе увидела Того, Кто рубит секирою, Кто двигает пилой. А это последнее, – при обожествлении ниневитянами самих себя, – было легко возможно лишь в том случае, если в грозном пророке они признали не страшного чернокнижника, насыпающего злых маским, – что можно было предотвратить заклинаниями священной магии, – но страшного посланника бога Эа-рыбообразного, бедствий, насылаемых которым, можно избежать лишь только смирением и покаянием. Это и было.
Так выходит, – принимая во внимание языческие верования ниневитян, их гимны и заклинания, а также библейские параллели, – что посольство Ионы в Ниневию, его отказ, бегство, поглощение рыбою, извержение, проповедь о покаянии в Ниневии и ее раскаяние – суть факты исторические, а не измышленные для какой то апологии. Самые мифы язычников могут служить и служат апологией за защиту подлинности книги пророка Ионы в такой же, и даже большей мере, нежели против признания историчности книги пророческой. Открытия в области ассириологии делают вполне достоверным мнение о посольстве Ионы, и покаянии, и помиловании Ниневии.
Их гимны, молитвы и даже заклинания дают нам возможность ясно представить себе, – что было в Ниневии, когда за восемь столетий до Рождества Христова там явился пророк израильский с грозной проповедью: еще сорок дней, и Ниневия погибнет!
Примечания
1. Господи! не в ярости Твоей обличай меня и не во гневе Твоем наказывай меня. (Пс. 37:2)
2. Образумьтесь, бессмысленные люди! когда вы будете умны, невежды? (Пс. 93:8)
3. Господи! пред Тобою все желания мои, и воздыхание мое не сокрыто от Тебя (Пс. 37:10); Он знает тайны сердца. (Пс. 43:22)
4. Восстанови нас, Боже спасения нашего, и прекрати негодование Твое на нас. Неужели вечно будешь гневаться на нас, прострешь гнев Твой от рода в род? (Пс. 84:5–6)
5. Может быть здесь выражалась мысль, подобная: беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя отяготели на мне. (Пс. 37:5)
6. Может быть параллельное этому выпавшему место: ради имени Твоего, Господи, прости согрешение мое; ибо велико оно. (Пс. 24:11)
7. Я ем пепел, как хлеб, и питье мое растворяю слезами, от гнева Твоего и негодования Твоего, ибо Ты вознес меня и низверг меня (Пс. 101:10–11); Ты напитал их хлебом слезным, и напоил их слезами в большой мере. (Пс. 79:6)
8. Грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай (Пс. 24:7); вменяешь мне грехи юности моей. (Иов. 13:26)
9. Мы исчезаем от гнева Твоего и от ярости Твоей мы в смятении. (Пс. 89:7)
10. Отяготела на мне ярость Твоя и всеми волнами Твоими Ты поразил меня. (Пс. 87: 8) Стрелы Твои вонзились в меня (Пс. 37:3) и проч.
11. Несу ужасы Твои и изнемогаю. Устрашения Твои сокрушили меня. (Пс. 87:16–17)
12. Оставила меня сила моя. (Пс. 37:11)
13. Я согбен и совсем поник, весь день, сетуя, хожу... ближние мои стоят вдали. (Пс. 37:7, 12)
14. Я изнемог; ждал сострадания, но нет его, – утешителей, но не нахожу. (Пс. 68:21)
15. Боже мой! я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью, – и нет мне успокоения (Пс. 21:3) или Пс. 16:6.
16. Боже! будь милостив к нам и благослови нас. (Пс. 66:2)
17. Доколе, Господи, будешь забывать меня вконец, доколе будешь скрывать лице Твое от меня? Доколе... доколе... (Пс. 12:2–3)
18. В Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было. (Пс. 138:16)
19. Не отринь во гневе раба Твоего. (Пс. 26:9)
20. Спаси меня, Боже; ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте. (Пс. 68:2–3)
21. Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Отврати лице Твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои. (Пс. 50:9, 11)
22. Яви светлое лице Твое рабу Твоему. (Пс. 30:17)
23. Эа есть древнейшее аккадийское имя бога мудрости и законодательства. Вышедши из Эритрейского моря в образе великой рыбы, однако, с головой, руками и ногами человеческими, Эа научил людей религии, наукам и искусствам, дал законы и затем опять ушел в море.Эа есть, то же, что Оаннес Бероза.
24. Устар. то же, что бедро; часть ноги человека или задней конечности животного от таза до колена.
25. Так назывался сын бога Эа, посредник-целитель, по месту храма, ему посвященного. Его имя звучит Силин-мулю-кхи, иначе, Мардук.
26. Болезни олицетворялись халдеями в страшных демонах. По представлениям же халдейским, демоны кишели в, оставленных человеком, одичавших и пустынных местах, откуда, выходя, они и нападают на людей. Точно так же, описывая будущее запустение Идумеи, пророк говорит: И зарастут дворцы ее колючими растениями, крапивою и репейником – твердыни ее;… лешие будут перекликаться один с другим; там будет отдыхать ночное привидение и находить себе покой (Ис. 34:13–14). Ночное привидение, или Лилит, причислялась к демонам женского рода «ночного излияния семени». Были такие же демоны и мужского рода. От их нападений во сне не могут сохраниться ни мужчины, ни женщины.