– Николай Максимович, вы начали свой путь еще в тбилисском хореографическом училище?
– Да, у нас был план такой: золотая медаль, МГУ. Как и все дома. И никаких других вариантов, других учебных заведений для мамы не существовало. Она сама была из МГУ. А я все изменил, я побежал в другую сторону.
В Москву мы переехали в 1987 году. И маме все говорили, что нельзя так бросать все. Ей и с мужем пришлось расстаться, потому что он не поехал. Мой отчим с нами не поехал и сказал маме, что она ненормальная.
Но она между сыном и мужем выбрала сына, мама говорила: мой ребенок не будет жить в интернате. И сняла комнату с видом на училище. Мама была практичный человек, чтобы я тратил на дорогу ровно минуту.
– А вас легко приняли в Москве?
– Нет, конечно. А как могли принять? Во-первых, чучмек-ребенок. Мне с первой секунды сказали, что я «из аула». Эти дети, которые там учились, – они вообще не понимали, что это они для меня были из аула. Вообще представить себе Москву тех лет...
Дети в училище вообще ничего не знали, не видели. Ужас, конечно. Потому что все-таки хореографическое училище в Тбилиси это такое богемное было место. Мы слушали оперы, на минуточку. Эти в Москве не все знали даже, что такой жанр существует.
Плюс еще мои физические способности, которые были заметны с первой секунды, они делали из меня белую ворону... Представьте себе, очень такой обыкновенный национальный ребенок раздевается в балетное – и пропорции просто убирают всех детей, рядом стоящих. Он еще даже не двигается. А когда начинает двигаться – просто никого нельзя ставить рядом. Это знаете, как базовая комплектация. Вот в этом ребенке была базовая комплектация другая. И это, конечно, делало из меня белую ворону. И тут меня стали не любить еще больше, конечно.
Я тогда жил в каком-то очень интересном коконе, я хотел балет. Я очень увлекающийся человек. Вы знаете, я могу лечь или сесть так, и даже не закрывая глаза, где-то оказаться в другом месте. Я уже что-то там летаю. Или если я читаю книгу, я так туда погружаюсь, что когда она заканчивается, я просто страдаю, потому что я прожил там какое-то количество времени.
И когда я попал в это училище, мне казалось, я такой счастливый, я же учусь в самом главном учебном заведении. Я скоро буду работать в Большом театре.
– А вы с самого начала были в этом уверены?
– 100%, меня никто не мог разуверить. Когда мне кто-то из одноклассников или постарше говорил, ну куда с твоей рожей, посмотри, какой ты страшный, какой Большой театр? Кто тебя возьмет? Я так на них смотрел и думал, господи, какие странные люди. Я-то гений. Кто они такие? И я очень часто потом думал, откуда такая уверенность была?
Окно нашей комнаты, в которой мы жили, было ровно напротив зала, где я учился. Просто когда осень и зима, нет листвы, его было видно. А у меня был пубертат ужасающий, я был настолько уродливый, что... Понимаете, балетные данные – они не приносят удовлетворения. Я знал, что я здесь лучше всех по балету, но я же хотел видеть в зеркале Алена Делона ну или хотя бы Роберта Редфорда, а видел я не то, не нравилось. Все, что черного цвета, мне уже не нравится. И я значит помню, что мама мне объяснила, что Ника, я буду тебя любить всегда. Ну, не будешь ты артистом балета, не выйдет. Конечно, я не допускал такой мысли, но эти ее слова мне очень часто помогали. И я смотрел из зала на наше окно и понимал, что мама-то меня любит и таким страшным. Я ей за это безумно благодарен.
Но она мне никогда не говорила, что ты лучше всех. Такого не было. Она была очень строгая мама. Что нельзя так себя вести. Нельзя вот так сесть, нельзя вот так не поздороваться… Вот вам один штрих из жизни. Приехал я в Москву, поступил в училище, где меня одноклассники приучали не желать всем приятного аппетита. Мне говорили, ты что попугай, ты больной, что ли? На тебя кто-то смотрит?
А у меня это встроено. Понимаете? Женщина входит, ты встаешь, кто-то ест, ты желаешь приятного аппетита и так далее. У них ничего такого встроено не было.
– Мне еще кажется, что вам, в том, что касается окружения, в некотором смысле повезло, вы меня простите, я про балетных не очень хорошо думаю. Они же обычно ничего кроме балета не умеют.
– Правильно вы делаете. Сейчас я вам объясню. Вы правильно говорите, но вы говорите об общей массе. Но удача этого ребенка, она была знаете какая, вот эти способности были, видимо, предназначены...
Я почему верю в мистику и в разные такие вещи, что судьба существует. Вот меня поставили на эту колею. И по этим рельсам ко мне все время подходили люди самые нужные в моей профессии и самые главные интеллектуалы. А когда мне попадались другие, возникал конфликт, потому что я не подчинялся, потому что они были меньше меня уже, и я начинал протестовать. Протестовать молча, потому что я очень много лет молчал. Но когда я открыл рот, тут конечно... И открыл рот я уже народным артистом. Тут знаете, как шайкой дал – и больно было всем.