Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Два господина сидели в небрежно убранной квартире в Петербурге, на одной из больших улиц. Одному было около тридцати пяти, а другому около сорока пяти лет.
Первый был Борис Павлович Райский, второй — Иван Иванович Аянов.
У Бориса Павловича была живая, чрезвычайно подвижная физиономия. С первого взгляда он казался моложе своих лет: большой белый лоб блистал свежестью, глаза менялись, то загорались мыслию, чувством, веселостью, то задумывались мечтательно, и тогда казались молодыми, почти юношескими. Иногда же смотрели они зрело, устало, скучно и обличали возраст своего хозяина. Около глаз собирались даже три легкие морщины, эти неизгладимые знаки времени и опыта. Гладкие черные волосы падали на затылок и на уши, а в висках серебрилось несколько белых волос. Щеки, так же, как и лоб, около глаз и рта сохранили еще молодые цвета, но у висков и около подбородка цвет был изжелта-смугловатый.
Вообще легко можно было угадать по лицу ту пору жизни, когда совершилась уже борьба молодости со зрелостью, когда человек перешел на вторую половину жизни, когда каждый прожитой опыт, чувство, болезнь оставляют след. Только рот его сохранял, в неуловимой игре тонких губ и в улыбке, молодое, свежее, иногда почти детское выражение.
Райский одет был в домашнее серенькое пальто, сидел с ногами на диване...
Последний из своих романов на "О" (и вообще - романов) Иван Александрович Гончаров писал необычайно долго... С момента замысла его до публикации прошло 20 лет. За это время "Обрыв" получился - по признанию самого автора - "переношенным". Что - на уровне восприятия - читателем внимательным и ощущается. Роман весьма неровен, в нём напрочь нет лёгкости восприятия и повествования первых двух "О", в начале произведение вообще страдает затяжным приступом запора читательского интереса, и, лишь когда главный герой наконец-то выезжает из столицы, обретает необходимые архитектонику и интригу. А интрига в "Обрыве" и правда создана мастерски. Их даже несколько - и все они выписаны необычайно вкусно, выпукло, я бы даже назвал это "гендерно-увлекательно". Невольно ассоциируя себя с Райским, читатель мужского пола улавливает флюиды эротизма, исходящие от Веры, и сам задаётся вопросом: так будет что-то меж ними или нет? Или это лишь игра с её стороны? Вернее всего - да, игра, так на чувства не отвечают... Но тогда - что же происходит? И что за тайну скрывает Вера? И хоть головоломка сия немудрена, дело здесь не в срывании покровов, а в том, как искусно и тонко перо автора. Томленье духа по отношению к Вере, испытываемое Райским, без сомнения, знакомо каждому мужчине (и, вероятно, не раз), и то, как умело рисует это Гончаров, невольно заставляет предаться самым разнузданным воспоминаньям о днях былой молодости, да... Несколько лет назад один депутат предложил приравнять любовь к болезни. Не станем обсуждать всерьёз эту инициативу, но, ежели задуматься, он... прав! Да, сильнейшее заболевание. Именно им мучается Райский, и оно же передаётся "заражённому" действом читателю-мужчине, невольно вовлечённому в странную эту интригу. К слову (но подробнее - ниже). Гончарову передать беллетристикою это состояние удалось. Тургеневу - ни разу и, пожалуй, нигде.
Помимо чрезвычайно удавшихся Гончарову образов Веры, бабушки, Марфиньки, Козлова и "камеи" Ульяны, есть ещё один персонаж, выписанный столь филигранно, что запоминается каким-то "отдельно стоящим" - как более всего на групповой фотографии выделяется тот, что поодаль, и не смотрит в объектив. Марк Волохов, конечно. Этот "пятнадцатого класса, состоящий под надзором полиции чиновник, невольный здешнего города гражданин" и эпатажный нигилист - пожалуй, едва ли не основной центр притяжения романа, успешно конкурирующий с полудетективной любовной линией "Райский-Вера". Невольно ждёшь каждого его появления на страницах "Обрыва", и каждое его появление не разочаровывает. Несомненная удача.
Увы, отклики рецензентов после публикации надежд автора не оправдали. "Уличная философия!, "Талантливая бесталанность", "Где же предел литературной продажности?", "Полное непонимание... самых элементарных законов творчества" - это ещё не самые жёсткие определения критиков. Бедный, бедный Иван Александрович!.. Разве он заслужил такое? Да помилуйте, все скопом "большинские" романы г-жи Тур (она же сестра Сухово-Кобылина, она же по мужу Салиас-де-Турнемир) притянули к себе менее критики, чем "Обрыв"! "Всё мне кажется, что меня преследуют, хотят мне зла..." - писал цензору Никитенко затурканный, несчастный Гончаров.
- А иные еще спрашивают, не пишу ли я чего-нибудь нового? Господи! этого еще недоставало. Все, кажется, вооружалось несколько лет сряду, чтоб помешать мне быть автором, а потом спрашивают, почему я не пишу? Крепость — каменная (теперь война — и сравнения невольно берешь оттуда) — и то, после ядер и бомб, остаются одни развалины. А от человека что останется!
Да уж, написал уже, мерси-с... Будучи и без того человеком мнительным, сомневающимся, одиноким (это уж и вовсе скверно, даже поддержать некому) и нездоровым, Гончаров впал в окончательную депрессию, и так и не смог осилить новый роман - о России постреформенной, не поняв ни её, ни происходящего в ней. Думается, восприми критика и читатели Обрыв" так, как он того заслуживал, может быть, мы и были бы одарены "четвёртым "О". Увы...
А "плагиатский" скандал с Тургеневым - ещё на стадии написания "Обрыва"? Давайте почитаем начало "Накануне"... Ничего не напоминает?
В тени высокой липы, на берегу Москвы-реки, недалеко от Кунцева, в один из самых жарких летних дней 1853 года лежали на траве два молодых человека. Один, на вид лет двадцати трех, высокого роста, черномазый, с острым и немного кривым носом, высоким лбом и сдержанною улыбкой на широких губах, лежал на спине и задумчиво глядел вдаль, слегка прищурив свои небольшие серые глазки; другой лежал на груди, подперев обеими руками кудрявую белокурую голову, и тоже глядел куда-то вдаль. Он был тремя годами старше своего товарища, но казался гораздо моложе; усы его едва пробились и на подбородке вился легкий пух. Было что-то детски-миловидное, что-то привлекательно изящное в мелких чертах его свежего, круглого лица, в его сладких карих глазах, красивых выпуклых губках и белых ручках. Всё в нем дышало счастливою веселостью здоровья, дышало молодостью — беспечностью, самонадеянностью, избалованностью, прелестью молодости. Он и поводил глазами, и улыбался, и подпирал голову, как это делают мальчики, которые знают, что на них охотно заглядываются. На нем было просторное белое пальто вроде блузы; голубой платок охватывал его тонкую шею, измятая соломенная шляпа валялась в траве возле него...
Далее, разумеется, следует портрет второго господина... Воля ваша, уважаемый читатель, как говаривал старик Мюллер "Я не хочу будить в вас злобную химеру подозрительности по отношению к товарищам по партии и совместной борьбе", но... Кажется, сомнения Ивана Александровича были не совсем безосновательны. Да и, ежели сравнивать "Дворянское гнездо" и "Накануне" с "Обрывом", ничьей не получается. При всей своей громоздкости и неровности последний определённо выигрывает. И в основном - из-за неизменного пристрастия Тургенева выписывать с особым старанием комичную сторону второстепенных персонажей, окарикатуривая их зачем-то - взять хоть Пигасова, хоть Ситникова с Кукшиной из в принципе самых, на мой взгляд, удачных у Тургенева "Рудина" и "Отцов и детей", пиетет к которым питаю неизменно. Гончаров подобных литературных шаржей себе не позволял, и - для меня во всяком случае - тем самым застолбил себе в российском литературном Пантеоне место на голову выше проведшего половину жизни за границей "русака" Тургенева. И любовь, о которой всё рассуждал посредством своих персонажей Иван Сергеевич, у него какая-то... выхолощенная, словно смотришь старательно, с дорогими "новодельными" костюмами и декорациями, снятый не очень-то даровитым режиссёром и такими же "отбывающими номер" актёрами, фильм. Чувственность давалась Гончарову куда более. Он заставлял читателя быть Райским (Обломовым, Штольцем, Адуевым). Тургенев показывал нам Лаврецких и Кирсановых как бы с веранды, сидя под пледом в покойном кресле и с борзой у ног.
Завершить же наше сегодняшнее внеклассное чтение хочу визуализацией героев романа. В следующем 2023 году фильму классика ленинградского (это - уже само по себе определение ) кино Владимира Венгерова "Обрыв" исполняется 40 лет. Экранизация эта для режиссёра, снявшего "Два капитана" 1955 года, замечательные "Балтийское небо", "Рабочий посёлок" и "Живой труп" стала последней. Любопытно, что перед уходом он задумал снимать "Похождения Шипова" по повести Окуджавы... Жаль, не успел. Думается, это было бы чертовски интересно!
"Обрыв" - как и его литературную первооснову в своё время - не поняли, назвали "неудачным", "красивой обёрткой", "мелодрамой из старинной жизни"... Ну, понятно! Если бы эти умные-остроумные товарищи знали бы тогда, какими "открытками" завалит российский экран через тридцать-сорок лет... Впору вызывать и материализовать духи Венгерова, Бондарчука-старшего, Хейфица, Зархи, Швейцера... Мастеров, что ценили и умели переносить русскую классику на экран! Или хоть поучиться у них... что ли?.. Я нарочно пересмотрел "Обрыв". Воспринимается великолепно, академично, я бы сказал, - что немудрено при руке постановщика, камере ещё одного мастера - Анатолия Заболоцкого, и солидном актерском ансамбле, который не удержусь - представлю ниже в виде портретной галереи. Не весь, конечно, но самое яркое! Звёзд первой величины тут почти нет, но есть актёры крепкой советской театральной и кинематографической школ, умевшие делать классику без "ряжености" и снисходительного заигрывания со зрителем: дескать, вот я тут нынче Гончарова представляю, каково?
Главная тройка персонажей. Слева направо. Вера - Елена Финогеева. Не красавица. Но актриса сильная, с глубоким подстрочником и шармом. Годом ранее сыграла Шурочку Николаеву у Хейфица в экранизации купринского "Поединка". Райский - Георгий Антонов. Увы, ушедший от нас в 2009-м. Актёр в основном театральный, в кино снимался крайне мало. Тем ценнее его участие в "Обрыве". Зрителю его Райский незнаком, и этот-то эффект "нового лица" работает в фильме на все сто - без губящего любую экранизацию классики популярного лицедея в старинном сертуке. Татьяна Марковна - великая наша Римма Маркова, актриса класса уровня Нонны Мордюковой. Комментарии к её бабушке излишни, Маркова всегда была "к месту".
Марк Волохов - Николай Кочегаров. Один из самых загадочнейших и харизматичнейших наших актёров. Пластика. Взгляд "опасного человека". Лучшего исполнителя роли Марка и пожелать невозможно. Не стало его в 2003 - онкология. Физически не смогу удержаться, чтобы не "похвастаться" Кочегаровым в "Маленьких трагедиях" Швейцара, где он исполнил роль Мефистофеля. Редкого, "джодассеновского" обаяния был актёр, раз увидишь - и точно не забудешь.
Нил Андреевич - Юрий Шерстнёв. Ещё один харизматик советского кино. Сумел сделать небольшую роль одной из самых запоминающихся в картине.
Полина Карповна Крицкая - Елена Соловей. Без каких-либо комментариев. Классическая работа замечательной актрисы.
Если вдруг вы каким-то образом пропустили этот фильм в своё время - гарантирую два с небольшим часа эйфории. И к чорту советских Латунских. Где они теперь? А "Обрыв" - вот он, одним своим наличием восполняет нашу тоску по вечной классике.
И - благодарю, что вместе со мною пошуршали пожелтевшими страницами старой любимой книги!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Внеклассное чтение", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу